Ознакомительная версия.
6
В небо взметнулись огромные связки воздушных шаров. Белые, синие, красные – в цвет российского флага, – они, важно покачиваясь, проплывали над верхушками деревьев и исчезали за пятиэтажками. Егор как зачарованный наблюдал за полетом до тех пор, пока жена не ткнула его в бок:
– Смотри!
Егор спохватился, начал вытягивать шею и силиться разглядеть, куда именно указывал дрожащий от нахлынувших чувств Машин пальчик. Сначала ему казалось, что он видит, как впереди то выныривает, то вдруг снова исчезает в море бантов и букетов Мишкин ранец с нарисованным Человеком-Пауком. Потом он взволнованно спрашивал вытирающую слезы жену:
– Где? Где?
– Да вон же, вон. – Маша говорила с умилением и одновременно с жалостью: – Какой маленький… – Егор плюнул на свои неловкие попытки опознать фигурку сына, обнял жену за плечи, ласково поцеловал в макушку. Машины волосы пахли лавандой. Прилив нежности тут же сменился раздражением. «Когда же она сменит шампунь? Ведь говорил же, терпеть не могу этот запах. Хоть бы что. Только плечами пожала и отмахнулась: «А мне нравится». А потом удивляются тому, что мужчины ищут, где помягче да попокладистее». Маша посмотрела на мужа, в ее заплаканных глазах уже плясали задорные искорки:
– Все-таки, Егорка, ты совершенно безалаберный.
Обвинение было настолько неожиданным, что Егор даже обидеться забыл. Просто опешил, переспросил только:
– Я?
– Ну не я же! Мне бы не пришло в голову притащить ребенку букет, который в три раза больше его самого. Он же его еле держит, даже не знаю, донесет ли до класса.
Егор уже хотел привычно огрызнуться, но тон Маши был довольно мирным, не настроенным на ссору, и он решил придержать коней. Не зря. Потому что следующие слова жены прозвучали совершенно по-другому: резко, но очень грустно:
– Ты наверняка вошел в палатку и потребовал себе самый шикарный букет. Ты же не переносишь, когда у кого-то что-то лучше, чем у тебя. У тебя самая замечательная работа, самая крутая машина, самая домовитая жена и самый прекрасный ребенок. И его цветы, конечно же, должны затмить букеты всех остальных детей. А что еще у тебя самое лучшее, а, Егор?
Егор мог бы буркнуть: «Ничего», – мог бы заорать, применяя нападение как лучший способ защиты, и гневно возмутиться: «Что за бред ты несешь?!» Но делать это прилюдно, среди толпы народа! Какая муха укусила его всегда спокойную, тихую жену? Неужели она что-то подозревает? Да нет, не может быть! Ведь никогда ни словом, ни взглядом. Нет, определенно пора избавиться от Людки и вспомнить о семье. Егор крепче обнял жену, сказал, стараясь не встретиться с ней взглядом и делая вид, что высматривает сына среди детей:
– Мань, ты в следующий раз просто говори, какой конкретно букет нужен. Ну, размеры обозначь, состав. Ты же лучше знаешь, правда? Ты у меня умница! – И он снова, стараясь не дышать невыносимой лавандой, поцеловал пушистую макушку.
Маша не ответила, но и не отстранилась. Наоборот, прижалась теснее и сказала по-прежнему миролюбиво:
– Смотри: пошли!
Егор завертел головой, встал на цыпочки и наконец увидел. Минька смешно косолапил по направлению к школьному крыльцу, стараясь не выпасть из линии малышей, возглавляемых дамой средних лет. «Наталья Петровна», – вдруг неожиданно вспомнилось имя и отчество учительницы. Да, Маня что-то такое говорила. Кажется, она была довольна отзывами о педагоге и радовалась, что сын попал именно в ее класс. И потом еще сказала, что зовут классного руководителя так же, как звали ее первую учительницу, – Наталья Петровна, а у нее – Маши – остались о последней только наилучшие воспоминания.
Что касается воспоминаний Егора, то начальную школу он практически не помнил. Как правило, в сознании возникали некие смутные видения, связанные с какой-то непрерывной усталостью и безысходностью. Вот они с мамой идут через поле. В лицо дует ледяной ветер, несколько минут назад сломавший хиленький зонт. По спине непрерывным потоком бегут струи дождя. На Егоре резиновые сапоги. Они ему велики, и оттого каждый шаг дается с трудом: голенище погружается в грязную жижу и никак не хочет двигаться дальше. А мама тянет за руку и торопит:
– Быстрее, Егорка, быстрее!
