Буйная страсть Сариты захватила и Ланга, и тоска, так долго терзавшая его, отступила. Вскоре им овладела безудержная жажда жизни. Долгими зимними ночами они общались друг с другом на языке тела, и Ланг снова чувствовал себя подростком, озабоченным избытком жизненных сил и желанием оплодотворить весь мир. Все это весьма благотворно сказалось и на ток-шоу. Осенью Ланг намеревался разделаться с передачей, их отношения с В. П. Минккиненом обострились до предела. Теперь же это снова был прежний Ланг, непревзойденный мастер ток-шоу. Тоски и уныния как не бывало: в голове Ланга кипели дерзкие идеи относительно выбора тем и гостей, так же азартно он действовал и в студии, с гостями разговаривал сдержанно, умно, но в то же время достаточно любезно, чтобы не испугать их. Только одежда, сказал Лангу довольный Минккинен, все еще оставляла желать лучшего.
Однажды в пятницу, проведя, как обычно, предыдущую ночь дома, на Скарпшюттегатан, Ланг в начале шестого вечера вернулся в квартиру Сариты. Он поставил два полных пакета с продуктами на обеденный стол и увидел Миро, сидевшего на полу перед телевизором.
— Привет, Миро, — ласково сказал Ланг.
— Привет, — ответил Миро, не отрываясь от мультфильма, который показывали по MTV.
— А где Сарита? — спросил Ланг.
— Она забрала меня из сада, а потом пошла купить какую-то одежду и на почту, — пробубнил мальчик.
Ланг начал вынимать продукты из пакетов: филе ципленка, овощи, приправы, рис. Миро поднялся со своего места возле телевизора, проскользнул в кухню, встал у Ланга за спиной и сказал:
— А у нас вчера был папа Марко. Было здорово. Мы играли в «гейм-бой», который ты мне подарил. Мы играли в «Данки Конг» и «Тетрис».
Ланг на секунду замер, но за последние недели он преисполнился такого оптимизма, что тут же взял себя в руки и сказал себе, что этому наверняка есть простое объяснение.
— Вот как, — спокойно сказал он. — А что папа Марко тут делал?
— Он был со мной, — быстро произнес Миро, и Ланг услышал, с какой любовью мальчик сказал это.
Ланг почувствовал, как на лбу у него вырастают рога: ревность была настолько сильной, что он хотел спросить у шестилетнего Миро, не оставался ли Марко ночевать. Но сдержался и начал готовить ужин. Миро немного постоял рядом, потом вернулся к своему телевизору. Примерно через час домой пришла Сарита, стащила с себя только что купленные черные зимние сапоги на высоких каблуках, подошла к Лангу и поцеловала его в губы. Ланг бросил на стол плетеную подставку и поставил на нее дымящуюся кастрюлю с цыпленком по-тайски. Когда они начали есть и выпили по бокалу вина, Ланг вежливо, но как бы невзначай, словно это его совершенно не интересует, сказал:
— Я слышал, вчера вечером приходил Марко.
Сарита взглянула на Миро, потом на Ланга и сразу все поняла. Она улыбнулась Лангу так, что внутри у него все затрепетало, затем погладила его по руке и сказала:
— Он сидел с Миро. Пока мы с Кирси ходили в кино.
Ланг положил себе еще цыпленка и спокойно посмотрел на Сариту.
— И что вы смотрели? — спросил он.
— «Дорогу в Pукаярви»[14], - ответила Сарита.
— Хороший фильм? — спросил Ланг.
Сарита снова улыбнулась:
— Хороший. А Марко ушел через пять минут после того, как я вернулась. Это я так, если тебе вдруг интересно. — Помолчав, она тихо добавила: — Вообще-то, Ланг, я тебя немножко люблю, не забывай об этом.
Вспоминая ту счастливую зиму и весну, Ланг часто рассказывал о том, как замечательно Сарита обращалась с Миро, и о ее ангельском терпении по отношению к Марко. Ланг также с удовольствием говорил, что в скором времени они с Саритой научились понимать друг друга с полуслова. Вероятно, Лангу было важно убедить меня, что их страсть носила не только сексуальный характер, и я не усомнился в правдивости его слов.
Марко продолжал избегать Ланга. Однако, возвращаясь из своих загадочных поездок по Финляндии и из-за границы, он всякий раз звонил и, беззастенчиво пользуясь любовью Миро, требовал встречи с сыном. Сарита терпеливо выслушивала объяснения Марко, почему он в очередной раз пропал. После этого она частенько меняла свои планы, — а соответственно и планы Ланга — и все ради того, чтобы Марко сводил Миро в Боргбаккен[15] или на выходные отвез к матери в Стенсвик.
