Открыв глаза, она обнаружила, что смотрит прямо на Марджори и Дэвида, которые сидят на своих тесно сдвинутых парусиновых стульях, кажется, держа друг друга в объятиях.
Летти тут же отвела от них взгляд и снова закрыла глаза, не зная, может, это ей приснилось?
— Кому налить кофе? — звонким голосом спросила Марджори. — У нас есть еще в другом термосе. Летти, по-моему, ты заснула?
Летти приподнялась с коврика. — Да, я, кажется, задремала, — призналась она. Почудилась ей эта сцена, или к таким вещам тоже придется привыкать, когда поселишься здесь?
Как только Летти вернулась из отпуска, собрался уезжать Эдвин. В конторе без конца обсуждалось, ехать ли ему автобусом или поездом, взвешивались все за и против того и другого способа передвижения. В конце концов победил поезд. Поездом дороже, но быстрее, и Эдвин наездится в машине со своим зятем, с дочерью и с их двумя детьми. Они будут недалеко от Истборна, где есть великолепные церкви, и он предвкушал поездку туда. Вдобавок осмотрят сафари-парк и роскошные поместья, где столько всего интересного. Может быть, доберутся даже до Лайонз-оф-Лонглит, вволю покатаются по автострадам. Мужчины на переднем сиденье, дочь Эдвина и дети сзади. Для всех для них это будет хорошей разрядкой, но дети растут, и потом, пожалуй, захочется поехать в Испанию, а как тогда быть с Эдвином? Испания ему не понравится, решили дочь с зятем. Может быть, он проведет отпуск с кем-нибудь из конторы? Может, так эта проблема и разрешится?
Расставшись со своими сослуживцами, Эдвин о них почти не думал. Вспомнилась ему только Марсия, и при довольно странных обстоятельствах. Перед отходом поезда он стоял на вокзале у книжного киоска, соображая, не купить ли ему что-нибудь почитать. Он уже успел сбегать на Португал-стрит за последним номером «Черч таймс», но этого ему на всю дорогу не хватит. В киоске был большой выбор журналов с яркими обложками; на некоторых изображались полные, обнаженные бюсты молодых женщин в соблазнительных позах. Эдвин разглядывал их совершенно хладнокровно. У его жены Филлис тоже были груди, но он не помнил, чтобы это выглядело именно так — круглые, как воздушные шары. Потом он вспомнил Марсию и ее операцию — мастэктомия… так, кажется, это назвал тогда Норман. Значит, ей удалили одну грудь, а это утрата для любой женщины, хотя Эдвин не мог себе представить, чтобы у Марсии было такое же роскошество, как у девиц на журнальных обложках. И все же ее нельзя не пожалеть, хотя особа она малоприятная. Может быть, следовало заглянуть к ней в тот вечер, когда он вышел с лужайки на ее улицу? Он не знал, ходит ли Марсия в ту церковь, что стоит на запоре, и навещает ли ее священник. Она никогда об этом не говорила, но за ней, конечно, кто-нибудь из церковных деятелей приглядывает, и там знают, что такие всегда держатся особняком, следовательно, включать их в организованную программу не следует. Эдвин не принадлежал к той школе, которая считает, что деятельность церковников есть продолжение деятельности общественной, но он знал, сколько людей добропорядочных, честных, благожелательных стоят теперь на такой позиции. Марсию вряд ли оставят без присмотра, так что беспокоиться о ней нечего. Стоя сейчас на вокзале Виктория, он ничем помочь ей не сможет. И, отвернувшись от журналов, напомнивших ему Марсию, он купил номер «Ридерс дайджест» и выкинул ее из головы.
Церковные деятели действительно предприняли осторожную попытку войти в контакт с Марсией и предложили ей поехать с экскурсией в Вестклиф-на-Море («Это интереснее, чем Саутенд.»), но она ехать не захотела, и вынуждать ее к этому не стали. Дженис Бребнер тоже беспокоилась, почему Марсия никуда не уезжает в отпуск, и подала ей на выбор несколько советов, но Марсия ни одному из них не последовала. — Она ужасно трудная! — жаловалась Дженис своей приятельнице — больничной сестре. — Эти люди даже не желают, чтобы им оказывали помощь. А ведь есть такие, которые благодарят тебя, с ними так хорошо, им стоит помогать… — Она вздохнула. Марсия была, безусловно, не из таких.
