Ознакомительная версия.
– Современный писатель, – объяснил Иегова, – заканчивая роман, проводит несколько дней над подшивкой глянцевых журналов, перенося в текст названия дорогих машин, галстуков и ресторанов – и в результате его текст приобретает некое отраженное подобие высокобюджетности.
Я пересказал этот разговор Бальдру и спросил:
– Иегова говорит, что это пример гламурного чуда. Но что здесь чудесного? Это ведь обычная маскировка.
– Ты не понял, – ответил Бальдр. – Чудо происходит не с текстом, а с писателем. Вместо инженера человеческих душ мы получаем бесплатного рекламного агента.
Методом двойного вопрошания можно было разобраться почти с любым вопросом. Правда, иногда он приводил к еще большей путанице. Один раз я попросил Иегову объяснить смысл слова «экспертиза», которое я каждый день встречал в интернете, читая про какое-то «экспертное сообщество».
– Экспертиза есть нейролингвистическое программирование на службе анонимной диктатуры, – отчеканил Иегова.
– Ну-ну, – пробурчал Бальдр, когда я обратился к нему за комментарием. – Звонко сказано. Только в реальной жизни не очень понятно, кто кому служит – экспертиза диктатуре или диктатура экспертизе.
– Это как?
– Диктатура, хоть и анонимная, платит конкретные деньги. А единственный реальный результат, который дает нейролингвистическое программирование – это зарплата ведущего курсы нейролингвистического программирования.
На следующий день я горько пожалел, что задал вопрос про «экспертизу»: Иегова принес на урок целую рейку с названием «эксперт. сообщ. № 1-18». Пришлось глотать все препараты. Вот что я записал в перерыве между дегустациями:
«Любой современный интеллектуал, продающий на рынке свою „экспертизу“, делает две вещи: посылает знаки и проституирует смыслы. На деле это аспекты одного волевого акта, кроме которого в деятельности современного философа, культуролога и эксперта нет ничего: посылаемые знаки сообщают о готовности проституировать смыслы, а проституирование смыслов является способом посылать эти знаки. Интеллектуал нового поколения часто даже не знает своего будущего заказчика. Он подобен растущему на панели цветку, корни которого питаются неведомыми соками, а пыльца улетает за край монитора. Отличие в том, что цветок ни о чем не думает, а интеллектуал нового поколения полагает, что соки поступают к нему в обмен на пыльцу, и ведет сложные шизофренические калькуляции, которые должны определить их правильный взаимозачет. Эти калькуляции и являются подлинными корнями дискурса – мохнатыми, серыми и влажными, лежащими в зловонии и тьме».
Прошло всего несколько дней, а я уже знал слово «культуролог». Правда, его я тоже понимал неправильно – это, думал я, уролог, который так подробно изучил мочеполовую систему человека, что добился культового статуса и получил право высказываться по духовным вопросам. Это не казалось мне странным – ведь смог же академик Сахаров, придумавший водородную бомбу, стать гуманитарным авторитетом.
Словом, в голове у меня была полная каша. Но я не видел в этом трагедии – ведь раньше там не было ничего вообще.
Вскоре дела с гламуром пошли совсем кисло (примерно так же обстояло у меня в школе с органической химией). Иногда я казался себе настоящим тупицей. Например, до меня долго не доходило, что такое «вампосексуал» – а это было ключевое понятие курса. Бальдр посоветовал мне понимать его по аналогии со словом «метросексуал» – и я пережил легкое потрясение, когда выяснилось, что это вовсе не человек, любящий секс в метро.
Бальдр объяснил смысл слова «метросексуал» так:
– Это персонаж, который одет как пидор, но на самом деле не пидор. То есть, может и пидор, но совсем не обязательно…
Это было несколько путано, и я обратился к Иегове за разъяснениями.
– Метросексуальность, – сказал Иегова, – просто очередная упаковка «conspicuous consumption».
– Чего-чего? – переспросил я, и тут же вспомнил информацию из недавно проглоченного препарата. – А, знаю. Потребление напоказ. Термин введен Торстоном Вебленом в начале прошлого века…
Дождавшись урока гламура, я повторил это Бальдру.
– Чего Иегова тебе мозги пудрит, – пробормотал тот недовольно. – «Conspicuous consumption». Это на Западе конспикьюос консампшн. А у нас все надо называть по-русски. Я уже объяснил тебе, кто такой метросексуал.
– Я помню, – сказал я. – А зачем метросексуал наряжается как пидор?
– Как зачем? Чтобы сигнализировать окружающим, что рядом с ним проходит труба с баблом.
– А что тогда такое вампосексуал?