Но что больше всего нравилось Лангу, так это не сдержанность Сариты по отношению к невидимому Марко, а то, как она обращалась с Миро. Бывало, Сарита понастоящему сердилась на мальчика. Раздражалась и ругала его. Могла даже всыпать ему, если он капризничал и долго собирался перед выходом на улицу. Но Сарита никогда не переступала границу. Она никогда не оскорбляла Миро, никогда не унижала его, и если порой бывала с ним чересчур резка, то потом искренне раскаивалась, просила прощения и нежно обнимала его. Поэтому Миро любил ее и был уверен в ней настолько, что иногда даже позволял себе вспышки гнева — поведение, подчеркивал Ланг, слишком дерзкое ддя ребенка из неполной семьи.
Когда Ланг наблюдал за жизнью Сариты и Миро, то, случалось, перед ним открывались окошки, в которые он мог разглядеть свое прошлое, на долгие годы стертое из памяти. Вот они с Анни и Юханом в маленькой квартире на Фьельдальсгатан в Тэлё. Начало восьмидесятых годов. Каждый вечер, спокойные и счастливые, они сидят за ужином, точно так же, как сейчас, с Саритой и Миро; и точно так же, как Миро, Юхан прячется под столом и хватает взрослых за ноги. Иногда Ланг видел перед собой то, что когда-то занимало важное место в его жизни, но о чем он еще ни разу не вспоминал; пеленальный столик, памперсы, влажные салфетки. Вот Юхан перестал кричать, как только его переодели, и довольно посапывает в темноте. Ланг вспомнил осень, когда сыну исполнился год, но он еще не ходил в сад, а Анни вернулась на радио. Ланг сидел дома и, пока Юхан спал, писал свой первый роман. Юхан просыпался, и они шли гулять. Каждый день Ланг катал коляску по парку Хесперия под моросящим дождем, который, казалось, никогда не кончится. Юхан сидел прямо, на голове у него была бирюзовая шапка, завязанная под подбородком, и он улыбался всем, кто встречался им на пути. Они заходили в кондитерскую и покупали пироги с мясом Лангу и клубничное мороженое им обоим. Но когда они возвращались домой и садились обедать, Юхан ухитрялся перемазать пюре из лосося с картошкой все вокруг — стены, Ланга, свои собственные жиденькие волосы. И тогда Ланг, взбесившись, выдергивал его из стульчика и буквально швырял на пол, а Юхан безутешно плакал.
Больше года Ланга преследовали образы из прошлого. Они причиняли ему боль, так как напоминали о холодной атмосфере дома, где он вырос, о неудачах молодости. Однако теперь, когда перед ним всплывали не только воспоминания о печали и страхах, но и о минутах счастья — а такие минуты есть в жизни каждого, только о них мы слишком быстро забываем, — Ланг успокоился. И он был благодарен Сарите, благодарен за то, что оставалась рядом и на собственном примере научила его вспоминать, не поддаваясь печали и чувству стыда.
Бывали минуты, которые позже Ланг назовет минутами ясновидения, но которые тогда приписывал своему невротическому характеру. Порой в смехе Сариты он слышал какой-то надрыв и неуверенность. Она начинала смеяться над словами Ланга, Миро или Кирси чуть раньше или, наоборот, позже, чем следовало, и в ее смехе звучали пронзительные нотки, словно на самом деле она хотела заплакать, или укусить, или то и другое одновременно. Еще бывало, что Сарита, не желая казаться сентиментальной, предавалась необузданной и грубой похоти, а иногда пряталась за циничными и ироничными остротами, да так ловко, что цинизм и ирония затмевали все остальные ее качества. Ланг подозревал, что Сарите слишком рано пришлось начать взрослую жизнь, что она издергана противоречивыми требованиями — со стороны родителей, друзей, Марко или кого-то еще, — Ланг пока не осмеливался заговорить с ней об этом. Обычно он ждал, когда пройдет ее плохое настроение, когда она подойдет, поцелует его в губы и улыбнется той особенной улыбкой, от которой внутри у него все трепетало. В такие минуты Ланг, которого раньше было не пронять никакими улыбками, забывал обо всех своих сомнениях. Он чувствовал только необыкновенную близость с Саритой, очень хотел сблизиться с ней еще больше, и постепенно в нем вызревало решение. А когда в конце марта позвонила мать и сказала, что его сестру Эстеллу снова положили в больницу, он уже знал наверняка: он доверится Сарите, расскажет ей о своем детстве, о своей семье, родителях и об Эстелле.
Мы с Лангом всегда были разными людьми. У нас было не только разное происхождение, но и разные способности, поэтому наша дружба с самом начала оказалась кособокой и неравной. Однако объединяла нас именно дружба. А кроме дружбы — писательский труд, закрепление слов на бумаге, попытка найти способ рассказать то, что на самом деле рассказать невозможно. А еще любовь к Эстелле и скорбь по ее исковерканной жизни.
