Некоторые периоды ее приютского детства были не так уж болезненны, и она могла легко возвращаться к ним теперь. Это относилось к «каникулам» матроны, когда та уезжала куда-то на север навестить свою мать. Тогда их опекала мисс Викс — веселая толстуха, никогда не носившая форму. Она обходилась без ежедневных проверок ушей и шей воспитанников, и строгий режим отхода ко сну на время забывался. Комнаты всю неделю оставались неубранными, лениво накапливая пыль, постели не заправлялись, а раковины на кухне доверху наполнялись грязной посудой. За день до возвращения матроны объявлялась всеобщая помывка воспитанников и генеральная уборка помещений, чтобы к ее приезду вернуть все в первозданный стерильный вид. Счастливые деньки заканчивались. Возвращалось правление матроны, и для воспоминаний опять требовалась терапия лицевыми.
Однажды в приюте появилась странная немолодая пара. Все девочки были выстроены в ряд.
— Только девочки, — рявкнула матрона, когда один из мальчишек попытался незаметно влезть в строй.
— Всегда только девочки, — не унимался мальчуган.
— Никто не хочет жить с назойливыми мальчишками, — отрезала матрона. И всем девочкам, стоявшим в парадном строю, стало ясно, что самой счастливой из них сегодня улыбнется судьба — она уйдет отсюда навсегда. Одна маленькая девочка, ее звали Браунджон… Странно, но ее имя все еще хранилось в памяти мисс Хоукинс. Так вот, эта покрытая угревой сыпью девочка, которой от враждебной непримиримости матроны доставалось больше, чем она могла вынести, бросилась вперед и в отчаянии вцепилась в пальто незнакомки.
— Возьмите меня, — умоляла она. От напряжения прыщи набухали и краснели. — Я хорошая, правда, я хорошая.
Матрона ухмыльнулась: она не знала никого на всем белом свете, кто даже в дурном сне, без принуждения захотел бы взять такого ребенка. Ради соблюдения приличий она довольно ласково увела несчастную, отправив в компанию мальчиков: такой девочке абсолютно не на что было рассчитывать.
Супруги внимательно, но на расстоянии всматривались в стоявших перед ними девочек. Все замерли в ожидании. Глаза женщины остановились на Хоукинс. Сердце бешено колотилось и выпрыгивало из груди — избавление было так близко. Закрыла глаза и молилась, чтобы ей повезло сегодня. Почувствовала руку, опустившуюся на плечо. Открыла глаза. Женщина улыбалась ей, а мужчина кивал в знак согласия с супругой.
— Только не эта, — снова вмешалась матрона достаточно громко, так что все могли слышать. — Она писается.
Женщина брезгливо отдернула руку от плеча Хоукинс и снова пошла вдоль строя. Хоукинс открыла рот, полный крика протеста, потому что никогда, никогда в своей жизни в приюте она не намочила постель. Но ее рот пересох от ненависти и страха, и было уже слишком поздно: вперед вышла рыжеволосая Стюарт, рядом с ней стояли ее новые родители. Она уходила, она была теперь свободна.
В тот день Хоукинс помогала на кухне. Она вытирала большое китайское фарфоровое блюдо, когда вошла матрона и одарила ее одной из своих редких ледяных улыбок:
— Не могла же я потерять тебя, дорогая. Ты ведь лучшая помощница в хозяйстве.
Хоукинс даже не пошевелилась, просто выпустила из рук блюдо и спокойно смотрела, как разноцветные фарфоровые осколки рассыпались по каменному полу. Когда шум стих, подошла к высоченной груде уже вытертых тарелок — слоеная пирамида раскачивалась из стороны в сторону. Хоукинс совсем немного помогла ей — только чуть сдвинула нижнюю тарелку, и все остальные дружно отправились к разбросанным на полу осколкам. Кухня наполнилась жутким грохотом, а она уже искала следующую жертву ярости, раздиравшей ее от собственного бессилия и невозможности вырваться из мрачной тюрьмы. Матрона хлестнула ее по лицу, схватила за пояс фартука и потащила через кухню, наверх по лестнице, до конца коридора, в комнату наказаний — изолятор.
— На хлеб и воду, моя девочка! — кричала матрона.
Потом были два урчавших в желудке дня, потому что никто и ничто не могло изменить жестких воспитательных мер матроны.
Когда мисс Хоукинс пришла домой, ее побелевшие кисти были плотно сжаты в кулаки. Поэтому, прежде чем отметить выполненный приказ, она взялась за спицы.
И каждый укол спицы был направлен в каменное сердце матроны. Вязала, пока не успокоилась, и только потом поставила в дневник галочку. Уже в дверях — она шла в библиотеку — оглянулась:
— До свидания, Моурис.
Как же хорошо, когда есть с кем проститься, уходя из дому, и знать, что кто-то ждет твоего возвращения. Знать, что, пока тебя не будет дома, какой-то новый, незнакомый тебе предмет появится на полке, над камином, из шкафа будет вынута книга. А там, в углу комнаты, кто-то, совсем не ты, удобно устроится на ворсистой плюшевой кушетке. Как знать? Сейчас она была почти уверена, что Брайан очень скоро поселится в ее доме.
