Гриффин задумался, способен ли он убить во второй раз. Он предположил, что психоаналитик сказал бы ему, что он ждет, когда его поймают. Если его поймают, значит, он действительно этого ждал. А если не поймают? Предположим, я проживу долгую жизнь и умру с улыбкой на лице и никто не будет знать, что я – убийца. Может быть, я как то дерево в лесу, которое падает беззвучно, потому что никто этого не слышит?[13] Если убийца не найден, значит, и убийства не было.
А если бы он обратился к психоаналитику, и доверился ему, и признался в убийстве и аналитик спросил бы его, почему он убил Дэвида Кахане, что бы он ответил?
– Потому что я был вынужден. Потому что он подвернулся под руку. Потому что я дошел до предела, и ничего другого не оставалось. Потому что я никогда не был на войне и мне было необходимо убить человека.
– Почему вам было необходимо убить человека?
– Потому что он подвернулся под руку.
А что, если поместить объявление в «Верайети», подумал он, небольшое объявление, в котором будет сказано, что я хочу встретиться с автором открыток? И если я не покажусь, спрячусь, стану за ним наблюдать, увижу его, а потом убью. Без свидетелей. Заручившись алиби. Улечу в Сан-Франциско на выходные и вернусь обратно под чужим именем, на другой авиалинии. Убью его, прилечу в Сан-Франциско и вернусь домой как Гриффин Милл.
В кабинете была Джан.
– Гриффин? – Она странно на него смотрела. – С вами все в порядке?
– А что?
Как долго он грезил? Звонил телефон, а он не слышал?
– Что было нужно Уолтеру Стакелу? Это по поводу открыток?
Пора было взять себя в руки. Он посмотрел на Джан со смесью нетерпения, снисходительности и восхищения, сказав только «Джан», и она вышла из кабинета и закрыла за собой дверь. Он победил.
Он написал «Я обещал связаться с тобой» на листе из блокнота. Затем написал «Пришло время поговорить». Он задумался. Что теперь? Он зачеркнул последнюю строчку, где говорилось о времени и месте. Текст получился слабый и миролюбивый. И банальный. «Никаких больше карточек. Теперь моя очередь, но я уступаю ее тебе. Не будем тянуть время». Он позвонил в редакцию «Верайети» и узнал, сколько стоит небольшое объявление. Оплата чеком, но можно наличными.
– Будете платить банковским чеком? – спросили они.
– Нет, – сказал Гриффин, – наличными.
Вечером по пути домой он остановился у банкомата и снял двести долларов. Дома он положил деньги и текст объявления в конверт и написал адрес «Верайети». У него не было марок, так как он никогда не отправлял ничего по почте из дома. Утром он купил марки в почтовом автомате.
В девять тридцать ему позвонила Джун Меркатор. Джан произнесла ее имя игриво, словно речь шла о старой любовной связи, которую было пора прекращать. Он хотел переспросить «Кто?», но снял трубку, ничего не сказав.
– Здравствуйте, Джун. Бог мой, я только что узнал о Дэвиде. Как вы?
– He могу сказать, что хорошо. До меня еще не дошло. Все это слишком сложно.
– Представляю.
Зачем она позвонила?
– Смотрю на себя как бы со стороны.
Гриффин почувствовал, что она не желает говорить об этом сейчас, что хочет сама контролировать разговор, что не испытывает никаких особых эмоций и не хочет притворяться.
– Это удар для всех нас, – сказал Гриффин. – Есть… есть новости из полиции?
– Нет, – ответила она односложно.
– Знаете, я ведь поехал в кинотеатр после того, как вам позвонил.
– Да.
Гриффину хотелось бы, чтобы она сказала: «Я знаю». Это «да» повисло в воздухе, тая угрозу. Он и так уже сказал слишком много. Поэтому она и звонила.
– Я хотел обсудить с Дэвидом одну идею. У меня было для него кое-какое предложение.
– Вы собирались дать ему работу?
– Если бы я ответил положительно, я бы солгал. Я собирался обсудить кое-какой проект и выяснить, насколько ему это интересно и какие у него есть по этому поводу идеи.
– Что он сказал?
– Он сказал, что позвонит мне утром. У него не было с собой ежедневника, но он собирался найти для меня время. – Гриффин сказал это с ноткой смущения и жалости, давая Джун понять, что Дэвиду не удалось его обмануть, но он поддерживает игру.
Джун издала звук, похожий на вздох. В нем слышалось дипломатично скрываемое раздражение, как будто Дэвид был жив, укор ему и недовольство собой за то, что она продолжала жить с ним, потакая его гордыне, мешающей ее любовнику достигнуть успеха.
