Звонят. Посмотрел в глазок, мне показалось: студент Лихоткин, у которого пересдача… значит, допуск дали. Не надо было давать. Открыл, гляжу: не он. – Ведь Вы Александр Израилевич Старосельский? – Допустим. – Я Арсений Смородинский, сын Стефана Семеныча Пломбума. У меня к Вам порученье. – (Вот если бы из Америки!) – Можно войти? – (Делать нечего.) Входите. (Эстер Борисовну Смородинскую много раз видел. И это передо мной сын еврейской матери? Белокурый, голубоглазый… вылитый чубатый казак! У Пломбума четвертушка русской казачьей крови. Не от того отца дети бывают, но чтоб не от той матери… не слыхал.) Садитесь уже, молодой человек. Не садится. Бросил на стол какие-то бумаги и стоит столбом. Это Вы мне предлагаете прочесть? Даже не счел нужным кивнуть, торчит как истукан посреди комнаты. Зяма Иванов рано ушел домой, взявши с собой работу. Витя Ройтман сегодня вообще не приходил, у него наконец-то родилась дочь. Жена моя вместе с тещей торчит в гостях… ихние святки. Что я, с ума сошел – впустил себе в квартиру Бог знает кого? Погляжу, что у него там… подписные листы? кто-нибудь умер? меня самого скоро не в чем будет хоронить. Нет! только не это! копия следственного дела Сапожникова… так сколько Вы хотите, юноша?
Я отдал деньги Ноутбуку, заставил его пересчитать – он всё путался, мусолил бумажки, близоруко разглядывал президентов США. Мы стали строить дерзкие планы поездки в Англию. Как? морем, и никак иначе. Добытых средств на такое путешествие пока что не хватает, но ведь у нас есть еще Белоцерковский! Сейчас, на студенческие каникулы, уехал в Турцию, однако к началу занятий вернется же. Вряд ли Старосельский его предупредит… будет молчать, как рыба об лед. Только объявится – пожалуйте бриться. Подождем, помечтаем.
БРАТ МИША ЗВАЛ ЕГО: ИДИ, МАМА РУГАЕТСЯ! СУП С ГРИБАМИ! ИДИ ЖЕ! НО ОН ВСЁ НЕ МОГ ОТОРВАТЬСЯ:
В ЭТУ ПЯТНИЦУ УТРОМ НЕСЛИСЬ МЫ ВПЕРЕД,
ОСТАВЛЯЯ МАЯК ВДАЛЕКЕ.
ВДРУГ МЫ ВИДИМ – ЗА НАМИ РУСАЛКА ПЛЫВЕТ
С КРУГЛЫМ ЗЕРКАЛЬЦЕМ, С ГРЕБНЕМ В РУКЕ.
НАМ ВДОГОНКУ ЛЕТЕЛ УРАГАН,
А КРУГОМ ОКЕАН БУШЕВАЛ.
УБИРАТЬ ПАРУСА ПРИКАЗАЛ КАПИТАН
В ЭТО УТРО, В ПОСЛЕДНИЙ АВРАЛ.
СОЛЕНЫЕ БРЫЗГИ СРЫВАЛИСЬ СО СТРОК, ПОСЛЕ СОЛЕНЫЕ СЛЕЗЫ ИЗ ГЛАЗ ОТ НЕСИЛЬНОГО, ОДНАКО ОБИДНОГО МАТЕРИНСКОГО ПОДЗАТЫЛЬНИКА.
Там, в Оксфорде, тоже каникулы. Мы с Ноутбуком ждали, не делясь друг с другом своей надеждой. Звонок был, но речь о приезде не шла. Хмурая оттепель обволокла разочарованье. И только мы его проглотили, на пороге нашего теперь общего жилища возник сказочно прекрасный Пол Ньюмен. Хоть мы видели Павла Петровича Терского всего один раз, не узнать было невозможно. Сэр, видеть Вас большая честь, - тут Ноутбук воскликнул, - но что вы делаете здесь в четвертый день каникул? Сидя в Ноутбуковом качкресле, он плел байки о неотложных делах в Москве. Дескать, приехал разобраться с ними, покуда нет лекций. И смиренно улегся на залатанной раскладушке. Кто, кто в теремочке живет, кто, кто в невысоком живет? А утром появилась Ксения – одна, без ангела, с независимым видом, прокуренная и в темных очках. Ее ребячливые кудряшки обвисли… укатали сивку крутые горки. Я не знал, радоваться ли мне: налицо был сговор, и страшные табу стояли над ним, как истуканы с острова Пасхи.