Он ждал ее на улице, у входа в библиотеку. Они вошли, взявшись за руки. Мисс Хоукинс предложила сдать взятые им в прошлый раз книги, пока он будет выбирать новые. Брайан отошел на порядочное расстояние, и она могла спокойно наблюдать за ним, не боясь быть уличенной в подглядывании. Книги он выбирал наугад, не перелистнув даже нескольких страниц. Похоже, единственным ориентиром для него были глянцевые обложки. Сзади он выглядел моложе своих лет. Она думала, ему около шестидесяти с небольшим. На нем был коричневый макинтош, мешковато болтавшийся на бедрах, сильно затянутый поясом. Если бы у него был маленький внук, не искушенный в распознавании сути человека по незначительным внешним штрихам, он вполне мог бы принять его за настоящего, решительного мужчину. И она, наверное, могла бы, если б не его полная безразличия коричневая, слегка сутулая спина. Он полностью отгородился и закрылся от всего окружающего мира, и о нем ничего нельзя было узнать. Так он стоял там, у полок, в неуютном одиночестве, стараясь как можно скорее покончить с надоевшим еженедельным подбором книг для матери. Неожиданно быстро Брайан вернулся, держа в руках шесть книг с леденящими кровь названиями. Он выглядел раздраженным, но, как только поймал на себе взгляд мисс Хоукинс, постарался улыбнуться.
— О, вы уже совершили сегодня доброе дело. — Она надеялась, что в прошлый раз ею получена индульгенция на незначительные отступления от добродетели. Ей казалось, что ему это даже нравится.
— Надеюсь, она еще не читала их.
— Она никогда этого не вспомнит.
— Вы не знаете мою мать, — ответил он с нескрываемым недовольством. Если кто-то и мог критиковать его мать, то это был только он сам. Он пресекал все попытки вмешательства извне. Мисс Хоукинс поняла, что допустила оплошность, и поторопилась взять его руку, что, по ее мнению, на языке жестов означало признание своей ошибки.
— Вы сами так сказали. В прошлый раз, — оправдывалась она.
Это было действительно так, поэтому он промолчал. Она чуть пожала его руку, сожалея, что не искушена в тонкостях языка жестов.
Они уже были у кинотеатра. Теперь она раздумывала, как правильнее и разумнее повести себя. Знала, что обычно мужчина платит за двоих, но сомневалась, можно ли считать их парой. Конечно, если бы он заплатил, это подтвердило бы серьезность их отношений, его ответственность за нее, и тогда она могла бы ожидать дальнейших шагов. Но на всякий случай, во избежание неожиданных недоразумений, все же начала рыться у себя в кошельке. Подошли к кассе. Брайан встал перед мисс Хоукинс — это был обнадеживающий знак. Когда подошла их очередь, повернулся к ней:
— Где вы хотите сидеть — наверху или внизу?
Наверху, конечно, шикарнее, но значительно дороже, и к тому же она еще не поняла, кто платит. На мгновение задумалась, но рискнула:
— Наверху.
Слышала, как он повторил кассиру:
— Наверху, — и тут же добавил: — Одно место.
Достал маленький кожаный кошелек и отсчитал точную стоимость билета. Мисс Хоукинс лихорадочно теребила свою сумку, надеясь найти нужную сумму. Он отошел чуть в сторону и смотрел, как она перетряхивает содержимое сумочки. Он не двинулся с места и тогда, когда ей не хватило двух пенсов и она печально вытащила пятифунтовую купюру для размена. Ужасно обидно было так глупо терять припасенную на экстренный случай банкноту ради двух пенсов. Пересчитала сдачу и последовала за ним в темноту. Служащий с фонариком проводил их на места. Как только она опустилась в кресло, вспомнила приказ дневника — «наслаждаться». Следовало признаться самой себе, что пока ничего не выходило: она не получала никакого удовольствия, о наслаждении не могло быть и речи. Пыталась объяснить отсутствие галантности в Брайане нежеланием предпринимать какие-либо конкретные шаги или неготовностью пока играть роль супруга. Не хотелось верить, но, судя по всему, он был обыкновенным, примитивным скрягой. Она же мечтала видеть рядом с собой более учтивого и благородного человека, хотя и знала, что скупость весьма распространенное качество среди мужчин. Мисс Хоукинс сердилась. Ее огорчало то, что она разменяла пять фунтов ради ничтожной суммы в два пенса, и если бы это понадобилось для еженедельных закупок в супермаркете, было бы не так обидно. Сегодняшний ее поступок выглядел экстравагантной выходкой, и в таком случае надо уж было выбрать партер. Посмотрела на него сбоку, он ответил ей улыбкой, потом ни с того ни с сего взял ее за руку… И она простила его. Он нежно перебирал ее пальцы. Столь неожиданный пыл настораживал. Может быть, он радуется, что нашел в ней удобного компаньона, который отвечает сам за себя?