И он старается. Знает, что, если опоздают к автобусу – в школу уже не попасть. А сегодня конкурс, и надо написать работу, и обязательно хорошую, чтобы выиграть, чтобы потом в Москве, куда папу скоро переведут, Егорку бы обязательно приняли в хорошую школу. Папа у него военный, уже совсем немолодой. Он большой и лысый, зато усы у него густые и мягкие, он в них смешно улыбается и называет себя старым воякой. А мама всегда вздыхает и укоряет его ласково:
– Куда тебе воевать-то, Миша! Уж скоро на пенсию.
А отец хорохорится, обижается:
– Есть еще порох в пороховницах. Нечего меня со счетов сбрасывать! Я, между прочим, ценный кадр.
Мать замолкала, но упрямая складочка у переносицы продолжала выражать несогласие. Потом, спустя годы, Егор понял, о чем так красноречиво говорила эта складка: «Что ж это тебя, такого ценного и незаменимого, все время в глушь посылают?! То в Мурманске света белого не видим (там Егор и родился, слабеньким и болезненным, мать так боялась рахита, что даже вырвалась от мужа на полгода и уехала с ребенком на родину, в Краснодар, но потом они вернулись – семья), то на границе с Афганистаном вздрагиваем от каждого шороха, то в Якутске мерзнем от невыносимого холода». Егор часто думал о том, что мать очень любила отца, и про себя удивлялся этому чувству без тени расчета, без крупинки меркантильности. Все только о нем, все только для него, и ничего для себя. А ведь на пятнадцать лет моложе, и фигура красивая, и коса до пояса, и ухажеров – один другого краше. Могла бы остаться в своем теплом, сочном, фруктовом, богатом Краснодаре и горя не знать, а вот бросила всех и вся (и город, и родителей, и друзей, и институт), перевелась на заочное – и вперед за любимым практически на край света. Где Краснодар и где Якутск?
– Святая женщина! – часто говорил отец о матери, и маленький Егор удивлялся таким словам, а вырос – понял: святая. И радовался, что в конце концов за терпение и за любовь досталось ей от жизни справедливости. Отца не только не списали, а пригласили в Москву, и сразу в Академию Жуковского, готовить молодые кадры. Видно, не были его слова о себе пустым бахвальством. Он действительно был отличным специалистом по ракетным установкам, а профессионалы такого класса, несмотря на объявленное во всеуслышание разоружение, продолжали оставаться в цене. Кто его знает, насколько затянется потепление в отношениях и что на самом деле творится за закрытыми дверьми Пентагона. Наши тоже не лыком шиты. В лицо улыбаются и головами кивают, договора подписывают, руки пожимают, а за спиной подстраховываются: практиков хотя бы в теоретики переводят, чтобы почва была подготовлена, случись что, быстренько обратно перескочим к ракетам, установкам и той державе, которую все боятся.
Так что Егоркин отец – ценный специалист, и его переводят в Москву. А с ним и семью, конечно. А в Москве все по-другому. Там не одна школа в семи километрах от дома, а огромный выбор и большие возможности. Это сейчас Егора и других детишек (их мало, всего человек пять) подбрасывают на гарнизонной машине, но иной раз она занята, и приходится, как сегодня, идти пешком несколько километров до автобуса. Автобус как раз поспевает к парому, и всех переправляют на другой берег реки. А там и школа, и рынок хороший, и станция – в общем, цивилизация. А если опоздать на автобус, то пиши пропало: следующий паром только через три часа – не добираться же до школы вплавь. Поэтому Егор спешит, старается не отстать от матери, не подвести, успеть.
Теперь он знает, что к автобусу они поспели вовремя, и работу он тогда написал отлично, лучше всех. Но как это было, сказать не может – не помнит. Ветер помнит, дождь, поле, черные круги под глазами матери, а школу, учителей, ребят – смутно, все какими-то урывками, пятнами, и не цветными, а серыми и блеклыми, будто подтверждающими этим незначительность таких воспоминаний. Вот и вся его начальная школа. Имени первой учительницы Егор тоже не помнил: оно было слишком сложным и быстро улетучилось из сознания. Первый класс застал его еще в Таджикистане, и единственное, что он вынес оттуда, – это ощущение постоянного удивления оттого, что одноклассникам тяжело давался русский, в то время как он сам – Егор – бойко лопотал по-таджикски.
Он и сейчас кое-что помнит: ласково пожимает жене руку и говорит улыбаясь:
– То боздид, сынок!
– Что? – Маша от удивления даже перестает следить за Мишкой, который уже шагает увереннее (его подхватила и повела за собой уверенная рука одиннадцатиклассника).
Ознакомительная версия.