ЖИЛА-БЫЛА ДЕВОЧКА С КУДРЯВЫМ ЗАВИТКОМ ПРЯМО ПОСЕРЕДИНЕ ЛБА. КОГДА ОНА БЫЛА ХОРОШАЯ, ОНА БЫЛА ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ХОРОШАЯ. НО, КОГДА ОНА БЫЛА ПЛОХАЯ – ОНА БЫЛА УЖАСНА. ПЕРЕД САМЫМ ОТЪЕЗДОМ В ШТАТЫ ОН ВЗЯЛ ЕЕ, ШЕСТИЛЕТНЮЮ, НА ДВЕ НЕДЕЛИ В НАТЕРЕЧНУЮ СТАНИЦУ. ОТТУДА – НА ДВА ДНЯ В ГОРЫ. СИДЯ У НЕГО НА ЗАГРИВКЕ, СМОТРЕЛА В БУРЛЯЩИЙ ПОТОК. ПОТОМ МОЛЧА ПРОШЛА С НИМ ЗА РУКУ ДО МАШИНЫ. ЛИЦО БЫЛО СТРОГО: МАЛЕНЬКАЯ КАЗАЧКА С ТЕМНО-РУСОЙ КОСИЦЕЙ. НЕПРАВДА, ЧТО СЬЮЗЕН БЫЛА ПОХОЖА НА КСЕНЬКУ. НА КСЕНЬКУ НИКТО НИКОГДА НЕ ПОХОДИЛ И ПОХОДИТЬ НЕ БУДЕТ. НО САМА КСЕНЬКА ТОГДА, НА МОЕЙ СВАДЬБЕ, ПОХОДИЛА НА ФУРИЮ.
Как серая уточка с белым лебедем, стою я подле отца перед большим трюмо покойной Ноутбуковой жены – она была лет на восемь постарше, ее давно уже нет. Гляжу на него в зеркало – прямо посмотреть никогда не решаюсь. Отчего иные люди прекрасны так, что дух захватывает? Тактичные наши: Арсюшка ушел погостить к маме Эстер, а Ноутбук неотлучно при нас, неловок и хлопотлив. Лежу без сна в одинокой постели – грею Арсюшкино горькое ложе, и Ноутбук с отцом за стеной говорят до вторых петухов.
Уехали в один день, каждый к себе. Арсюшка проводил Ксению, я Пола Ньюмена. И снова мы вдвоем. Мама Эстер таки занята своими романами – не на бумаге, в жизни. Белоцерковский на месте: мы позвонили ему и положили трубку. А у него таки определитель номера, он нам теперь без конца трезвонит, Арсюшка уж знает голос его. Алло, Вы ошиблись номером. – Как? ведь это квартира Сапожникова? он звонил мне. – Нет! не туда попали. На том конце провода беспокоятся. Радостное февральское солнце заглядывает к нам в окна – на полу переплет от рамы. Синица клюет сальце, наколотое на Нелину вязальную спицу, что долго покоилась в коробке из-под монпансье.
Ноутбук прихворнул: достали бушующие рядом страсти, втянула в свою свистопляску весенняя лихорадка, затрепал долгий мартовский день. От солнца у него дрожал каждый нерв, посинели тонкие губы, глаза глядели мимо, изношенное сердце то и дело падало, будто сосулька с крыши – во мне сразу отдавалось, обрывалось, ухало. Врачей он не признавал. В тюрьме кто пропадает? кто с полу ест, кто на санчасть надеется и кто к куму стучать ходит. Я добросовестно готовился к налету на Белоцерковского. Посмотрел в литинституте расписанье его семинаров. Проследил, насколько регулярно ходит в офис его молодая жена – без проблем… без выходных… теперь так и работают. Я наметил день. Набрал на ноутбуке Ноутбуков перевод для Белоцерковского, распечатал у себя в издательстве и явился с папкой под дверь к клиенту аки статуя командора.
