Конец истории я не дослушала — зашла в кабинет. Удивительно то, что она даже не смотрела, кто садился рядом, ей просто нужно было, чтобы ее слушали, и не важно, что каждый уносил с собой лишь маленький осколок истории. От нее отстранялись, как от сумасшедшей, спешили пересесть на другую скамейку. Существует, наверное, две категории людей: одним надо учиться быть чуткими, другим — равнодушными, чтобы чужое горе не накрыло с головой, не смыло волной отчаяния.
А я всего лишь наблюдатель. Бессильный что-либо изменить в происходящем. Или почти бессильный. Да и все ли ситуации, свидетелем которых я оказываюсь, требуют моего вмешательства? Может, мудрее пройти мимо. Оставить моих подопечных в темном царстве старости, один на один со страхом, ужасом, разочарованием. Не мешать каждому проживать свое.
В работе психолога есть известный эгоизм: преодоление своей боли посредством проработки чужой. Исследование собственных бездн на безопасном расстоянии. Попытка удобрить личный чахлый оптимизм ободряющей улыбкой и словами поддержки другому человеку.
Среди моих знакомых есть только одна оптимистка в чистом виде. Ее оптимизм, неприхотливый, как сорняк, произрастает из любых, даже самых трудных житейских ситуаций. В прошлом году, осенью, лежа больше месяца дома со сломанной ногой (она ломала что-нибудь с периодичностью раз в пять-шесть лет), Вика умудрилась забеременеть, да еще точно не зная от кого, и так, с гипсом, поехала делать аборт. Врачи похихикали, но удивились не очень, и не такое видали.
Викин оптимизм состоял из смеси обаятельного легкомыслия и завидного мужества. Ей незнакомо было уныние. В ее настроении неизменно царил безоблачный штиль с мелкими барашками радости.
А в мое хорошее настроение всегда был доступ сквозняку печали, и никак нельзя было защититься от него. Он настигал внезапно и продувал насквозь.
Конфеты, принесенные мной, лежат на столе Зои Басанговны.
— Вам осталось меньше месяца до декретного отпуска, — она листает мою карту. — Как себя чувствуете?
— Сносно.
— Ходите много?
— Не очень, больше езжу.
— Это плохо. Тем более в общественном транспорте…
— Я не в общественном, я на машине.
— Муж возит на работу? — любопытствует врач.
— Да нет, я сама за рулем.
— Вы вообще соображаете? — обомлела врач. В вашем положении! Немедленно завязывайте с этим! Любой стресс, а на дороге их предостаточно, может быть опасен для ребенка. Вы меня поняли?
— Поняла. Только стрессов и без дороги хватает.
Совершаются обычные измерительные процедуры.
— Опять набрали лишний вес. Исключить сладкое и мучное, ясно?
— Постараюсь. Хотя это очень трудно.
И она решает подбодрить меня:
— Растолстеете — муж разлюбит!
Вечером вздрагиваю от внезапного, вспарывающего тишину телефонного звонка.
— Ну, как ты? — утомленный голос Саши.
— Ничего.
— Как на работе?
— Нормально.
— У-у. Я это… Я вот что хотел сказать… Знаешь, я тут подумал: может, нам лучше прямо сейчас развестись? Потом ведь ребенок, суд, морока, в общем. Сейчас это было бы проще. По крайней мере, с юридической точки зрения.
— С юридической?
— Ну да. Гораздо меньше формальностей.
Что-то творится с моей комнатой: она то сжимается, то разжимается, будто пульсирует. Ее заволакивает влажной пеленой.
— Ну, что ты молчишь? — раздражается он.
Пелена наплывает снова и снова, пресекая дыхание. Я закрываю глаза и ощущаю соленую на вкус темноту.
— Не хочешь — не надо. Я же хотел как лучше…
Он вешает трубку, а я сижу и слушаю оглушительные острые гудки.
Когда летом на даче разбирала старье на чердаке, наткнулась на забавную брошюру 48-го года выпуска «Учитесь бегать на коньках». Там обстоятельно и абсолютно серьезно рассказывалось, как в кратчайшие сроки научиться бегать на коньках. Что делать с руками и ногами, в каком положении держать корпус. К рекомендациям прилагались иллюстрации атлетического вида мужчин в специальных костюмах и шапочках, изображающих, как именно будет выглядеть будущий конькобежец. Примерно так я и живу: учусь делать что-то неестественное и, возможно, бессмысленное. Я — неловкий конькобежец, который постоянно падает и ходит с разбитыми коленками, но снова упорно встает на коньки. Зачем? Не знаю. Но мне не интересен гладкий лед, мне нужна неровная, трудная поверхность, требующая усилий, чтобы не упасть.
