Он явился с запозданием и с первого же взгляда определил, какого рода это обед и какая тут будет смертельная скука. Поль нередко упрекала его в недостатке общительности, и в самом деле вне своей работы он ни с кем не встречался, если только встреча не преследовала вполне определенную цель, или же встречался, чтобы поговорить, а для этого существовала Поль и один его старинный друг. Он жил одиноко, терпеть не мог светских сборищ, столь модных в Париже. Попав в общество, он с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить или тут же не уйти домой. Среди гостей мадам Ван ден Беш собралось несколько избранных личностей, хорошо известных в этой среде или упоминаемых в газетах, в общем, люди весьма любезные, с которыми придется беседовать за обедом о театре или о кино или, что уже совсем невыносимо, о любви и отношениях мужчины и женщины; этой темы Роже боялся как огня, поскольку считал, что ничего не смыслит в таких вещах или по меньшей мере не способен четко сформулировать на сей счет свое мнение. Он надменно кивнул присутствующим, и, как всегда, когда в дверях появлялась его крупная, немного скованная в движениях фигура, создалось впечатление, будто он весьма некстати устроил сквозняк. Впечатление, впрочем, не совсем неверное: Роже всегда производил среди людей легкое смятение, таким он казался неприручаемым, а потому желанным для большинства женщин. Поль надела его любимое черное платье, более открытое, чем все другие ее туалеты, и, наклонившись к ней, он признательно ей улыбнулся за то, что она – это она, и она – его; одну ее он и признавал в этом чужом доме. И она на мгновение прикрыла глаза, отчаянно желая, чтобы он заключил ее в свои объятия. Он сел рядом с ней и, тут только заметив неподвижно застывшего Симона, подумал, как, должно быть, страдает юноша от его присутствия, и инстинктивно убрал руку, которую закинул было за спину Поль. Она обернулась, и вдруг в общую оживленную беседу врезалось молчание троих, втройне накаленное молчание, которое нарушил жест Симона, протянувшего Поль зажигалку. Роже глядел на них, глядел на долговязую фигуру Симона, на его серьезный профиль, пожалуй, чересчур тонкий, на строгий профиль Поль и с трудом подавил непочтительное желание расхохотаться. Оба они были куда как сдержанны, чувствительны, хорошо воспитаны: Симон протягивал Поль зажигалку, Поль отказывала Симону в своей близости, и все это с разными нюансами, со словами вроде «благодарю вас, нет, спасибо». Сам Роже был совсем другой породы, его ждала маленькая потаскушка и самые заурядные радости, потом парижская ночь и тысячи встреч, а с зарей – утомительный, почти физический труд в обществе таких же людей, как он сам, падающих с ног от усталости, чья профессия была когда-то и его профессией. В эту самую минуту Поль произнесла «спасибо!» своим спокойным голосом, и он, не удержавшись, взял ее за руку, сжал эту руку, чтобы напомнить о себе. Он любил ее. Пусть этот мальчуган таскает ее по концертам и музеям, никогда он к ней не прикоснется. Роже поднялся, взял с подноса стакан шотландского виски, выпил залпом, и у него стало легче на душе.
Обед прошел именно так, как и предвидел Роже. Он что-то пробурчал, пытаясь вступить в разговор, и очнулся от задумчивости только к концу обеда, когда мадам Ван ден Беш спросила, знает ли он, с кем спит мсье Х., явно желая сообщить Роже эту новость. Роже ответил, что он интересуется этим не больше, чем любимыми блюдами мсье Х., что это не имеет в его глазах никакого значения и что пускай уж лучше люди интересуются столом соседа, чем его постелью, так по крайней мере будет меньше неприятностей. Поль рассмеялась, потому что своими словами он сорвал всю обеденную беседу, и Симон, не удержавшись, последовал ее примеру. Роже выпил лишнее: когда он встал из-за стола, его слегка пошатывало, и он не заметил, что мадам Ван ден Беш, игриво хлопая выхоленной ручкой по подлокотнику кресла, подзывает его к себе.
– Мама вас зовет, – сказал Симон.
Они стояли лицом к лицу. Роже разглядывал Симона, подсознательно стараясь обнаружить какой-нибудь изъян – хотя бы срезанный подбородок, безвольный рот, – и, обманувшись в своих ожиданиях, сердито нахмурился:
– А вас, должно быть, ищет Поль?
– Я сейчас иду к ней, – сказал Симон и повернулся к собеседнику спиной.
Роже придержал его за локоть. Вдруг он взбесился. Юноша удивленно оглянулся.
– Подождите-ка… мне нужно вам кое-что сказать.
Они мерили друг друга взглядом, понимая, что пока им еще нечего сказать друг другу. Но Роже удивил собственный жест, и Симон так этим возгордился, что не мог удержаться от улыбки. Роже понял свой промах и убрал руку.
– Я хотел попросить у вас сигару.
– Сию секунду.
Роже следил за ним взглядом. Потом направился к Поль, которая разговаривала, стоя в кругу гостей, и взял ее под руку. Она отошла с ним в сторону и первым делом спросила:
– Что ты сказал Симону?
