Бабушка звонила мне по два раза на день, желая узнать, как дела, и сказать, что скучает без меня, но не может приехать, потому что Либеро и Фурио доставляют ей много хлопот.
Однажды позвонила мне и Ноэми, чтобы узнать, как я поживаю и когда вернусь в школу, ей страшно одной сидеть за партой. И я, найдя, благодаря доктору, совершенно бесподобный ответ, сообщила ей, что у меня сотрясение мозга, ну и немного преувеличила, добавив, что теперь уже никогда не поправлюсь.
После чего сразу же позвонила Мать-настоятельница, и пришлось спустить с подоконника Марию, мывшую окно. С мокрой тряпкой в руках она в два счёта отшила её.
— Нет, матушка, не беспокойтесь. Леда не больна неизлечимо. Нет, и не инфекционная болезнь. У Леды очень сильная головная боль. Она должна оставаться дома ещё две недели. В самое ближайшее время вам позвонит синьора Ротко.
Затем она вышла из гостиной, даже не взглянув на меня, но фыркнув, словно горный баран.
Если Мария думала, будто таким образом вызовет у меня желание вернуться в школу, она сильно ошибалась. В школу я никогда больше не пойду.
Мария могла терзать меня до изнеможения, но такие мучения, каких я натерпелась в Колледже Верующих, вряд ли можно себе представить. Что касается отношения Марии ко мне, она могла сколько угодно давать волю своим причудам.
И она постаралась, заявив, что, если я настолько плохо чувствую себя, что не могу ходить в школу, значит, не могу и с Ваттом играть в саду.
Жизнь у меня оказалась ещё более замкнутой, чем тогда, когда я рисковала умереть от скуки. Но теперь в моей голове теснилось столько разных мыслей, они так переполняли её, что даже шишка начала расти, и хотя я едва ли не впала в полную физическую прострацию, в душе у меня всё кипело и бурлило.
Что касается меня, то материала у меня теперь имелось до конца дней моих. Ничего больше и не требовалось. Останусь такой навсегда. Как Христос, распятый на стене за кафедрой.
Однако в четверг утром, когда Мария проверяла в саду, не затоптали ли телевизионщики мамины тюльпаны, мне позвонил Марио.
Я сняла трубку после первого же звонка.
— Дом Ротко, — произнесла я, подражая, как всегда, важной манере Марии.
В трубке молчание.
— Дом Ротко, — повторила я, подумав, что, может, недостаточно отчётливо произнесла свои слова.
На том конце провода по-прежнему тишина, но не абсолютная. Всё же чувствовалось, что там кто-то есть. И в самом деле, вскоре я услышала ответ:
— Надо же, ошибся номером… чёрт возьми! Это не квартира Руббертелли? Как вы сказали, куда я попал?
Я никогда прежде не слышала этого голоса. И не имела ни малейшего представления, кто это может быть. Однако нисколько не усомнилась, что это мужчина. Настоящий мужчина, не вроде Либеро и Фурио. И даже не как мой папа. А как офицер эскадры Северо-Американских Соединённых Штатов Ф. Б. Пинкертон.
— Ну что, положила трубку?
— Нет! — поспешно ответила я.
— Ну так скажи, это дом Руббертелли или нет?
— Нет.
— Что нет?
— Нет.
— Нет, потому что это не дом Руббертелли, или нет, потому что не хочешь сказать?
— Ну ладно, тогда распрощались.
— Нет!
— Опять двадцать пять! Что нет-то, мамино сокровище?
— Не распрощались.
— Но ты же не хочешь сказать мне, куда я попал…
— Это дом Ротко.
— Чей дом?
— Ротко.
— И куда же я попал? На Луну?
— Нет.
— Я понял, это шутка! Ну, конечно, ты просто не умеешь говорить…
— Нет.
Когда я поняла, что уже в тысячный раз повторяю самое короткое и простое слово на свете, мне захотелось сделать харакири, подобно Чи-Чио-сан.
Нужно было спасать положение. Нужно сказать что-то необыкновенно замечательное. И пока я ломала над этим голову, он попрощался со мной:
— Чао, детка. В самом деле пока. Мне нужно дозвониться к Руббертелли, время бежит, и я могу упустить его.
— Скажи мне только, как тебя зовут? — сообразила я наконец.
— Как меня зовут? О мадонна, какая же ты серьёзная и как давно я не отвечал на такой вопрос.
Он посмеялся.
— Ну так скажешь, как тебя зовут?
— Святая мадонна… Послушай, девочка… А ты упрямая! Ну ладно… Марио. Меня зовут Марио.
— Чао, Марио.
— Чао, чао. Я пошёл.
— Не хочешь узнать, как меня зовут?
— Нет, нет и нет. Чао.
— Пожалуйста, Марио.
— Ах… Ну как ты не понимаешь, что мне нужно срочно поговорить с Руббертелли.
