— Откуда вам это известно?
— Мне говорил мосье Латий.
— Никаких свидетельств тому я в досье не нашел, — хмыкнул Плажо.
— Мосье Латий не стал бы выдумывать подобные вещи. Зачем ему?
— Н-да, интересно. Вы свободны, мадемуазель Пельбек.
Она с достоинством удалилась, бормоча что-то о выскочках и неблагодарных.
Плажо глядел в окно, за которым угасал летний день. Затем позвонил коллеге из другого управления Сюртэ, и в ответ на его вопрос о приезде имама коллега сообщил, что венценосец прибывает рейсом двести шестьдесят четыре компании «Эр Франс» из Женевы в девять часов двенадцать минут утра в среду и остановится в официальной резиденции гостей президента республики. Мрачно улыбаясь, Плажо повесил трубку. Он уже был готов напрочь выбросить из головы всю эту историю, как зазвонил телефон. Коллега сообщил, что неточно информировал Плажо: имам остановится не в Елисейском дворце, а в отеле «Рафаэль».
Плажо выругался.
— Но скажите, — спросил он, — имам действительно прибывает из Женевы, а не из Багдада?
— Информацию о его прилете я дал вам совершенно точную.
— Куда же направится имам из Парижа?
— В Монте-Карло.
— А не в Марсель?
— Нет, нет, Монте-Карло. Цель визита имама во Францию улучшить жизнь своего угнетенного народа, но сам он несметно богат и обожает азартные игры.
Плажо улыбнулся.
— Я полагаю, — добавил он, — имам летит до Ниццы самолетом, а далее проследует автомобилем.
— Нет, — отвечал голос в трубке. — Ему заказаны места на «Голубой экспресс», которым он и проделает весь путь.
— Вот как? Спасибо. — Плажо повесил трубку и задумался.
Два из сообщенных стариком фактов подтвердились, два — нет. Долг полицейского — подозревать. И тем не менее всегда легче подозревать того, кто старается отвести от себя подозрение, чем другого, пытающегося его на себя навлечь. Какой будет ужас, если имам и в самом деле погибнет, разорванный в клочья традиционным букетом цветов, таившим в благоуханной сердцевине своей адскую машину. Случись такое, на совести Плажо останется несмываемое пятно, он никогда больше не сможет смотреть в глаза мадемуазель Пельбек, это уж точно. Чертов Звойнич! При всей его неуклюжести знал, что делает, — вон какие сомнения посеял. Умудрился показать себя чуть-чуть чересчур зловещим, как раз чтобы не выглядеть смешным, и недостаточно смешным, чтоб показаться безобидным. Плажо потребовал досье людей, которых Звойнич указал как сообщников. Досье оказались на удивление однообразными. У каждого куча кличек.
Быстро проделав кое-какие подсчеты в своем блокноте, он пришел к примечательному выводу: общий их возраст достигал пятисот восьми лет. Самым младшим был Иегуда Ахрон — семьдесят девять лет, девяностодвухлетняя мадам Перлеско оказалась старейшей.
Ситуация представлялась Плажо все более тревожной и… абсурдной. Оставался единственный ключ к загадке — Латий. Плажо нашел номер его домашнего телефона в записной книжке.
— Алло, мосье Латий дома? — спросил он.
— Кто его спрашивает? — Женский голос в трубке звучал неуверенно.
— Амбруаз Плажо. Это мадам Латий?
— Да.
— Видите ли, мадам, я — Плажо, преемник вашего мужа. Вы, может быть, помните меня по маленькой позавчерашней вечеринке, когда отмечали уход вашего супруга на пенсию. На меня пал выбор вручить ему чернильницу с памятной надписью.
— Разумеется, я вас помню, мосье. Чернильницу я поставила на каминную доску. Она очень красива, как и ваша речь.
— Я льщу себя мыслью, что не лишен дара слова. Ваш муж дома, мадам?
— Одну секунду.
К телефону подошел мосье Латий.
— Привет, Плажо. Как дела на службе, старина?
— Я из-за них и звоню, Латий. Есть у меня вопрос, ответить на него можете только вы. Не найдется ли у вас минута встретиться со мной.
— А по телефону сказать не можете?
— Нет.
После небольшой паузы Латий ответил:
— Хорошо. Раз уж вы так настаиваете, приезжайте прямо сейчас.
— Спасибо, — ответил Плажо, сразу почувствовав себя более уверенно.
Плажо не был женат, но имел любовницу, которая вполне могла бы считаться и женой, поскольку безупречной верности ей он не хранил. Как раз сегодня был день ее рождения. Плажо позвонил ей.
— Анник, — сказал он ей своим самым солидным голосом, — я задержусь — на три четверти часа. Что? Ты уже одета и готова выходить? Вот и прекрасно, когда я к тебе приеду, мне не придется ждать.
Надев щегольскую черную шляпу, Плажо покинул кабинет.