– Бедный Дэвид, – сказала она.
– У него живы родители, есть семья, родственники?
– И родители живы, и есть брат, сестра и даже бабушка. Есть племянница.
– Когда похороны?
– Вы не обязаны приходить. – Что-то новое появилось в ее голосе, она сказала это слишком быстро; может быть, она чего-то стеснялась.
– Все же когда?
– Завтра утром.
– Я приду.
– Гриффин, полицейские с вами говорили?
– Со мной связывались.
– Хорошо. Я хотела сказать – может быть, вы видели что-нибудь. Может быть, вы, сами того не зная, видели убийцу, может быть, видели машину или еще что-нибудь подозрительное.
– Нет. К сожалению, я ничего не видел.
– Вы можете сами не знать.
Разговор был окончен. Гриффина поразило отчаяние в голосе Джун Меркатор. Когда он разговаривал с ней накануне убийства, складывалось впечатление, что она была готова расстаться с Кахане. Теперь она цеплялась за мелочи. Интересно, если бы он умер, скучала бы по нему Бонни Шероу?
На следующее утро он не стал дожидаться, пока приедет в офис, а купил номер «Верайети» в винном магазине и с нетерпением открыл на последней странице. Его объявление было там: «Никаких больше карточек. Теперь моя очередь, но я уступаю ее тебе. Не будем тянуть время». Он перечитал объявление трижды, потом десять раз, испытывая чувство гордости и удовлетворения, которое идет на убыль, только когда его сменяет страх перед сценой. Ничего лишнего, ни номера телефона, ни номера почтового ящика. Случайный читатель будет заинтригован. Он подумал, что Джан могла наткнуться на объявление и показать ему, поэтому он был рад, что не стал писать «Никаких больше почтовых открыток». Если Джан принесет ему объявление, он велит ей заняться делом. Это навело его на мысль, не уволить ли ее. С одной стороны, она слишком много знала об открытках; новая секретарша, возможно, будет передавать их без всяких комментариев. Но если его план удастся, если Автор оставит его в покое, так как он мертв, или напуган, или умиротворен, открыток больше не будет. С другой стороны, Джан может рассказать об открытках новой секретарше и, если они будут продолжать приходить, даже недолго, ему придется снова лгать.
Гриффин не хотел обедать с Ларри Леви. В одиннадцать можно было еще отменить встречу, тогда Леви был бы вынужден обедать в одиночестве или звонить кому-нибудь, говоря, что у него неожиданно освободилось время. И тогда на протяжении всего обеда Леви не переставал бы думать, с какой знаменитостью встречается Гриффин. Но шутка насчет Клинта Иствуда лишила его такого преимущества.
Он внушал себе, что представляет такую же угрозу для Леви, как Леви для него, что Леви знал – его взяли в качестве случайной карты, а не короля. Ресторан, который выбрал Леви, сияющая хромом итальянская кухня на Мелроуз, не был банальным выбором, как «Ле Дом» или «Гриль», где часто обедали люди из Голливуда. Гриффин понял, что обед не задумывался как публичное мероприятие. Теперь уже всем было известно, что Леви пригласили на студию, и им бы не дали поесть спокойно. Леви хотел поговорить. До этого момента Гриффин не понимал, что Леви боится предстоящей работы. У Гриффина не было никакой особой тактики предстоящей беседы, которая могла бы помочь устоять перед натиском Леви; однако, принимая во внимание его неуверенность в себе, можно было нескучно провести время.
Леви уже был в ресторане, когда пришел Гриффин. Официантка, худая женщина в черном, провела Гриффина к столику во втором зале. Гриффин знал ее по ресторану в Беверли-Хиллз, где она тоже встречала посетителей. Пока они шли к столику, она сказала Гриффину, что они с шеф-поваром купили этот ресторан. Гриффин сказал: «Мои поздравления», и почувствовал зависть к этой женщине. Он спросил себя, почему он ей завидует, и сам себе ответил: потому что она создала бизнес на пустом месте.
Леви стал подниматься, и Гриффин знаком попросил его не вставать. На нем был темно-синий костюм, слишком теплый для дневного времени, но с утра было прохладно. Он был высоким и подтянутым, как человек, работающий с личным тренером. Гриффин, имевший фунтов двадцать лишнего веса, смотрел на него с завистью. Но Леви явно не повезло с носом: тот был слишком мал для его лица, хотя и довольно правильным сам по себе. В сочетании с густыми темными бровями и редкими волосами он придавал ему не то мрачный, не то глупый вид.
– Знаете, вам не придется носить костюмы, когда вы начнете работать на студии. Левисону нравятся спортивные пиджаки. – Хорошее начало.
