Я прождал пять или шесть гудков, прежде чем она сняла трубку. Я думал, что девушка, оставившая свой номер на столике у незнакомого парня, не должна спать в час ночи в субботу и что даже ночь, скорее всего, для нее только началась. Мне казалось, что она, наверное, будет в каком-нибудь ночном клубе с кучей друзей и едва расслышит мои слова. Вообще-то, я никогда не клеился к девушкам, но на этот раз отчаяние придало мне решимости. Я внезапно почувствовал, что готов столкнуться с кем угодно на другом конце провода, ни с того ни с сего начать выпендриваться, играть, непристойно изображать из себя Дон Жуана и все такое. Итак, телефон звонит пять или шесть раз, я думаю, что она не слышит из-за громкой музыки или оттого, что напилась, жду, пока сработает автоответчик, чтобы окончательно плюнуть на это дело, и тут кто-то снимает трубку. Ни ритма техно на заднем плане, ни клаксонов, ни громкого смеха веселой компании, ничего, ни малейшего шума, только одно слово: pronto? — тревожный женский голос, очень глубокий, хрипловатый, — стало быть, я ее разбудил. Я вполне владею собой, остаюсь вальяжным, настраиваю интонацию на волну «спокойного парня» и говорю: «Алиса? Do you speak english?» Она мне отвечает: «Just a little bit», без акцента, но мне почему-то в этот момент приходит в голову, что «bite» по-французски означает пенис; потом я объясняю, что я тот самый парень из ресторана, которому она оставила свой номер пару-тройку часов назад. В ответ она удивленно молчит, я угадываю на другом конце провода широкую, немного смущенную улыбку и начинаю разговор первым, спрашивая, не разбудил ли ее. Она отвечает утвердительно, я извиняюсь, она просит меня не извиняться, говорит, что очень крепко спала и думала, что телефонный звонок ей снится, и до сих пор ей кажется, будто все происходит в ее воображении, поскольку, вернувшись из ресторана, она сразу же заснула и теперь мой звонок среди ночи воспринимает как абсолютно нереальный. Знаешь, все всегда так и начинается: на другом конце провода возникает кто-то, ты ощущаешь чье-то присутствие, наличие потенциального собеседника. Она сразу же признается мне, что чувствует себя неловко и, смеясь, говорит: «Не знаю, какой черт меня дернул, понимаешь, обычно я так не поступаю». Я, окончательно перевоплотившись в «нежного соблазнителя», отвечаю, что вовсе не шокирован, скорее наоборот, заинтригован. Не хочу пересказывать тебе весь разговор, но в общем он длился примерно двадцать — двадцать пять минут, в течение которых мы без малейшего стеснения, очень открыто, с юмором, испытывая друг к другу сильнейшее любопытство, обменялись самой основной информацией: она оказалась гораздо моложе меня, монтанезийкой, приехавшей на год изучать нейропсихологию в университете Романце. Она ни слова не знала по-французски, у нее был приятель в Монте, куда она и собиралась окончательно перебраться через несколько дней. О себе я рассказал, что я француз, на десять лет старше ее — впервые в жизни почувствовал себя старым, это довольно забавное ощущение, поверь, кроме того, я женат, у меня двое детей, я живу и работаю на другом конце планеты, а в Романце я проездом на пару дней — навещаю отца, мачеху и младшего брата, которого обычно вижу раз в год, и по иронии судьбы именно с ними она видела меня в ресторане. Она не может поверить в то, что я женат, и тем более в то, что у меня двое детей, говорит, что на вид мне не больше двадцати семи, хоть ты тресни. Я говорю ей, что очень хотел бы увидеться до отъезда, но с моей стороны эти слова скорее вежливость, ибо в ту же секунду я задаюсь вопросом, так ли уж я жажду встречи. Она спрашивает, что я буду делать на следующий день, я отвечаю, что мы с родителями собираемся погулять в окрестностях Романце, но я, быть может, смогу позвонить ей по возвращении; я выражаюсь очень расплывчато, поскольку в действительности сам не знаю, чего хочу. Пожалуй, я хотел бы поспать, но я не в настроении ложиться, о чем я ей в конце концов и сообщаю; я прошу ее не ждать моего звонка, говорю, что еще подумаю и, может быть, мы увидимся в понедельник, перед моим отлетом. Мы прощаемся, веселые, взбудораженные, завершив разговор смутным обещанием, которое может исполниться как предсказания коварной золотой рыбки, вообще не исполниться, короче. Что-то я невольно заигрался словами — золотые рыбки, смутные обещания — прости, пожалуйста. Итак, я иду к себе в комнату, где нахожу едва распакованные вещи, частично разбросанные на кровати. Я ложусь и закрываю глаза. Впервые в жизни неясность выступает в положительной роли — она запутывает, мешает мысли в голове, убаюкивает, и я засыпаю.
