В Брезоль, или в Нантерр, или же на новую стройку в Финистере. Иногда думали, что патрон уехал в предместье Парижа, а он звонил из Лондона или Франкфурта. Такова была его жизнь, и отчасти такой же была жизнь Кальмара, поскольку добрую треть своего времени он проводил на авеню де Нейи.
— Ну что, вернулся наконец?
Это спросил Жув, которого все звали Бобом, — фантазер и весельчак.
— Послушай, да ты еще разжирел и совсем не загорел. Ты уверен, что был в Венеции?
Кальмар нахмурился.
— Что-нибудь не клеится, старина?
Жув был его единственным другом.
И тем не менее Кальмар вынужден был ответить ему с деланной улыбкой:
— Нет, все в порядке… Просто чертовски устал, целый день провел в вагоне, где было столько народу, что по коридору в туалет не пройдешь, да еще потом целую ночь ехал.
— А как же дети?
— Пока остались там, вернутся в субботу.
До сих пор Кальмар видел лишь раза два свою привратницу, причем мельком. Затем хозяина гаража — тоже мельком. Остальных — например, кассира в банке, интересовавшегося лишь стодолларовой купюрой и вполне удовлетворившегося тем, что она не фальшивая, метрдотеля и гарсона в «Кафе де ла Пэ» — можно не принимать в расчет.
Теперь же было другое дело, и Кальмар, входя в свой кабинет, где его ждали каталоги, поступившие за время его отсутствия из США, почувствовал тревогу, вспомнив шуточки Боба.
Жув слыл легкомысленным парнем, ничего не принимавшим всерьез, как и положено питомцу Школы изящных искусств. Этот повеса не мог спокойно пропустить ни одной машинистки, чтобы не ущипнуть ее или не дать ей шлепка. Даже мадемуазель Валери, самую уродливую и нескладную в конторе. А она считала своим долгом всякий раз испуганно вскрикнуть, словно он пытался ее изнасиловать.
Жув жил в мастерской на набережной Великих Августинцев, всегда с какой-нибудь подружкой, но почти каждый месяц — с другой. Зачем он их менял, было не очень ясно, поскольку все девушки походили друг на друга — маленькие, чернявые, с большими ласковыми глазами.
Когда Жув, по своему обыкновению, посмеивался над кем-нибудь, он становился похож на великовозрастного светловолосого мальчишку с лукавыми глазами. На самом же деле он был одних лет с Кальмаром, и они знали друг друга еще с той поры, когда учились в Сорбонне и посещали «Колокольчик» — дешевый ресторан на набережной Турнель, где было всегда лишь одно горячее блюдо, написанное мелом на грифельной доске.
Однажды хозяин ресторанчика вычитал в газетах, что некоторые его коллеги разбогатели, принимая в виде платы за обед полотна молодых художников, и решил иногда тоже брать произведения учащихся Школы изящных искусств.
Продолжал ли Жув писать картины? Он утверждал, что да. И это было вполне вероятно, хотя в речах Жува трудно было отличить серьезное от зубоскальства.
— Знаешь, старина, придется мне жениться. Надеюсь, ты будешь свидетелем?
— На ком же ты женишься?
— На Алине, черт побери. Мы уже три месяца вместе, и она заявила, что беременна… Ну, а поскольку ее отец — полицейский какого-то участка в районе Изера… — И Жув добавил с комическим вздохом: — Всегда надо спрашивать у подружек, кто их отец. Нет, ты представь себе! Полицейский! А почему не солдат муниципальной гвардии?
Это было больше полугода тому назад, поздней осенью. Перед Новым годом Кальмар спросил:
— Как поживает Алина?
— Алина? Какая Алина?
— Ну, дочь полицейского?
— Ох, голубчик, понимаешь, во-первых, он оказался не полицейским, а всего лишь путевым обходчиком, во-вторых, в один прекрасный день Алина подцепила на танцах какого-то молодого субчика и удрала от меня.
— А ребенок?
— Думаю, что никакого ребенка не предвиделось. Впрочем, меня это не интересует. А ты еще не видел Франсуазу? Она со мной всего три недели, но теперь я уверен — это всерьез.
Кальмар порой завидовал Жуву, но, присмотревшись к нему, понял, что друг его не так уж счастлив и шутит, только чтобы скрыть грустное настроение.
Жув тоже наблюдал за Кальмаром — особенно сегодня. Их закутки сообщались. У Боба было нечто вроде студии художника — большой чертежный стол возле окна, эскизы моделей, приколотые к стене, и повсюду на полу самые неожиданные предметы из пластмассы. Патрон каждую неделю притаскивал ему что-нибудь новое.
