— Гляди, Андрюха, твоя!..
Все словно по команде обернулись, но золотистый подол уже мелькнул, скрываясь за дверьми. Сердце стукнуло и перестало биться. Но чего Паше бояться, если его просто нет? Ее не нужно было видеть, чтобы узнать, довольно было присутствия. «Моя!» — твердо возразил Паша, взирая на Андрюху. Но что тому? Стоит каменным истуканом, не внимая бесплотным теням. Наконец раздались первые музыкальные аккорды, и все повалили внутрь.
В виде официальной части выступил директор училища и учительница-ветеранша с медалью на выдающемся бюсте. Выдали под звуки марша дипломы. Андрей получил тоже. Паша сначала удивлялся, что не видит Настю, но после сообразил: в нынешнем, 96-м году она не выпускница. А пришла — для Андрея и чтоб участвовать в концерте, потому и не сидит в зале. Оказалось, что педучилище славится своими танцевально-музыкальными традициями. Это сообщил бойкий, развязный конферансье, специально приглашенный из областного центра культуры своим другом — руководителем местного танцевального ансамбля. Все эти сведения Паша почерпнул из перешептываний присутствующих. Сам он выбрал крайнее место в последнем ряду, думая: «Интересно, а если какая-нибудь туша плюхнется сверху?» Но, как ни странно, пустое с виду кресло никого не соблазнило. Кое-кто было устремлялся сюда, к свободному месту, но, внезапно передумав, изменял траекторию, отыскивая знакомых или подспудно ощущая чье-то присутствие. По крайней мере Андрей ощущал Пашино присутствие точно, наверняка, не умея объяснить это внутреннее тревожное, гнетущее, смутное беспокойство. Как две чувствительные антенны, настроенные на одну волну — Настю, — они могли бы, пожалуй, разговаривать мысленно.
«Моя!» — попробовал Паша, сосредоточившись, и вздрогнул, уколотый молниеносным посылом-ответом:
«Не отдам!»
Он видел, как Андрей, привстав, оглядывается, ища кого-то глазами. Кого, Пашу? Да, соперник Андрей присутствовал здесь, в своем времени и в своей жизни, — по праву, и это было его неоспоримым преимуществом. Зато Паша — невидим и уже потому обладает тайной силой, как дух. Правда, в какое-то мгновение Паша испугался — ему почудилось, что взгляд Андрея нащупал его и глаза их встретились. Но нет, Андрей сел и мрачно уставился на сцену, где перед закрытым еще занавесом распинался конферансье, представляя гордость райцентра — танцевальные кружки, студии и клубы.
Первыми парадно появились на сцене любимцы и содержанцы единственного местного прибыльного предприятия — мясного комбината. Десять дев и четверо парней в одинаковых сетчатых майках и блестящих штанах в обтяг. Свет померк, и они пошли мерно колыхаться, вращая задами, кланяясь разноцветными султанами на голове. Руки кругообразно, имитируя истому, скользили, обозначая места страсти. Музыка вздыхала и стонала, зал оживился. Конферансье объявил, что выступления шоу-группы «Магия» можно увидеть в ресторане «Белый медведь». Следующей была яркая пара, исполнившая танго. Выбеленная, очень стройная, прилизанная девица и выхоленный, лощеный юноша — кукольный, ей под стать.
Паша томился. Все это было скучно, ненужно ему. И разве сравнить тот запредельный огонь, что пожирает его изнутри, с этим слабым тлением? Да, спросите, уважаемые, душеведа и знатока Пашу, так ли следует цеплять инстинкты и призывать духов тьмы? Вы действуете примитивно, напрямую адресуясь к гениталиям. Есть пути изощреннее — через обольщение, обман разума. Соедини со сношением призыв к абстрактному Свету — и тот ли будет эффект? Человек-то уверен, что творит культуру и живет духовной жизнью, и не задумывается о том, что непостижимым образом духовная жизнь не мешает ему быть развращенным до мозга костей. Значит, жизнь-то — духовная, а духи — не те! Вот тут-то и самый смак! Какие бездны! Какие высоты!
— Предлагаю осыпать выступающих золотым дождем!
На сцену посыпались разнокалиберные монетки. Явно было не густо, но конферансье источал методичный задор:
— Я восхищен! («Лучше бы ты был восхuщен и брошен в Тартар!»)
Паша отыскал глазами Андрея — сидит изваянием, ждет…
— Блюз несостоявшейся постели.
