– Чо? И всеоо? — спросили собаки.
– А в ресторан вас не сводить?
– Ну чо ты сразу… И на том спасибо. Все-все, не сердись! Ну? А сейчас куда? — поинтересовалась стая. — А давай к тебе?
– Ко мне нельзя. У меня кот. И мама.
– Ну, кот… кот, это такое дело, — старый пес, раскорячившись, почесал драное ухо задней лапой, — а вот мамашу твою, даа, помню… Это да. Это мы знаем. Да.
И все собаки тоже сказали:
– Мамаша, дааа… Мы мамашу — дааа. — И все зачесали себе разные места — кто ухо, кто бока. — Мамаша — дааа…
– Все. Пока. Я на работу!
– Ну давай. Э! Девочка человеческая! А завтра выйдешь? — с надеждой на прощание помотали хвостами собаки…
Моя подруга Владка работала в школе искусств. Проще — в художественной школе, как ее все в городе называли. Когда она об этом говорила кому-нибудь при знакомстве, солидные люди, облеченные властью, с образованием и в галстуках, как правило, сразу интересовались:
– В художественной школе? Ну, и какими художествами вы там занимаетесь?
У Владки даже тест такой был, как она говорила — на интеллектуальный примитивизм. Она говорила:
– Нет, ну нормально? У человека высшее образование. И ему не стыдно говорить «художества»!
Директор школы, отставник, обычно стоял на пороге, демонстративно держа в руке часы и сурово взглядывая то на идущего к зданию нерадивого педагога, то на секундомер.
– Опьять вы опоздали, Владилена Григорьевна. Делаю вам второе устное предупреждение. Потом будет третье устное предупреждение. Потом письменное, — Сидор взвинчивал сам себя и уже визжал в упоении властью, — и после письменного предупреждения — выговор. А потом — строгий выговор. И приказ на увольнение. Отак!
Забавная история была с этим Сидором. Даже две. Он был майором пожарной службы, ушел в отставку и пришел работать в… детскую школу искусств. Кто его туда вообще назначил, в школу искусств директором?.. Ну, у нас тогда все так было, картину писал художник, а на выставку за границу ее сопровождал замминистра по культуре и парочка художников-монументалистов из тайной государевой службы. Странное было время, когда на должности назначались случайные люди и руководили при этом школами искусств, театрами, отделами, управлениями и Министерством культуры. То есть командовали культурой с позиции своих убогих взглядов и таких же убеждений, в соответствии с уровнем своего воспитания и образованности. И если хотя бы не мешали, что тогда было почти удачей, то, конечно, сильно тормозили процесс. А уж самоуверенным дуракам никто и не удивлялся. Это была как будто норма. Мол, а кто же туда еще пойдет?
Да, собственно, а сейчас-то что изменилось? Заведующая производством, проще говоря, старшая кухарка — заместитель мэра города по культуре. Бывший милиционер с неоконченным высшим, по специальности зоотехник, руководит целой областью. А колхозный бухгалтер — оп! — президент банка. А двоечник и хулиган — оп! — назначает себя академиком.
И вот Сидор, майор, так сказать, в отставке, выйдя первый день на новую работу, сразу собрал народ на планерку по пожарной безопасности и строго всех предупредил. А тут вдруг в выставочный зал школы, где проходила эта самая планерка, вплыла девушка, высокая, точеная, длинноволосая, веселая. Владка ведь не просто входила, она являлась, возникала… Как фея — Золушке. Она вплывала, тихо и ласково светясь, как волшебная лодочка.
Сидор растерялся — ух ты, кто такая, не боится, не прогибается, улыбается снисходительно, и ямочки, уфф. Крышу сорвало у майора. И закосил он сальными глазками, засучил он непропорционально короткими ножками, подсмыкивая портки, и стал он танцевать перед ней весенний танец журавля, неуклюже: мол, оп-оп, что-то вроде — я героический пожарный, давай без сантиментов, «ты — привлекательная, я — чертовски привлекателен, чего время тянуть…».
Владка сначала лениво наблюдала за этими ритуальными подскоками из-под ресниц, как сытая кошка. А когда уже совсем достали его постоянные телефонные звонки, срочные вызовы, набеги в класс с проверкой противопожарной безопасности, а главное, ухмылки коллег, она однажды вошла к нему в кабинет, подошла близко, локтями оперлась о его новенький начальственный стол, нежно склонила к его уху гибкую шею и вкрадчиво спросила, подперев щеку изящной ладонью:
– Сидор Петрович, что происходит вообще? Я вот, знаете ли, не понимаю… Вы, что, мне предложение делаете? Руки и сердца?
– Ы???
– Вы, наверное, жениться на мне хотите?
Сидор тут же хвост поджал и рожу скривил:
– Чтооо?! Чевоооо?! Ты чево, Павлинская?!