— Взгляните-ка на это ведро, Жув. Это наш новый конкурент. Неплохо, но мы можем сделать лучше. Прежде всего закруглим края…
Закруглять! Это он обожал. Как ни странно, но, быть может, именно в этом таился частично секрет его успеха. Придать предметам из пластмассы, независимо от их назначения, более округлый, более мягкий, более привлекательный вид.
— Если у ведер, тазов или зубных щеток грубые линии — покупатели считают их барахлом.
Иногда Жув, сняв пиджак, заходил к Кальмару…
— Похоже, что в каталоге «Сирс-Робак» ты найдешь кучу новых штуковин…
У каждого из них была своя, своеобразная профессия. И, само собой разумеется, у каждого и почти у всех сотрудников фирмы был свой титул. Жув именовался художественным директором, а Кальмара возвели в сан директора по заграничным поставкам. Все это было забавно. И тем не менее приносило ощутимые результаты, несмотря на то, что «технический директор», он же «заведующий лабораториями», провел добрую половину жизни, делая анализы мочи.
Клиентов приводили в выставочный зал на первом этаже, но остерегались показывать им замечательные лаборатории и конструкторские бюро. Главным конструкторским бюро была мастерская Жува, хотя существовали и другие, как будто более солидные на вид, укомплектованные инженерами и специалистами, окончившими технические институты. Такие бюро имелись на заводе в Нантерре и в других филиалах, но прежде всего — на ультрасовременном заводе в Брезоле, где трудилось двести рабочих и работниц.
Однако в Нейи находился мозг всего предприятия и кабинет самого патрона, обставленный так же просто, как комната уборщицы на третьем этаже или чуланчик, где ночевал шофер Мишель, когда не успевал вернуться домой.
Лаборатория помещалась в глубине двора, в бывшей мастерской, из которой убрали все старое оборудование и постепенно полностью преобразили. Маленький кругленький господин Расине производил там опыты, напоминавшие детские игры: испытывал различные химические составы, смешивал краски, орудовал прессом с помощью Каду, бывшего кладовщика скобяной лавки, считавшегося мастером на все руки.
— Послушай, старина, — Боб с потухшей сигаретой во рту стоял перед Кальмаром. — Ты в самом деле хорошо себя чувствуешь? У вас с Доминикой ничего не произошло?
— А что могло произойти? Уверяю тебя, что…
— Ладно, не сердись. Просто ты сегодня какой-то не такой, только и всего. Как себя чувствует Доминика?
— Очень хорошо.
— Загорела?
— Ты ведь знаешь, что ей никогда не удается как следует загореть. Она сразу обгорает, и у нее начинает лупиться кожа.
Жюстена Кальмара и Жува связывала тайна, о которой Жюстену было неприятно вспоминать. Когда его спрашивали, где он познакомился со своей женой, он небрежно отвечал:
— Представьте себе, в метро. Кое в чем и метро может быть полезно. Мы каждый день ездили в одном направлении и в конце концов разговорились.
Это была неправда. Он встретил Доминику в «Колокольчике» — она работала продавщицей в магазине перчаток на бульваре Сен-Мишель и была тогда любовницей Боба.
Доминика и Боб расстались. Как случилось, что Жюстен заместил своего друга? Это была запутанная история, в которой Кальмар так и не смог разобраться. Главное, вот уже тринадцать лет Доминика — его жена и он с ней счастлив.
— Клянусь тебе, у меня все в порядке.
— Возможно! Возможно! Только по твоему виду этого не скажешь.
— Как ты думаешь, патрон будет сегодня?
— А почему это тебя интересует?
— Шаллан еще в отпуске?
— До первого сентября.
Шаллан — коммерческий директор — ничем особенным от других не отличался. Но он занимал пост главного директора, вероятно, потому, что строго и элегантно одевался, имел представительную внешность и мог часами беседовать на любую тему, создавая впечатление, что досконально знаком с данным вопросом.
Раньше он служил простым агентом фирмы, производившей химикалии. Теперь же ему предоставили в конторе самый красивый кабинет с приемной, где помещался коммутатор и дежурили два секретаря.
Шаллан принимал посетителей, с достоинством водил их по выставочному залу от одного образца к другому. Когда он обсуждал очередную сделку в своем кабинете, сам хозяин, господин Боделен, частенько заходил туда с таким скромным видом, что большинство посетителей принимало его за простого служащего.