– Попросил у него сигару. Чего ты испугалась?
– Сама не знаю, – с облегчением вздохнула она. – У тебя был такой свирепый вид.
– Чего ради я буду свирепеть? Ему же двенадцать лет. Ты думаешь, я ревную?
– Нет, – ответила она и опустила глаза.
– Если бы я стал ревновать, то уж скорее к твоему соседу слева. По крайней мере хоть мужчина.
Поль не сразу поняла, кого он имеет в виду, потом вспомнила и не могла удержать улыбки. Она даже не заметила своего соседа слева. Весь обед для нее был освещен Симоном, чей взгляд, словно свет маяка, через каждые две минуты скользил по ее лицу и чуть задерживался, надеясь встретиться с ней глазами. Иной раз она шла навстречу его желанию, и он тогда улыбался такой нежной, такой тревожной улыбкой, что она не могла не ответить ему. Он был в сотни раз красивее ее соседа слева, по-настоящему живой, и она подумала, что Роже ровно ничего не понимает в таких вещах. Но тут подошел Симон и протянул Роже ящик с сигарами.
– Благодарю, – сказал Роже (он тщательно выбирал сигару), – вы еще не знаете, что такое хорошая сигара. Это удовольствие для людей моего возраста.
– Охотно уступаю его вам, – произнес Симон. – Ненавижу сигары.
– Тебе, Поль, надеюсь, не мешает дым? Впрочем, мы скоро уходим, – добавил он, повернувшись к Симону. – Мне завтра рано вставать.
Симон пренебрег этим «мы». «Это значит, что он проводит ее до дома, сам пойдет к той маленькой потаскушке, а я останусь здесь без нее». Он взглянул на Поль, прочел на ее лице ту же мысль и пробормотал:
– Если Поль не устала… я могу отвезти ее попозже.
Оба повернулись к Поль. Она улыбнулась Симону и сказала, что предпочитает уехать сейчас, потому что уже поздно.
В машине они не обменялись ни словом. Поль ждала. Роже силой увез ее с вечера, где ей было весело; он обязан объяснить свое поведение или извиниться. У подъезда Роже остановил машину, но мотор не выключил… и Поль сразу поняла, что он ничего не скажет, не поднимется к ней, что он вел себя так на обеде, лишь повинуясь голосу предусмотрительного собственника.
Она вышла из машины, прошептала: «Спокойной ночи» – и перешла улицу. Роже сразу же уехал, он злился на себя.
Но у подъезда стояла машина Симона, а в машине сидел Симон. Он окликнул Поль, и она, не скрывая удивления, подошла к нему.
– Как вы сюда попали? Должно быть, неслись как безумный. А как же вечер вашей матушки?
– Сядьте на минутку, – умоляюще проговорил он.
Они шептались в темноте, словно кто-то мог услышать. Она ловко проскользнула в низенькую машину и отметила про себя, что уже привыкла к ней. Привыкла также к этому лицу, доверчиво повернувшемуся к ней и рассеченному светом фонаря пополам.
– Вы не очень скучали? – спросил он.
– Да нет, я…
Он совсем близко, слишком близко, подумала она. Сейчас не время разговаривать, и вообще зачем он увязался за ними… Роже мог его заметить, просто сумасшествие… Она поцеловала Симона.
Зимний ветер поднялся на улице, пронесся над открытой машиной и отбросил им на лица спутавшиеся волосы. Симон покрывал ее лицо поцелуями; она, оглушенная этими ласками, вдыхала аромат его юности, его дыхания и ночную свежесть. Она ушла, не сказав ни слова.
На заре она открыла глаза и как в полусне вновь увидела копну черных кудрей, смешавшихся с ее волосами под яростным порывом ночного ветра, легкий шелковистый заслон между их лицами и ощутила прикосновение горячих губ, пронизавшее ее всю. Она улыбнулась и заснула.
Вот уже десять дней он не видел ее. Назавтра после того сумасшедшего и прекрасного вечера, когда она сама его поцеловала, он получил от нее записку, в которой она запрещала ему искать новых встреч. «Я не хочу причинить Вам боль, слишком большую нежность я к Вам испытываю». Он не понял, что боится она не так за него, как за себя: он поверил в эту жалость и даже не обиделся, он просто искал способа, возможности представить себе свою жизнь без нее. Он не подумал, что эти стилистические оговорки: «Я не хочу причинить Вам боль, это неблагоразумно» и т. д. и т. п. – чаще всего суть кавычки, которые ставят непосредственно до или непосредственно после романа, и ни в коем случае они не должны обескураживать. И Поль тоже этого не знала. Она просто боялась, она безотчетно ждала, чтобы он пришел и заставил ее принять свою любовь. Ей было невмоготу, и однообразное течение зимних дней, вереница все одних и тех же улиц, приводивших ее, одинокую, от квартиры к месту работы, этот телефон-предатель – она каждый раз жалела, что сняла трубку: так отчужденно и пристыженно звучал голос Роже, – и, наконец, тоска по далекому лету, которое никогда не вернется, – все вело к безучастной вялости и требовало любой ценой, чтобы «хоть что-то произошло».