Время от времени, как родительские собрания в школе, у нас в «Кленах» проводятся собрания родственников пациентов. Обычно их организует заведующая. Основной пункт — сбор денег на дополнительные нужды. Прошлое состоялось неделю назад. После подробно изложенных коммерческих соображений Ироиды, предлагалось выступить всем желающим. Физрук с Лилей, отрешенно уединившиеся в уголке, интереса к поступившему предложению не проявили; Ефимка пообещал, что за определенную сумму, которую он озвучит чуть позже, с глазу на глаз, пациенты пансионата будут сверкать новенькими зубами; терапевт Анна Викторовна, как всегда, отметила благотворное влияние на стариков здешнего свежего воздуха и здорового питания.
— А вы хотите что-нибудь сказать, Анастасия Александровна? — обратилась ко мне заведующая.
Я встала, оглядела хорошо одетую публику, заполонившую иномарками всю стоянку пансионата, и сказала:
— У меня к вам одна просьба: навещайте своих родителей почаще.
— Это все? — ухмыльнулась Ироида.
— Нет, не все. Еще есть предложение. Давайте поставим в холле большую живую елку и пригласим в один из новогодних дней Деда Мороза со Снегурочкой. Это, если всем скинуться, будет совсем недорого.
Брызнуло несколько смешков, заведующая делала мне знаки, означающие, что я не в своем уме.
— А что, пусть старички порезвятся, — сказал упитанный дядька в длинном кожаном пальто, сидящий на первом ряду. — По-моему, неплохая идея!
— И, если у вас есть такая возможность, — продолжила я, — пожалуйста, заберите родителей домой хотя бы на новогоднюю ночь. Им так приятно будет встретить праздник в домашней обстановке.
По залу пробежал шумок недоумения.
— Я, например, буду в командировке, — заявила ухоженная дама со сложной высокой прической.
— И вообще, зачем их травмировать — возить туда-сюда? — раздался голос с задних рядов. — Пусть лучше здесь отдыхают.
— Нет, это действительно ни к чему, — Ироида грозно глянула в мою сторону.
— Значит, так, — подытожил дядька в кожаном пальто, — собрание постановило: Деда Мороза со Снегуркой пригласить, родителей не тормошить. Все согласны?
Согласие было почти единодушным. Только двое подошли потом ко мне и объявили о своем желании забрать стариков.
Один из них — Максим, племянник Светланы Сергеевны. Пухлые щеки, тонкие усики, хмельные глаза. Несколько месяцев назад он приходил в мой кабинет на консультацию. Начал с того, что у его тети хронические бессонницы, закончил собственными проблемами: напрочь пропало сексуальное влечение к жене, не складываются отношения с четырнадцатилетним сыном. Парня затянули в какую-то секту, и тот ходит теперь как обкуренный, запирается у себя в комнате и целыми вечерами сидит, слушая заунывную музыку. Мы проговорили тогда часа два.
— Ну, как у вас отношения в семье? — спросила я его полгода спустя. — Наладились?
— Ну… — засмущался Максим. — Как вам сказать? В общем, да.
— И что, снова тянет к жене? — улыбнулась я.
— К жене? Нет, у меня появилась другая женщина…
— Да?.. А как сын?
— Скоро у меня будет еще один сын, — с гордостью сообщил он. — Мила ждет ребенка.
— Мила — это жена?
— Да нет, — отмахнулся Максим. — При чем здесь жена? Мила — моя любимая.
— А-а-а…
— Осуждаете?
— Ну, что вы… С какой стати? Хотите дружеский совет? Не забывайте о первом сыне, ладно? Поймите — переходный возраст, сейчас ему особенно необходимо ваше внимание.
— На совесть давите?
— Нет, просто делюсь собственным опытом. Я пережила то же самое. Мне было пятнадцать, когда отец завел другую семью. Поверьте, это тяжело.
— Вы хотите сказать, что до сих пор не простили его?
— Простила, конечно. Только уже ничего не поправишь. Та пятнадцатилетняя девочка так и осталась брошенной…
— Спасибо, — иронично хмыкнул Максим, — учту.
Еще решили забрать на Новый год Игоря Ивантеевича. Дед этот приходил ко мне только однажды. Жаловался на старческую сентиментальность: дескать, плакать стал абсолютно без всякого повода. А ведь за всю-то жизнь рыдал — по пальцам сосчитать: когда умер первенец, годовалый Андрюша (двусторонняя пневмония), да на похоронах родителей, сначала отца, а потом, через пару лет, матери. Что же делать? Да ничего, успокоила я его. Слезы стариков так же естественны, как плач младенцев. В старости сердце обнажается, как у ребенка, и живется честнее и чище. Плачьте, не бойтесь. Это даже хорошо.