На сцену и впрямь вытащили довоенную кровать с никелированными спинками и шишечками на них. Появились двое танцоров. Впрочем, то, что они танцоры, следовало принимать на веру. Сев на разные спинки, юноша и девушка принялись изображать неутоленную страсть, которую, видимо, утолить не было никакой возможности, хотя кровать имелась, — значит, причины оставалось предполагать возвышенные. Девушка простирала и заламывала руки, парень кувыркнулся в акробатическом этюде и нырнул под кровать, вынырнул, заплел одну ногу за спинку и вновь воссел сверху, на исходную позицию. Прозвучала финальная печальная нота, и номер завершился.
Ужасно грустно сделалось Паше. А почему — он не знал. Танцы и театр, ненастоящий мир, вечная просьба человечества: дай нам, Боже, другую жизнь, эта не удовлетворяет нас. Пластика жестов, язык тела — это оказалось и вправду выразительно, и оттого, что выразительно и тоже в претензии называться искусством (как неродившаяся Пашина картина, о которой никто, никто не спросит его!), становилось еще грустней.
Между тем для разнообразия программы спели пару песен и прочли стихи, а потом конферансье объявил:
— Анастасия. Танец в стиле «фолк».
В зале все стихло. Или это показалось Паше, потому что для него-то все замерло, остановилось, приближался решительный миг. Миг — вне времени, для которого Паша проник сюда. Только вот по чьей воле — по милосердию или попущению — попробуй ответь!
Приглушился свет, и лишь в каплевидном пятне прожектора сиял отблеск пламени — девушка в красном. В руках ее, воздетых над головой, уже тонко трепетал и перезванивал, нащупывая ритм, бубен. У задника проявилось второе световое пятно: там стоял седой старик в черном фраке, и скрипка повела, потянула нить мелодии. Все существо Паши отозвалось, заговорило, инстинкт или дух — он не знал. Его женщина, его любовь, его безнадежно утраченная собственность, та, которая единственная должна принадлежать ему отныне и вовеки, потряхивала бубном, делала осторожные шаги, входя в волну музыки и танца и зажигаясь, горя, вся плавно изгибалась и, резко изламываясь, шла вокруг скрипача, закручивая спираль. Взметнулась юбка, и классическая скрипка дернула откровенно цыганский, ухарский аккорд, и плясунья, будто отбросив стыд и став сама собой, закружилась, выстукивая каблучками страсть. Все это длилось секунду — так показалось Паше — и оборвалось в самый сладострастный, страстнотерпный миг. И он задохнулся от восторга, обманутый, — она не далась…
— Браво! — заорали из зала.
Все повскакали с мест, хлопая и неистовствуя. Должно быть, это был коронный, апробированный не раз, ожидаемый всеми номер. Затуманенными, счастливыми очами Настя, кланяясь, обвела зал, и Паша понял, что она знает о нем — здесь и сейчас. И может быть, сама позвала его сюда, из будущего, из той его жизни…
Народ поднимался, гомоня, толкаясь. Концерт кончился. Настя упорхнула в складки бордового занавеса. Паша увидел, что Андрей, расталкивая встречных, пробирается к ступеням, ведущим на сцену, и оттуда — за кулисы. Он не мог, не желал оставить их наедине и заторопился следом.
— Внимание! Чииз!
Андрей обнял хрупкие плечи Насти, они переглянулись и улыбнулись друг другу. Парень с коротким, вздыбленным ежиком, в рубахе с галстуком держал наизготовку «Полароид». Щелк! — и полез из пластмассового чрева бледный прямоугольный язычок. Все загалдели, сгрудились, наблюдая вполне объяснимое, но как будто вечно новое, завораживающее чудо: из тумана проступила и наполнилась красками картина: двое влюбленных, юных, счастливых людей.
— Шикарно выглядим, — констатировал Андрей.
— Прекрасные люди на прекрасной земле, — тихо добавила Настя.
А присутствующий здесь же невидимый соглядатай Паша про себя добавил, досказал ее мысль-чувство: самые первые люди, обладающие жизнью в полноте, вечные, райские, потому что еще не совершено предательство и не утрачено целомудрие. О Боже, какая тоска! Тоска и горечь оттого, что объединена она с другим мужчиной этим запредельным, райским смыслом. Паше стало нестерпимо больно, и, наверное, поэтому и возражение его прозвучало в пространстве обжигающе.
— Не вечные то были люди, а ветхие, погибшие. И они умерли. Умерли! выкрикнул он, дабы побороть затмение боли.
Лицо Андрюхи стало растерянным, а в чудесных, глубоких глазах Насти метнулся испуг. О счастье! Она видит его и помнит — кто он…
— Не бойся, — выдохнул Паша, и морщинки на ее лбу разгладились.
Андрей сунул фото во внутренний карман пиджака:
— На сердце буду хранить.
Тут посыпались из-за занавеса еще люди, послышались восклицания. Все желали праздновать, тем более что накрытые столы ожидали.