— Извините за беспорядок, дорогой Плажо, — сказал мосье Латий, входя в скромную гостиную, — но завтра утром мы уезжаем в Динар.
Выглядел Латий весьма живописно: растрепанная грива седых волос, крошечная эспаньолка, водянисто-голубые глаза — с виду скорее художник, чем чиновник. В присутствии столь красочной личности подтянутый, аккуратный, педантичный Плажо чувствовал себя неловко.
— Я понимаю, как вы должны быть заняты. Задержу вас буквально на минуту, перейду прямо к делу. Я по поводу некоего Звойнича.
Сразу утратив свою жизнерадостность, мосье Латий тяжело опустился в кресло.
— Да, — сказал он, — о нем-то, боялся я, вы меня и спросите. Как только я развернул утреннюю газету и узнал, что завтра прибывает имам Хеджаза, весь день был для меня испорчен. Ожидая самого худшего, я стал нервничать и беспокоиться. И надеялся уехать прежде, чем разразится гроза.
Плажо тоже сел.
— Но в чем же тайна? — спросил он. — Либо этот человек опасен, либо нет. Казалось бы, такой вопрос относительно легко разрешим.
— Дело далеко не простое, — грустно ответил Латий. Знаете, я сейчас себя чувствую как главный кассир банка, которому все доверяли, а он вдруг растратил миллионы.
— Почему же у вас такое чувство? — строго спросил Плажо.
— Потому… Потому, что я так никогда и не смог додуматься: опасны эти престарелые анархисты или нет. В конце концов, не в силах выносить и дальше это состояние неопределенности, я решил свои сомнения в их пользу.
— Вы хотите сказать, что удовлетворили их просьбу об отправке на Корсику без должных на то причин?
— Совершенно верно.
Плажо стал очень чопорен и самоуверен.
— Вы отдаете себе отчет, Латий, что эти ваши капризы оплачивались из кармана налогоплательщика?
— Разумеется, голубчик, разумеется, отдаю, да и не стану притворяться, будто очень из-за этого мучился. В конечном счете деньги налогоплательщиков обычно тратятся куда менее милосердно и с гораздо меньшей пользой. Достаточно посмотреть, сколько вбухали в линию Мажино.[15] А толку что?
— Если все начнут рассуждать, как вы, наступит хаос!
— Хаос и так существует, дорогой мой Плажо, но не потому, что все думают, как я, а потому, что все думают по-своему. Как мудро сказал Вольтер, каждый вправе возделывать свой собственный сад. К хаосу могут легко привести два самых разумных суждения, поставленных рядом. Тут уж ничего не попишешь. Единственное, что мы можем, — держать наш дом в порядке.
Плажо поднялся и возбужденно зашагал по комнате.
— Я пришел сюда, — сказал он, — не затем, чтобы предаваться метафизическим дискуссиям.
— Отнюдь, — невозмутимо ответил Латий. — Вы пришли сюда спросить, опасны эти шестеро старых убийц или нет. Я отвечаю вам: не знаю.
— Вы удивляете и шокируете меня, Латий. Теперь я понимаю, почему Звойнич сказал, что у вас с ним сложились весьма приятные отношения.
— Он так сказал? — улыбнулся Латий. — Очень мило с его стороны, хотя и несколько бестактно, ведь он, как я вижу, в вас еще не разобрался.
Плажо замер на месте.
— Что означают ваши слова? — взорвался он. — Уж не пытаетесь ли вы найти оправдание своим действиям?
— Я не думаю, что они нуждаются в оправдании. Вплоть до вчерашнего дня ваше бюро было моим. Я руководил им восемь лет и ничуть не сожалею о решениях, принятых касательно этих людей. Единственное, чего я боялся, это дня, когда мне придется их объяснять. Между оправданием и объяснением есть большая разница.
— У меня нет времени вникать в столь тонкие интерпретации! — крикнул Плажо. — Хотите объясниться, извольте!
Латий говорил мягко, с усмешкой:
— Я помню, как Звойнич пришел ко мне впервые. Тогда его звали Збигнев. Дело было в тысяча девятьсот сорок шестом, Париж кишмя кишел союзными генералами. На меня произвела тогда впечатление его честность. Он заявил, что не может удержаться от покушений на жизнь иностранных знаменитостей. Я подумал было отправить его к психиатру, но потом сама мысль излечить человека, которому уже за семьдесят, от мании, превратившейся, судя по его досье, в неискоренимую привычку, начала казаться несколько неуместной. Будь он юношей, я сделал бы это без малейшего колебания. Учитывая же его возраст, я решил отправить его на Корсику. Должен сознаться, у меня возникли определенные подозрения, когда у него неожиданно оказалось пятеро друзей, страдающих тем же необычным недугом. Однако нам вовсе не хотелось заполучить труп союзного генерала или дипломата, да еще в то время, когда мы лезли из кожи вон, чтобы сделать нашу истерзанную войной страну привлекательной для туристов. Потом, когда была восстановлена определенная стабильность, старикам разрешили вернуться во Францию.