Какое «жениться»?! Суровая, крепкая стриженая блондинка, его супруга, директор плодоконсервной фабрики, специализировалась на тушенке мясной для армии — могла и его, Сидора, легко в банки закатать, если что, одной левой рукой.
Но второй случай, анекдотичный просто, окончательно уронил репутацию Сидора в глазах Владки. Это были курсы повышения квалификации, куда он, в теплящейся еще надежде, оформил себя и Павлинскую в одну группу. И предварительно выучил, чтобы быть в курсе, главную, как он думал, максиму обучения в художественной школе — свет-тень-полутень. И произносил ее как истину, до которой дошел сам, смешно имитируя мыслительную деятельность — «свэт-кень-полукень», и добавляя в конце: «ри-флекс!». Понятия не имея, о чем говорит. А там, на курсах, вдруг — чего курсантов теорией томить — всех к мольбертам поставили и дали детскую практически тему: «Мой край». Ну а что? Ведь курсы-то преподавателей и директоров художественных школ, а не отставных пожарных майоров и консервных родственников, устроенных на теплое место по знакомству. И все курсанты взялись за работу. Кто рисовал молдавскую свадьбу, кто — горы, кто старинные узкие, выложенные брусчаткой, черновицкие или львовские улочки. А Владка стала рисовать тоненькой колонковой кисточкой любимые полевые цветы. Сидор же сначала пожаловался, что ему на листке места мало — площадь ему маленькая, а потом так размахнулся, что ого! — тот агитплакат, что Остап Бендер с Воробьяниновым на корабле малевали, по сравнению с Сидоровым произведением был таким гениальным шедевром, что его можно было бы прямо с аукциона «Сотбис» продавать. Уверенно размахивая кистью, Сидор намалевал плоский дом, стоящий на ровной зеленой бахроме, видимо, означающей траву, уголок наверху был замалеван оранжевым, и от уголка во все стороны шли палки, означавшие солнечные лучи. Из трубы, криво поставленной на скат крыши, курчавилась стеснительная спиралька. Весь рисунок был растянут по диагонали, поэтому большая часть наивного сюжета оказалась за краем, например, над домом летели гвозди, а из гвоздей торчали вниз оранжевые кусты, из кустов вниз тянулись какие-то срамные козьи шарики, а куда-то вдаль явно удирали (динамика Сидору удалась) странные крючки с красными клювами.
И при этом все явно не поместилось на листке, и предполагалось, что рисунок продолжается за рамкой.
– Что это? — в ужасе спросил преподаватель курсов, указывая на гвозди на голубом фоне.
– Это вражеские самолеты, — гордо ответил Сидор.
– А это? — тыкая в оранжевые кусты и шарики, сыпавшиеся вниз на дом, опять поинтересовался ошалевший преподаватель.
– Это война, а это, — важно указал Сидор на козьи горошки, — это бомбы, — горько и с укором, мол, эх, вы, ничего-то вы не понимаете, молодежь. — А танки, танки у меня не поместились, вот там еще, — Сидор махнул ладошкой в сторону от своего рисунка, — там должны быть танки, которые защищают мой край.
– А это дым. Печка топится, — догадался руководитель курсов, указывая на закорючку, торчащую из трубы.
– Да, — согласился Сидор, — в мирном доме топится мирная печка, потому что наши победили и все хорошо. Но места было мало на листке, — опять стал кляузничать Сидор. — И победа не поместилась.
– А зачем? — поддался на идиотский разговор сосед по мольберту, молодой бородатый художник с подозрительной косичкой (и как таких в систему образования подпускают?). — Зачем мирная печка топится?
– А затем, что холодно, молодой человек! — повысил голос Сидор.
– Так у вас же тут все в цвету, вон трава зеленая, цветы на клумбе, яблоки на деревьях… Лето, в общем.
– М-да-а… — покачал головой преподаватель курсов. — Это даже не наивный примитивизм. Этот рисунок уникально… уникально… как бы это сказать! Это… Но! Как же вы талантливо выносите за лист!
Владка за спиной Сидора давилась от смеха и потом попросила приятеля с косичкой по секрету сфотографировать работу Сидора. На память.
Сидор не знал, что значит наивный примитивизм, что значит выносить за лист, но как-то дошел своим умом, что в данном случае слово «талантливый» только подчеркивает его бездарность.
Он попытался найти сочувствие у Владки, как у коллеги, собрал свою физиономию в печальную кучку и пригласил разделить с ним горькую его судьбу непризнанного современниками мастера, а именно напиться в его номере гостиницы, но Владка резко и неделикатно спросила, когда он в последний раз смотрел на себя в зеркало, и ушла гулять по ночному Киеву с молодым, талантливым, веселым художником.