На следующий день опять прекрасная погода и над головой — синее августовское небо цвета неспелой черники. На улице тепло, и эта теплота греет душу. Я просыпаюсь, принимаю душ, приветствую утренний город, завтракаю на террасе, любуюсь на тосканские кипарисы, на фасады домов охрового цвета и красные черепичные крыши, пью кофе, намазываю джем на тосты, как в настоящем итальянском кафе, например в Рикоре. За завтраком я рассказываю, что все-таки позвонил той девушке, что хочу поразвлечься, расслабиться, пытаюсь представить ситуацию несерьезной, объясняю, что собираюсь только немного позабавиться, что все будет под контролем, я всего лишь чуть-чуть поиграю в безжалостного обольстителя женских сердец. Никто не показывает виду, что что-то не так. Ни отец, ни мачеха ничего не отвечают. Они прекрасно понимают, что я отнюдь не в норме и что от меня можно ожидать любых странностей. Они так обеспокоены, что смотрят на меня, затаив дыхание. Ничего удивительного, от меня за километр веет нервным расстройством, черной депрессией. Все мне сочувствуют, но помочь не могут, поэтому сочувствуют молча, и это максимум, на что они способны, и я благодарен им, я говорю им спасибо за то, что они выслушали меня. Мы решаем поменять культурную программу этого воскресенья и, вместо прогулки по Романце, идем в олимпийский бассейн рядом с университетским кампусом. И тут, кстати, еще одна особенность Италии. Спортивные комплексы для итальянцев — дело нешуточное. Для них спорт чертовски важен, ты замечал? По количеству медалей на Олимпийских играх мы всегда на одну-две стоим впереди их, но не будем забывать, что большинство наших классных спортсменов не чистокровные французы, я имею в виду, не белые. А вот в Италии все спортсмены белые, причем во всех видах спорта. Только взгляни на их футбольную сборную: одиннадцать игроков, одиннадцать итальянцев, одиннадцать белых жителей материковой Италии. Во Франции из одиннадцати игроков максимум четверо белые. Только не подумай, что у меня расистские настроения, мне плевать, белые футболисты или черные, я считаю, что французские мастера футбола — большая гордость для страны, даже черные. То есть нет, нет, я не то хотел сказать, просто хотел подчеркнуть, что итальянские белые футболисты сильнее французских белых. Просто Италия не та страна, которую хлебом не корми — дай приютить иностранцев, это не совсем в их стиле. В бассейне, например, не встретишь черных. И низы общества в Италии не иммигранты, как у нас, а белые итальянцы, как в Англии, не индийцы, не ямайцы, а белые молодые люди из бедных кварталов. Во Франции все устроено наоборот, структура общества абсолютно съехала, и я не понимаю, почему эта тема табу, ведь все так и есть. Кроме того, мне кажется, итальянцы не питают неприязни к своим иммигрантам, просто они четко обозначили пределы расизма, очертили его территорию, при этом им часто приходится прибегать к методам запугивания, что, разумеется, не очень-то здорово. Но главное в том, что у них отвращение к иммигрантам не так закреплено в сознании, как у нас. Только, пожалуйста, не ищи в моих словах скрытого подтекста, я всего лишь делаю наблюдения, я только говорю то, что вижу, честно выявляю разницу, я не занимаюсь политикой, я просто называю вещи своими именами.
Ну так вот, бассейн. Любители поплавать сидят под тентами, в солнечных очках, с пляжными хлопушками, в цветастых шортах, с невообразимыми стрижками, такими, которых ты не встретишь во Франции, знаешь, похожие на те, что были у телохранителей наркодилеров в фильме «Два копа в Майами», смотрел? Полная расслабуха, но при этом ощущение, что ты на публике, ибо все выпендриваются как могут. Кстати, ты замечал, насколько в Италии все общительны? Клиенты и официанты в ресторанах, пассажиры и водители автобусов, полицейские и автомобилисты — люди гораздо более открыто обращаются друг к другу, почти как в странах третьего мира, вежливо и с уважением, без подозрительности и страха. Люди говорят друг с другом как родственники, не стремясь сохранить дистанцию. Мой отец, мачеха и брат пошли поплавать, а я остался и с любопытством, как десятилетний ребенок, посматривал на глубокий бассейн для прыжков с трамплина. Вообще-то, стоит мне где-нибудь увидеть бассейн для прыжков, я тут же впадаю в детство. А если меня зовут куда-нибудь искупаться, я всегда спрашиваю: «А там есть скалы, чтобы прыгать в воду?» Обожаю бассейны с трамплинами в два, пять, семь, десять метров. При виде их у меня появляется чувство вседозволенности, я становлюсь лихачом. На этот раз никто не прыгал, бассейн с чистой голубой водой был совершенно свободен. Я забрался сразу на пятиметровую высоту и, расставив руки, прыгнул. Я сделал сальто, потом сальто назад, потом двойное сальто. Я чувствовал на себе взгляды молодых парней, нежившихся на своих полотенцах. Опытные пловцы одобрительно покивали. Короче, я был горд, поскольку мне весьма успешно удалось выпендриться в стране тотального выпендрежа. Понимаешь, во Франции я бы заслужил такого рода комплименты: «Во выделывается! Да кем он себя возомнил?» — а в Италии нет. За это я их уважаю, за это я снимаю перед ними шляпу, у них очень силен дух состязательности. Через пятнадцать минут, на протяжении которых я с самым непринужденным видом прыгал с трамплина, один из парней поднялся с лежака. Он снял солнечные очки и направился к бассейну. Словно раздосадованный петух, он поднялся на семиметровую высоту. Знаешь, семь метров — это не шутки. Причем на вид парень не был любителем таких развлечений. Это было заметно хотя бы по взгляду, который он бросал вниз, заставляя себя быть храбрым. Парень встал на край трамплина спиной к бассейну, повернул голову, чтобы оценить высоту, и заодно беглым взглядом окинул выжидающую публику, особенно меня, потом пару секунд еще постоял и сделал сальто назад, дебил. С такой высоты надо прыгать солдатиком, прямо, и все, не пытаясь сделать финт ушами, потому что, если допустить промах и грохнуться с семи метров вниз, можно раздолбать позвоночник. В общем, хреновое было сальто, но все-таки он его сделал. И для чего, спрашивается, он из кожи вон лез? Чтобы потом снова улечься с сознанием того, что поставил на место парня, который в течение пятнадцати минут без передышки делал виртуознейшие прыжки. Обожаю подобную реакцию. Знаешь, некоторые считают такое поведение дебильным, но мне кажется, в этом образе взбешенного быка есть определенный шарм.