САПОЖНИКОВ ПРИШЕЛ ИЗ ТЮРЬМЫ СОВСЕМ РЕХНУВШИЙСЯ – ГЛАЗА БЕГАЮТ, РУКИ ТРЯСУТСЯ, ИЗМЕНЯЕТ СНОГСШИБАТЕЛЬНАЯ ПАМЯТЬ. В ИНСТИТУТЕ ЕГО НЕ ВОССТАНОВИЛИ, И НЕ БУДЬ НАС СО СТАРОСЕЛЬСКИМ – ОН БЫ КОПЫТА ОТКИНУЛ. А ТАК, НА НАШИХ ПЕРЕВОДАХ, ДОТЯНУЛ ДО ТОГО ДНЯ, КОГДА ЭКСТРАВАГАНТНАЯ НЕЛЯ ЕГО ПОДОБРАЛА.
Ну и что Вам, молодой человек, нужно? Да, Сапожников звонил, положил трубку… с ним бывает… неуравновешенный. Потом кто-то мне отвечал несколько раз: не туда попали! такие же. Прислал готовую работу? нездоров? проходите, я взгляну, всё ли в порядке… вот тапочки. Да, вроде ничего… а эти бумаги с печатями? ………!!!
Карманы мои топорщились, набитые долларами. Полный порядок! в Крайнюю Фулу и обратно! Туда, где бьется волна об скалы… туда, где гнездятся морские чайки… откуда бросали почту в бутылках на усмотренье прибоя. Ноутбук не открывал, и ключа не было. Я позвонил с мобильника на городской телефон – молчок. Полез по водосточной трубе на второй этаж, шагнул за перила балкона, и доллары разлетелись по кафелю. Не поддается стеклянная дверь, Ноутбук же спит, укрывшись пледом в качалке. Пришлось разбить форточку – это был вечный сон.
Мы с Пломбиром прилетели на другой день. Стивенсон уж нашел в столе документы Ноутбука и многое успел сделать. Я подключилась ему помогать, Пломбира оставили разбирать пакет «вскрыть после моей смерти». Нашел завещанье, адресованное ему – квартиры и библиотеки, а также тетрадь своих стихов, записанных Ноутбуком по памяти после тюрьмы. Поздние вставки были сделаны уже старческим почерком. Немножко не хватало – одного рукава крапивной рубашки на лебединое крыло.
Орловский уезд выздоравливает от болезни под названьем военный коммунизм. Бежит полевая дорога, бежит по ней красивый старик Иван Андреич Недоспасов в изношенной парусиновой паре. Декламирует по-итальянски, пугая птичек в кустах. Несет в узелке десяток яиц, четыре ржаных баранки, кулечки разной крупы. Легко взлетает над полем, раздув полы пиджака, и парусит его парусина, и убегает земля. Ходил на хутор к бывшему своему кучеру. Этого хуторянина Алеша, внук старика, долго звал «прохор Яков», будучи свято уверен, что «прохор» как раз значит «кучер». В Москве у них был кучер Прохор – мальчик видел любительский снимок бородача на козлах, со здоровенным кнутом. Орловский их Прохояков перед войной женился – стал наконец на якорь, а был изрядный буян. Иван Андреич на радостях отрезал ему землицы, выделил лесу построиться, дал кой-какого скота. Женился-переменился: ухоженный чернозем до сих пор исправно родит, и Якопрохор всегда посылает в усадьбу гостинцы, если барин невинно прогуливается вблизи. Жена Ивана Андреича поднимет прозрачные веки, выразит удивленье, поставит варить пшено. На крестьянской телеге приедут две взрослые дочери: давали уроки в городе, получили сала кусок. Сироты Петя с Алешей покажут тетрадки тетушкам, срежут зеленого лука – все сядут кушать кулеш.
