– Так, коллеги! – вздыхая, оживает он, когда доклад Жезлаковой заканчивается. – Есть вопросы к Светлане Михайловне? Нет. Тогда, пожалуйста, вам слово, Захира Бараковна.
Со своего места на первом ряду встает Мандиева и начинает вещать – точнее, похрюкивать – про необходимость заполнения журнала выполнения аудиторной нагрузки, скорейшей доработки учебно-методических комплексов по читаемым дисциплинам и сдачи в редакционно-издательский отдел всех запланированных по графику пособий. Я, в свою очередь, начинаю медленно, но верно засыпать.
– Спасибо, Захира Бараковна, – наконец, благодарит ее Бочков. – Я хотел бы обратить внимание коллег на то, что все УМК должны быть готовы не позже, чем к двадцатому июня. После этого срока я буду подавать наверх сведения о должниках с последующем лишением их причитающихся надбавок…
«Бочков уже третий раз акцентирует внимание на этих несчастных УМК… И зачем ему надо так всех подгонять?.. Аттестация через год, установленный по всему университету официальный срок их доработки – до двадцатого октября. Хочет выпендриться перед ученым советом, что ли? Гордо заявить, что кафедра в полном составе готова?..»
– …И напоследок, уважаемые коллеги, у меня для вас неприятное известие.
Бубнёж в разных углах аудитории моментально смолкает.
– Вчера в нашем вузе представителями УБЭПа были задержаны с поличным трое человек: два выступавших посредниками студента и один – завкафедрой. Я надеюсь, что среди нас таких нет, и советую вам еще раз вспомнить о том, что, как бы не была неудовлетворительна жизнь преподавателя в плане зарплаты, забывать о возможной ответственности никогда не стоит. Все свободны.
Наши начинают расходиться. Я в числе первых покидаю помещение и направляю стопы в Г-корпус, чтобы, подышав по дороге свежим воздухом, перекусить и заодно спросить у знакомых девчонок из деканатов, кого это вчера повязали.
На проходной В-корпуса встречаю Инессу Алексеевну Савельеву. Инесса Алексеевна работает на нашей кафедре чуть меньше меня самого. Ей далеко за пятьдесят, но если уж в ком-то есть такое качество, как сексапильность, оно обычно сохраняется очень долго. Вот и в случае с Савельевой та же тенденция налицо: несмотря на возраст, она регулярно получает предложения от разных мужиков в нашем институте (и наверняка за его пределами тоже) о совместном отдыхе в Крыму или хотя бы в ближайшем санатории.
– Здравствуйте, Инесса Алексеевна!
– Здравствуйте, Игорь Владиславович! А вы чё не приходили в прошлую пятницу на кафедру? Мы очень хорошо отметили день рождения Захиры Бараковны, зря вас не было. Вообще Бочков наш всё делает прямо по учебнику: сплачивает коллектив, всеми попойками руководит лично…
– …Я не любитель таких компашек, Инесса Алексеевна!
– Да вы вообще не появляетесь на наших мероприятиях! А зря, зря. Не хотите прийти послушать, как вам там косточки перемывают?
– Ягирова с Мандиевой, что ли?
– Не только, Игорь Владиславович! Не только.
– Честно говоря, не очень.
– Ну, не хотите – как хотите! – Савельева лукаво улыбается и, помахав мне ладошкой, заворачивает в ведущий к столовой коридор.
«Может быть, она и права, – мелькает у меня мысль. – Хотя нет: если уж и нормализовывать контакт с шефом, то не таким способом».
…Едва я подхожу к буфету на третьем этаже, как из комнаты редакции журнала «Вопросы машиностроения», что напротив, навстречу мне выходит Лариса Марковна Щербинова, отвечающая за патентную проверку поступающих на публикацию статей. Щербинова – на редкость доброжелательная и располагающая к себе женщина и, что нечасто встречается при её отчестве, всегда носящая на груди освященный в церкви крестик.
– Здравствуйте, Лариса Марковна! – радушно приветствую я ее. – Как у вас дела? Море работы?
– Здравствуйте, Игорь Владиславович! Да уж, как без этого! – с грустью отвечает она. – Сегодня, правда, мы интенсивно не трудимся. Дела приостановлены ненадолго, до завтрашнего дня.
– А кто вам помешал?
– Как – вы не знаете о проблемах Абрама Рувимовича? – Щербинова смотрит на меня почти как на инопланетного пришельца.
На секунду у меня возникает легкий шок.
– Так это его вчера взяли? – выдыхаю я.
– Его, его, – кивает Щербинова.
– А сумма там, интересно, какая была? Тысяч двадцать, наверное?
– Да, где-то так.
– М-да-а… Жаль его, конечно. Что, наверное, особенно обидно, так это то, что на других технических кафедрах есть люди, которые регулярно по несколько сотен за сессию имеют, и ничего.
– Что вы говорите? Несколько сотен? – такое впечатление, что искренне изумляется моя собеседница. – Кошмар какой!
