И она прижала ребенка к себе, чтобы приласкать. Но он был неподатлив и угрюм.
— Ну же, Гарриет, — сказал доктор Бретт, досадуя на нее.
И она подумала: я проходила это с чертовым доктором Бреттом четыре раза, и он всегда был молодчиной, а теперь как школьный учитель.
Она вынула грудь и предложила ребенку сосок. Сестры, врач, ее мать и муж стояли и смотрели с подобающими моменту улыбками. Но не было никакого ощущения праздника или свершения, никакого шампанского; наоборот, все чувствовали напряжение, настороженность. Сильный сосательный рефлекс, и вдруг твердые десны сомкнулись на ее соске, и Гарриет поморщилась. Ребенок посмотрел на нее и укусил еще, крепко.
— Ладно, — сказала Гарриет, пробуя смеяться и отнимая дитя от груди.
— Дайте ему еще немножко, — сказала медсестра.
Ребенок не плакал. Гарриет подняла его, взглядом вызывая сестру принять. Сестра, неодобрительно поджав губы, взяла ребенка и положила в кроватку; он не возмущался. Он ни разу не плакал с момента рождения, если не считать первого возмущенного или, может, удивленного вопля.
Четверо младших Ловаттов пришли в палату посмотреть на нового братца. Две мамы, с которыми Гарриет делила палату, встали с постелей и понесли своих младенцев в комнату отдыха. Гарриет отказалась встать. Врачам и сестрам она сказала, что потребуется время, чтобы ее внутренние синяки зажили; она сказала это почти с вызовом, небрежно, не реагируя на их укоризненные взгляды.
Дэвид стоял в ногах кровати с маленьким Полом на руках. Гарриет тосковала по этому ребенку, малышу, с которым ей пришлось разлучиться так скоро. Она любила даже то, как он выглядел: забавное нежное личико с большими ласковыми синими глазами — как колокольчики, думала она, — и его мягкие маленькие ручки и ножки… Она представляла, как скользит по ним ладонями и потом прячет в горстях маленькие ступни. Настоящий младенец, настоящее дитя…
Трое старших детей разглядывали новорожденного, который был так не похож ни на кого из них: сделан из другого вещества, подумала Гарриет. Подумала отчасти потому, что вид новорожденного все еще вызывал у нее воспоминания о том, каким странным он был в утробе, а отчасти из-за его сходства с массивной желтоватой глыбой. Да еще эта его странная голова, скошенная от надбровных дуг.
— Мы назовем его Бен, — сказала Гарриет.
— Правда? — сказал Дэвид.
— Да, ему подойдет.
Люк с одной стороны, Хелен с другой взяли Бена за ручки и сказали:
— Привет, Бен… Привет, Бен. — Но ребенок не взглянул на них.
Четырехлетняя Джейн взяла его за ступню, потом взяла ее обеими ручками, но младенец решительным пинком отбросил ее руки.
Гарриет поняла, что спрашивает себя, какой должна быть его мать, чтобы обрадоваться этому чудищу.
Гарриет пролежала в постели неделю — она не вставала, пока не почувствовала, что снова может бороться, — и тогда вернулась с новорожденным домой.
В первый же вечер в супружеской спальне Гарриет сидела, опираясь на гору подушек, и кормила ребенка. Дэвид смотрел.
Бен сосал так жадно, что опустошил первую грудь меньше чем за минуту. Если молоко в груди заканчивалось, Бен всегда сжимал челюсти, и Гарриет нужно было успеть отнять его. Выглядело так, будто она немилостиво лишала его груди, и сейчас Гарриет услышала, как дыхание Дэвида изменилось. Бен гневно заревел и присосался, как пиявка, к другому соску, и сосал так свирепо, что Гарриет казалось, будто вся ее грудь исчезает в этой глотке. На сей раз она оставила его у груди, пока он не стиснул челюсти, и только тогда, закричав, оторвала от соска.
— А он необычный, — сказал Дэвид, ободряя жену.
— Да, он такой, совершенно не обычный.
— Но он нормальный, он просто…
— «Нормальный здоровый отличный ребенок», — сказала Гарриет едко, цитируя медиков из роддома.
Дэвид молчал: эта злость и эта горечь в Гарриет — он не знал, чем их объяснить.
Она подняла Бена повыше в воздух. Тот сопротивлялся, извивался, бился и орал на свой особый лад — не то ревел, не то мычал и при этом становился от гнева желтым, а не красным, как нормальный ребенок, когда сердится.
Если Гарриет поднимала Бена, чтобы срыгнул, он, казалось, вставал в ее руках, и Гарриет слабела от страха при мысли о том, что еще так недавно эта мощь сидела у нее внутри и угрожала ей. Месяцами он боролся, чтобы выбраться наружу, точно так же он бился сейчас в ее руках, требуя самостоятельности.