– То, чем ты должен стать, – ответил Бальдр. – Четкой дефиниции здесь нет, все держится на ощущении.
– А почему я должен им стать?
– Чтобы успеть за пульсом времени.
– А если выяснится, что на самом деле пульс времени не такой?
– Какой пульс времени на самом деле, – ответил Бальдр, – никто знать не может, потому что пульса у времени нет. Есть только редакторские колонки про пульс времени. Но если несколько таких колонок скажут, что пульс времени такой-то и такой-то, все начнут это повторять, чтобы идти со временем в ногу. Хотя ног у времени тоже нет.
– Разве нормальный человек верит тому, что пишут в редакторских колонках?
– А где ты видел нормальных людей? Их, может быть, человек сто в стране осталось, и все у ФСБ под колпаком. Все не так просто. С одной стороны, ни пульса, ни ног у времени нет. Но, с другой стороны, все стараются держать руку на пульсе времени и идти с ним в ногу, поэтому корпоративная модель мира регулярно обновляется. В результате люди отпускают прикольные бородки и надевают шелковые галстуки, чтобы их не выгнали из офиса, а вампирам приходится участвовать в этом процессе, чтобы слиться со средой.
– И все-таки я не понимаю, что такое вампосексуал, – признался я.
Бальдр поднял со стола пробирку, оставшуюся после урока дискурса (на пробке была наклейка «немецкая классическая философия, розл. Филф. МГУ»), и стряхнул себе в рот оставшуюся в ней прозрачную каплю. Пожевав губами, он нахмурился и спросил:
– Помнишь одиннадцатый «Тезис о Фейербахе»?
– Чей? – спросил я.
– Как чей. Карла Маркса.
Я напряг память.
– Сейчас… «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».
– Вот именно. Твоя задача не в том, чтобы понять, что такое вампосексуал, Рама. Твоя задача стать им.
Бальдр, конечно, был прав – теория в этой области значила мало. Но курс гламура не сводился к теории. Мне были выданы «подъемные» – тяжелый блок запаянных в пластик тысячерублевых банкнот и карточка «Виза», на которой была сумасшедшая для меня сумма – сто тысяч долларов. Отчета о расходах от меня не требовалось.
– Практикуйся, – сказал Бальдр. – Кончатся – скажешь.
Думаю, именно после этого я утвердился в мысли, что быть вампиром – серьезное и надежное дело.
Вампиру полагалось одеваться и покупать необходимое в двух местах – в магазине «LovemarX» на площади Восстания и в комплексе «Archetypique boutique» в Пожарском проезде.
Я, кстати, давно обратил внимание на пошлейшую примету нашего времени: привычку давать иностранные имена магазинам, ресторанам и даже написанным по-русски романам, словно желая сказать – мы не такие, мы продвинутые, офшорные, отъевроремонтированные. Это давно уже не вызывало во мне ничего, кроме тошноты. Но названия «LovemarX» и «Archetypique boutique» я видел так часто, что поневоле перестал раздражаться и подверг их анализу.
Из теоретического курса я знал, что словом «lovemarks» в гламуре называют торговые марки, к которым человек прирастает всем сердцем, и видит в них уже не просто внешние по отношению к себе предметы, а скелет своей личности. Видимо, «X» на конце была данью молодежному правописанию – или комсомольским корням (в торговом зале на видном месте стоял мраморный бюст Маркса).
«Архетипик Бутик» оказался целым комплексом бутиков, в котором легко можно было заблудиться. Выбор был больше, чем в «Лавмаркс», но я не любил это место. Ходили слухи, что раньше тут располагалась инспекция Гулага – то ли геодезическое управление, то ли кадровая служба. Узнав об этом, я понял, почему Бальдр и Митра называют эту точку «архипелаг гламур» или просто «архипелаг».
На стенах в «Архетипик Бутик» во множестве висели фотографии дорогих спортивных машин с дурашливыми подписями вроде «тачка № 51», «тачка № 89» и так далее. На товарном чеке присутствовал один из этих номеров, и покупатель, правильно назвавший марку соответствующего автомобиля, получал десятипроцентную скидку.
Я понимал, что это обычный рекламный трюк – покупатель бродит по архипелагу в поисках тачки и натыкается на новые товары, которые можно будет со временем в эту тачку положить. Но все же взаимный магнетизм этих слов казался жутким.
Была еще одна торговая точка, где следовало покупать безделушки вроде дорогих часов и курительных трубок. Она называлась «Height Reason», бутик для мыслящей элиты (так заведение позиционировалось в ознакомительной брошюре). По-русски название записывалось одним – и странным – словом «ХайТризон».
Ознакомительная версия.