— Спросишь, как меня зовут, и закончим разговор.
— Ну почему я должен тратить время на разговор с каким-то ребёнком?.. Ну ладно, давай, только быстро. Говори, как тебя зовут.
— Меня зовут Леда.
— Красивое имя. В самом деле. Красивое имя. А знаешь, кто такая была Леда?
— Нет.
— Очень знатная дама. Пусть тебе расскажут её историю.
— А ты не расскажешь, Марио?
— Нет.
— А если её никто не знает?
— Знают, знают. Чао, Ле.
Он даже не дождался, пока отвечу «Чао!». Просто отключился.
Некоторое время я ещё сидела с трубкой в руках.
А как только прошёл шок, соскочила с дивана и бросилась в сад, даже не подумав, что Мария отругает меня.
Мария разговаривала с режиссёром, которого пускала в наш дом всякий раз, когда родители уезжали на несколько дней. Она втолковывала ему, что они не должны снимать весь сад и весь дом.
Мария понимала, что родители никогда не узнают место, где с её попустительства сняты телевизионные рекламные ролики. У нас не было телевизора. Но она прекрасно сознавала также, что бабушка или какие-то мамины и папины друзья могут заметить сходство и сказать им об этом. Поэтому она очень заботилась о том, чтобы режиссёр в своих съёмках не заходил далеко.
А когда разрешала снимать в какой-нибудь комнате, то задолго до приезда съёмочной группы часами переставляла там мебель и перестилала ковры. К приезду режиссёра это была уже совсем другая комната, которую не узнала бы даже я, прожившая в ней, если не считать двух дней, всю жизнь.
Увидев меня, Мария рассвирепела:
— Я же велела тебе не выходить из дома!
— Извини. Мне нужно спросить у тебя одну вещь.
— Вернись сейчас же в дом!
— Да ладно, Мария…
— Вернись, я сказала!
— Только одну вещь…
— Фррр…
— Прошутебяпрошутебяпрошутебяпрошутебяпрошу-тебя!
— Нет!
— Ну хоть на половинку этой вещи ответь…
— Фрр…
— Кто такая Леда?
Мария посмотрела на шишку на моём лбу и помассировала её, втирая мазь.
— Если обещаешь никому не рассказывать, что видела, скажу.
Мария в последнее время неплохо освоила шантаж. Прошлый раз она заставила меня пообещать, что я никому ничего не скажу, в обмен на глоток виски, оставленного каким-то актёром у камина. Мария не обладала особой фантазией. А я в свою очередь довольствовалась совсем немногим.
В этот раз она повела себя умнее — сделала действительно неплохую ставку. На свете не было ничего, что мне хотелось бы узнать больше, чем кто такая Леда.
— Обещаю.
— Торжественно?
— Торжественно. Так кто такая Леда?
— Ты. А теперь марш немедленно в дом, или завтра же отвезу тебя в школу.
Я умчалась, только пятки засверкали.
Войдя в дом, я услышала, что звонит телефон, и так понеслась в синюю гостиную, что едва не набила себе на лбу вторую шишку.
— Марио? — спросила я, запыхавшись.
Никакого ответа.
— Марио, это ты?
— А кто это?
— Леда.
— Быть не может…
— Я знала, что это ты, Марио.
— Но как же это получается — звоню Руббертелли, а попадаю к тебе?
— Мария не знает, кто такая Леда.
— Я хочу сказать… у меня же правильный номер… Мне только что повторили его…
— Как чудесно, что ты позвонил, Марио…
— … мне дала его мать, не кто-нибудь…
— Ну так теперь расскажешь, кто такая Леда?
— Я только что звонил его матери. Она повторила номер… Цифру за цифрой, чёрт бы побрал и её тоже. И набирал я аккуратно, внимательно, я уверен.
— Леда красивая?
— Так что же мне делать? Если даже у его матери неверный номер, как разыскать его?
— И верит в Бога?
— И где ещё найти такого же специалиста, как Руббертелли…
— Леда — балерина?
— …
— Ответь, Марио!
— Да что я должен тебе ответить, чёрт бы побрал и тебя тоже!
— Кто такая Леда?
— Нет. Не скажу. Ты слишком мала.
— Но ты же сказал, что…
— «Но ты же сказал, но ты же сказал…» Нет, это ты скажи мне, почему я всё ещё разговариваю с тобой…
— Хорошо, что позвонил мне, Марио.
— Но я не тебе звонил, чёрт тебя подери!
— Но ведь позвонил.
— Нет, не звонил я тебе.
— А вот и звонил!
— Да ладно, брось!
— Но это так!
— Говорю тебе — нет! Я не тебе звонил, можешь это понять? Я набирал номер Руббертелли… Потому что это его номер… И если даже его мать не знает … А отвечаешь ты…
