Александр Попов - Юный, юный Илья

За его спиной мчались автомобили и трамваи в ту и другую стороны. Он задумчиво смотрел на Ангару; ему припомнилось, как однажды, еще совсем маленьким, в летний солнечный день он сплавлялся в лодке по Ангаре. Отец сидел широко и скрипел уключинами весел. Нос лодки весело распластывал плотную воду. Округа лучилась. Илья жмурился. И потому ли, что его детская душа не совладала с собственным восхищением, – что бы там ни было, но Илья вдруг выпрыгнул, выпорхнул из лодки и легонько скользнул в ледяную быструю воду. Вода охватила его мощной перевязью, закрутила и потянула ко дну. Может, он должен был утонуть. Николай Иванович в одежде нырнул за сыном. До берега они добирались без лодки. Отец отмахивал одной рукой, а другой сжимал маленькое тело смелого, отчаянного ныряльщика.

Еще Илье припомнилось, как он рыбачил с мальчишками на Ангаре в ночном. Бывало, заваливались человек по десять в нору-землянку, долго толкались и шептались. Могли кому-нибудь за шиворот набросать сосновых шишек, – поднимался визг и крик. А Илья любил посидеть вечером один на берегу; иной раз далеко-далеко уходил от землянки, присаживался в сырой траве на укосе сопки, чтобы совсем никто не мешал, и просто сидел, опершись подбородком на ладонь. Окрест – тихо-тихо. Высоко поднимал голову, всматривался в звезды, и ему казалось, что какая-то неведомая сила начинает поднимать его. Где-то рядом в бездонной котловине ночи захрапит и заржет лошадь, собака на селе скуляще и бестолково залает, но тут же, наверное, сладко потянется, зевнет и завалится в будку или на землю. Глаза мало-мало обвыкались и различали, что внизу узко, но длинно обретается еще одно небо, такое же блестящее, разукрашенное неизвестным творцом, но дрожащее на волнах и ряби каждой звездочкой. Слушал пробивавшийся сквозь пласты тишины шорох воды, скользившей по глинистому боку сопки. Погодя – забьется зарево на посветлевшем, но туманном востоке. Становилось знобко. Убегал в землянку. Товарищи спали. Было тепло, темно и влажно. Затискивался между горячих спин, сквозь паутину ресниц видел тусклое мерцание углей в открытом очаге и сладко, незаметно засыпал, весь полный сил, ожиданий и веры…

С моста видать далеко – прибрежные, ступенями сходящие к воде многоэтажные дома микрорайона, лысоватые, сглаженные человеком холмы, маленькие островки с кудрявыми кустарниками и травой, льющиеся серебром мелководные протоки и отмели и любимый горожанами бульвар Гагарина, оберегаемый от шума и маеты города с одной стороны железобетонными плитняками по берегу, а с другой – тенями высоких сосен, елей и кленов. Случалось, останавливался Илья посреди моста – за спиной шуршал транспорт, как и сейчас, а он склонялся к перилам и смотрел на Ангару, просто так смотрел, даже не из художнического интереса. Река всегда с моста прекрасна. Зимой утопает в мехах волглого тумана, какая-то скрытная, притихшая и одинокая. Чуть вздрогнет тяжелый, густой блик на темной неподъемной волне, и снова вся жизнь реки проваливается в глубину, на дно. Весной, по первым припекам, обязательно можно увидеть покачивающиеся на быстрине лодки с рыбаками. В студеном молодом воздухе мечутся и вскрикивают другие рыболовы – вечно ненасытные, полные движения и азарта чайки, шумно хлопая широкого разлета крыльями. Мягко и задорно греет маленькое солнце, и по берегу, по узкой полосе между водой и плитняком, прохаживается иркутский обыватель и гость, заглядывается, жмурясь, на сверкающую реку, любуется голубой, дымчатой далью города и холмов. Илья остро и нежно чувствовал жизнь весной. Летом – благодать: зной, пыль, пот, а по Ангаре бегут и вьются свежие, легкие вихри. Сама река – зеленоватая и яркая до рези в глазах. Но осенями Илья чаще задерживался на мосту, особенно в ясные дни с чистым, проутюженным ветрами небом. Так далеко, бывало, все видно, что, сдавалось, стоит еще немного напрячь зрение и можно разглядеть Байкал, горы и сопки, а в распадках, темных и сырых, пенно и мутно закипающие реки, отовсюду мчащиеся к тихой Ангаре…

Илье стало легко. Он подумал, что этот живописный вид с моста чем-то похож на левитановское "Над вечным покоем" и так же заряжает силой. Илье захотелось писать – Ангару, небо, остров, рыбаков, чаек, и так же просто, ясно, но и сильно выражать свои чувства, как Левитан. Писать просто и жить просто – как это прекрасно.

Ему захотелось увидеть всех, кому он принес столько горя и переживаний. В нем снова набирал силы художник, но это уже была не та художническая сила, которая склоняла к простому рисованию или письму маслом и акварелью, а та художническая сила, которая звала к работе любви. "Люби тех, – словно говорила она, – кто рядом с тобой, кто живет для тебя и для кого ты должен жить".

Илья торопливо пошел с моста. Ему многое нужно в жизни сделать. Он, конечно, за последние месяцы возмужал, теперь нужно стать мужчиной – человеком. А художником станет ли – это уже как судьба велит; быть может, главным его творением станет его собственная жизнь.

Нужно спешить.