И все же на время отпуска Марсия припасла себе два развлечения, но какие — она никому не сказала. Первое — посещение больницы, где она должна была пройти амбулаторный осмотр в клинике мистера Стронга. Время, указанное на ее карточке, было 11.35 — весьма странное время; создавалось такое впечатление, что все рассчитано в пределах пяти минут, чтобы людям не приходилось зря там околачиваться. Марсия пришла в больницу минута в минуту, отметилась в регистратуре и села, ожидая вызова. Если кто при ходил раньше назначенного времени, можно было почитать журналы, выпить чаю или кофе из автомата и, конечно, посетить уборную. Марсия ничего такого не сделала и сидела на стуле, глядя прямо перед собой. Она заняла место в стороне от других и рассердилась, когда какая-то женщина, сев рядом с ней, попыталась вступить в разговор. Ожидающие не обращались друг к другу; все сидели так, как сидят в приемных у врачей, разве только над этим бдением нависало нечто совсем иное, ибо у каждого, кто ждал своей очереди, было что-то «не совсем благополучное». Марсия промолчала в ответ на замечание насчет погоды и продолжала смотреть прямо перед собой, уставившись на дверь, на которой была дощечка с надписью «Мистер Д. Г. Стронг». Рядом другая дверь, на дощечке «Д-р Г. Уинтергрин». Невозможно было определить, к кому ждут вызова все эти люди — к хирургу или к терапевту; никаких отличий на них не замечалось, и все они, и мужчины и женщины, испуганные, а некоторые даже подавленные, были разного возраста.
— Вы к доктору Уинтергрину? — упорствовала соседка Марсии.
— Нет, — сказала Марсия.
— Ах, значит, к мистеру Стронгу. За те полчаса, что я сижу здесь, в этот кабинет еще никто не входил. Я-то жду доктора Уинтергрина. Он замечательный врач, иностранец. Кажется, поляк. Глаза такие добрые, просто замечательные. Обходит палаты всегда с гвоздикой в петлице. Сам их выращивает у себя в саду в Хендоне. Его специальность — расстройства пищеварения, желудок. Он, конечно, и на Харли-стрит принимает. А мистер Стронг как, тоже на Харли-стрит?
— Да, — холодно ответила Марсия. Ей не хотелось говорить о мистере Стронге с этой женщиной, не хотелось пускаться в обсуждение вещей, для нее священных.
— Тут иногда студенты оперируют, — продолжала женщина. — Надо же им научиться… Ведь правда?
В эту минуту сестра вызвала Марсию, и Марсия поняла, что настала ее очередь. Не будучи человеком наивным, она не ждала, что попадет обязательно к мистеру Стронгу, хотя на двери в кабинет стояла его фамилия. Она вошла туда, разделась до половины, легла на кушетку и не очень огорчилась, когда ее стал обследовать златокудрый молодой человек — ассистент, проходящий практику по хирургии. Он осмотрел ее в высшей степени профессионально, смерил кровяное давление, выслушал стетоскопом. На ее новое розовое белье, конечно, не обратил никакого внимания, но восхитился аккуратностью операционного шва — дело рук мистера Стронга — и сказал ей, что она слишком худа и что ей надо побольше есть. Но человек, еще не достигший двадцати пяти лет, вряд ли знал, чего ждать от женщины, которой за шестьдесят лет. Неужели они все такие худые? Из тех, кого он мог припомнить, уж его-то двоюродная бабушка, ровесница мисс Айвори, совсем не такая, хотя ему и не приходилось видеть ее раздетой.
— За вами надо кому-нибудь присматривать, — мягко сказал он, и Марсия не обиделась, не рассердилась на него, как это было, когда на то же самое ей намекали церковные деятели и дама из патронажной службы, но больница — дело другое. Она спокойно, горделиво протянула регистраторше свою карточку, чтобы ее записали на очередную проверку.
Второе развлечение, которое Марсия припасла себе на отпуск, была поездка к мистеру Стронгу, вернее, к дому, где жил мистер Стронг. В телефонном справочнике она вычитала, что он принимает не только на Харли-стрит, но и в Далвиче, куда было легко доехать на 37-ом автобусе.
После посещения больницы она выждала неделю, сохраняя промежуток между этими двумя удовольствиями, и теплым солнечным днем отправилась посмотреть дом мистера Стронга. Автобус был почти пустой, кондукторша добродушная, внимательная. Она сказала Марсии, где лучше выйти и как попасть на нужную ей улицу, но, пробив ее билет, пустилась в разговоры, вроде той женщины в больнице. На этой улице такие красивые дома… У Марсии, наверно, там живут знакомые или… вряд ли, конечно, но, может, там ей обещали работу? Это ужасно! — подумала Марсия. Почему люди так любят вмешиваться в чужие дела, а если им ничего не отвечаешь, принимаются распространяться о своих. Ей пришлось выслушать длинный рассказ о муже и о ребятишках — категориях, о которых она понятия не имела, и, как только автобус притормозил у ее остановки, она вышла и пошла по улице под теплым летним солнцем.