Гарриет опустила его в кроватку — она всегда делала это с радостью, потому что руки ужасно уставали, — и Бен взревел в гневе, но скоро стих и лежал, не засыпая, совершенно бодрый, глаза внимательные, то расслабляясь, то выгибая тело сильными толчками пяток и головы, с которыми Гарриет была хорошо знакома: именно из-за них ей казалось, что ее разрывают на части, когда Бен еще был в утробе.
Она вернулась в кровать, легла рядом с мужем. Он вытянул руку, чтобы Гарриет легла на нее, поближе, но Гарриет чувствовала себя предательницей и лгуньей, потому что Дэвиду не понравилось бы то, что она сейчас думает.
Скоро кормления изнурили ее. И не то чтобы Бен не рос — он рос. В месяц он набрал уже два фунта весу — если бы он родился в срок, теперь ему не было бы и недели.
Груди у нее болели. Производя молока больше, чем когда-либо раньше, они разбухали в два лопающихся белых шара задолго до того, как придет время следующего кормления. Но Бен уже орал, требуя, и она кормила его, и он выпивал все до капли, в две или три минуты. Гарриет чувствовала, что молоко тянется из нее потоками. Теперь Бен затеял кое-что новое: он стал по несколько раз прерывать ожесточенное сосание, чтобы сомкнуть челюсти, словно бы резко перемалывая сосок, и Гарриет кричала от боли. Его маленькие холодные глазки казались ей злорадными.
— Я переведу его на бутылочку, — сказала она Дороти, которая наблюдала за сражением с тем же видом, какой Гарриет замечала у всякого, кто смотрел на Бена. Дороти смотрела совершенно неподвижно и сосредоточенно, зачарованно, как под гипнозом, но с отвращением. И страхом?
Гарриет думала, что мать возразит: «Ему только пять недель от роду!» — но ответ Дороти был:
— Так и надо, иначе ты заболеешь. — Немного позже, глядя, как Бен ревет, выгибается и отбивается, Дороти заметила: — Скоро все съедутся на лето.
Она говорила в непривычной манере, будто прислушивалась к себе, боясь сказать лишнее. Гарриет узнала эту манеру, потому что сама теперь ощущала себя так же, о чем бы ни говорила. Так говорят люди, чьи мысли движутся тайными путями, о которых другие не должны знать.
В тот же день Дороти вошла в спальню, где Гарриет кормила Бена, когда та отнимала ребенка от груди, и увидела, что вокруг сосков у нее синяки. Дороти сказала:
— Пора. Хватит. Я купила бутылочки и молоко. Сейчас стерилизую.
— Да, отнимем его. — Дэвид согласился, не задумываясь.
Но первых четверых она кормила по четыре месяца, и тогда в доме вряд ли нашлась бы хоть одна бутылочка.
Взрослые — Гарриет с Дэвидом, Дороти и Элис — сидели вокруг большого стола, дети ушли спать, и Гарриет попробовала кормить Бена из бутылочки. Он выпил все в один миг, пока его тело сжималось и разжималось: колени подтягивались к животу, а потом пружиной распрямлялись. Опустошив посудину, он взревел.
— Дадим ему еще, — сказала Дороти и стала готовить новую порцию.
— Какой аппетит, — сказала Элис, на совесть стараясь поддержать компанию, но выглядела испуганной.
Бен опорожнил вторую бутылку: он придерживал ее сам, двумя кулаками. Гарриет почти не нужно было дотрагиваться до нее.
— Неандертальский ребенок, — сказала Гарриет.
— Давай, мужичок, давай, бедняга, — сказал Дэвид неуверенно.
— Господи, Дэвид, — сказала Гарриет, — бедняга здесь скорее Гарриет.
— Согласен, согласен — гены в этот раз сложились во что-то особенное.
— Но во что, вот вопрос, — сказала Гарриет. — Кто он?
Остальные трое не сказали ничего — или, вернее, своим молчанием дали понять, что не хотели бы углубляться в этот вопрос.
— Ладно, — произнесла Гарриет, — давайте просто скажем, что у него здоровый аппетит, если от этого все будут счастливы.
Дороти взяла отбивающегося младенца из рук Гарриет, и та в изнеможении рухнула обратно на стул. Почуяв грубую массу Бена и его неукротимый норов, Дороти изменилась в лице и передвинулась так, чтобы его молотящие по воздуху ноги не могли ее задеть.
Скоро Бен стал съедать вдвое больше, чем предполагали его возраст и стадия развития: десять бутылочек в день или больше.
Он подхватил кишечную инфекцию, и Гарриет понесла его к доктору Бретту.
— Ребенок на грудном вскармливании не мог подхватить инфекцию, — сказал доктор.
— Я не кормлю его грудью.
— Это не похоже на вас, Гарриет. Сколько ему?