– Ну-у, кошмар-не кошмар – не могу сдержать усмешки я. – Такие у них предметы. Сложные – их не каждый может осилить. Тут уж ты или понимаешь, или – извини! Вообще – удивительно: вы же помните, как в прошлом году в наручниках вывели его бывшую аспирантку, которую он только-только защитил и на кафедру «вышки» пристроил? При ней тоже двадцать тысяч нашли. Почти мистика какая-то! Я тогда, как человек суеверный, испугался – подумал, что раз он и мне помогал, со мной тоже может какая-нибудь неприятность приключиться. Я даже перестал с ним на какое-то время общаться – так, только руку пожму и бегу быстрее от него. По-моему, он на меня за это даже обиделся. Потом, конечно, всё нормализовалось – мы стали разговаривать, как и прежде. А сейчас опять эти иррациональные страхи полезли.
– Ой, Игорь Владиславович, я не хочу об этом ничего слышать! – впервые за разговор улыбается мне Щербинова. Улыбается, конечно, потому, что и сама про меня что-нибудь да знает. – Я уж пойду, вы меня извините!
– Конечно-конечно, Лариса Марковна – как говорится, не смею вас задерживать! Увидите Абрама Рувимовича – передайте, что я ему очень сочувствую!
– Хорошо, обязательно! – смешливая улыбка вновь появляется на ее лице. Щербинова машет мне рукой и исчезает в дверном проеме, выходящем на центральную лестницу.
«Ничего себе! Ну, и подзалетел Голощёкин: мало того, что сам, так еще и студентов за собой увлек. Так, конечно, не он один работал и работает, но все равно неприятнейшая ситуация. А самое главное – только вчера ведь с ним разговаривал, а сегодня – такое! Даже не сегодня, а через несколько часов – взяли-то его вчера! Вот какова богиня Мойра: шустрый, как веник, умнейший мужик чего-то там предполагает, а она располагает…»
Я захожу в буфет и, пользуясь преподавательской привилегией, беру вне очереди два яблочных сока с треугольником и занимаю место за столом. Треугольник – строго равнобедренный, как рисунок в школьном учебнике геометрии и простой, как все гениальное, мини-шедевр татарской кухни, – уже сотни лет как продают и в Москве, и в других городах, но не все в той же Москве знают, что его существованием любители запеченной с луком и мясом картошки обязаны татарским кулинарам. Впрочем, узбекам и другим тюркоязычным товарищам, думаю я, поглощая первый поблескивающий запеченной корочкой угол, российское население обязано еще больше. Шаурма – любимое блюдо наших людей с низкими доходами, каковых в Эр-Фэ абсолютное большинство. Сейчас я, пренебрегающий открывшимися под боком всякими «элитными» точками и жующий в буфете свой «эчпечмак», как называют треугольник сами татары, уподобляюсь с точки зрения любителей понтов огромной массе лузеров, алкашей и просто бомжей. Но ничего не могу с собой поделать: мне нравится сей продукт, и я успокаиваю себя мыслью о том, что в наших краях полно людей не-лузеров, которые тоже с удовольствием едят треугольники, как в Америке многим миллионерам нравится еда из «Макдональдса». Впрочем, одергиваю я себя, сравнение некорректно: в любых «Макдональдсах», от Казани и Мамадыша до Амстердама и Парижа, мясо почему-то имеет совершенно одинаковый и крайне неприятный привкус какой-то тухлятины. По сравнению с ним вкус шаурмы и, тем более, треугольника будет, как дым отечества, и сладок, и приятен. Кстати, надо будет сходить в Институт экономики и менеджмента, что на Большевистской: может, они меня и в этот раз, как три года назад, пошлют в район лекции почитать? Как-то раз, три дня ночуя в деревенском доме по договору вуза, я наелся там разных пирогов на славу!
Утолив чувство голода еще одной порцией мучного, я выхожу из застекленного отсека буфета в центральный коридор и смотрю на дисплей мобильника: два двадцать пять. Шарафеев уже почти полчаса как должен принимать зачет.
* * *
Спустившись на второй этаж и пройдя по длинным «пищеводам» А– и Б-корпусов (в роли пищи этим железобетонным чудовищам, конечно же, выступаем все мы, кто здесь учится или работает), я в конце концов оказываюсь у аудитории Б-223. Она относится к кафедре горнодобывающих установок, и Шарафеев, как можно надеяться, сейчас там. Осторожно приоткрываю изрядно раздолбанную у основания – не иначе как пинками недовольных учащихся – дверь, и попадаю в забитую скрючившимися студентами клетушку, вдобавок еще и перегороженную массивным шкафом. За ним слышится шевеление, и с полным основанием можно предположить, что производитель этих шумовых эффектов – Шарафеев. А вот и он сам – почти двухметровый жердь в очках – выглядывает, как будто из амбразуры, опасаясь, очевидно, за чистоту эксперимента. То есть зачета.
