Ознакомительная версия.
Хотя многие чужестранные причуды, вроде тенниса, не были в диковину жителям Сен-Пона, при виде бегущего незнакомца в глазах сельчан, всю жизнь проведших среди виноградных лоз, вспыхивала искорка любопытства. Несколько фермеров, подрезавших слишком длинные побеги, приостановили работу, чтобы поглазеть на трусящего мимо Макса. По их понятиям, если человек в полуденную жару несется куда-то без надобности, это сродни добровольному самоистязанию. Непостижимая прихоть. Удивленно качая головой, они вновь склонились над лозами.
Максу казалось, что бежится ему здесь куда легче, чем в Гайд-парке; быть может, потому, что дышит он не выхлопами миллиона автомобилей, а чистым, свежим воздухом. Чувствуя, что по груди бегут ручейки пота, он перешел на размашистый шаг; сзади послышался шум: приближалась машина; Макс сошел на обочину.
Автомобиль сбавил скорость, чтобы ехать вровень с Максом. Глянув через плечо, он заметил буйные кудри и широкую улыбку Фанни. Обогнав его, она остановилась и распахнула дверь.
— Mais vous êtes fou[38], — сказала она, одобрительно поглядывая на мускулистые ноги Макса. — Садитесь. Я отвезу вас в деревню. Кружечка пива вам, по-моему, не помешает.
Макс поблагодарил ее, но скрепя сердце отказался:
— Это я убегаю от последствий кальвадоса. И потом, вы же знаете англичан. Мы обожаем себя истязать.
Мгновение Фанни размышляла над этой национальной особенностью, затем пожала плечами и двинулась дальше; в зеркале заднего вида неумолимо удалялась маленькая фигурка бегуна. Странные они типы, эти английские мужчины; в большинстве своем дичатся женщин! Впрочем, если учесть особенности их образования, удивляться тут нечему. Однажды ей объяснили, что такое английские частные школы: одни сплошные мальчишки, в ванных комнатах только холодная вода, и в пределах видимости — ни единой особы женского пола. Хорошенькое начало жизненного пути. Интересно, осядет Макс в дядином доме или нет, подумала Фанни и поймала себя на том, что ей этого очень хочется. В Сен-Поне выбор неженатых молодых людей был очень ограничен.
Пробежав третью милю, Макс начал жалеть, что отклонил предложение Фанни. Ощущение было такое, будто солнце сосредоточило весь свой пыл на его макушке; раскаленный воздух словно застыл — ни дуновения. Когда Макс добрался наконец до дома, он прямо-таки таял, как мороженое, шорты и майка потемнели от пота. На подгибающихся ногах он поднялся по лестнице в ванную комнату.
Душ представлял собой классический образчик французского слесарно-водопроводного искусства конца двадцатого века — истинное воплощение неудобства, нечто допотопное, подсоединенное к кранам ванны резиновой пуповиной. Модель поистине замечательная: одной рукой держишь душ, другой моешь то одну, то другую часть тела. Если же захочешь намылиться как следует, кладешь душ на дно ванны, где он извивается, распрыскивая струйки воды, а потом приступаешь к ополаскиванию — тоже по частям. В Лондоне просто встаешь под поток воды, и вся недолга; здесь же приходится напрягаться, принимая немыслимые позы, которым позавидует цирковой акробат.
Макс осторожно ступил на залитый водой кафельный пол и, не вытираясь, стал бриться. В аптечке над раковиной, среди пачек лейкопластыря и аспирина, нашелся флакончик дядиного одеколона, еще наполовину полный, — настоящий реликт из турецких бань в Мейфэре; этикетка, словно банкнота, украшена прихотливым орнаментом, а запах живо напомнил Максу шелковые халаты давней поры. Он побрызгался одеколоном, причесался; теперь надо было подыскать одежду, подобающую для обеда с мэтром Озе.
Она благоразумно предложила встретиться в сельском ресторанчике подальше от любопытных глаз и длинных языков жителей Сен-Пона. Проехав несколько миль, Макс без труда нашел нужное заведение, благо во французской глуши ресторанные указатели встречаются куда чаще дорожных знаков. До назначенного часа оставалось еще несколько минут.
"Оберж-де-Грив" представлял собой двухэтажное бетонное, похожее на блокгауз здание. Его архитектурное безобразие было прикрыто роскошными зарослями глицинии, которая оплела всю длинную террасу. Несколько компаний из местных предпринимателей да две-три пожилые пары вполголоса обсуждали меню. Мэтр Озе еще не появилась, хотя официант успел сообщить Максу, что она, как обычно, заказала столик с видом на виноградники, облепившие южный склон.
Макс заказал себе kir[39], к которому ему подали тарелочку с редиской и щепотью морской соли, а также меню и винную карту — толстенный том в тисненом кожаном переплете с бесконечным списком дорогущих бутылок. Но вина хозяйства "Ле-Грифон" там не числились, чему Макс ничуть не удивился. Он подозвал официанта:
— На днях мне рассказали про одно местное красное вино. Называется, по-моему, "Ле-Грифон".
— Ah bon?[40]
— Как оно вам, неплохое винцо?
Официант склонился к Максу и понизил голос:
— Entre nous, monsieur, — большим и указательным пальцами он слегка коснулся кончика носа, — pipi de chat[41]. — Он помолчал, чтобы смысл сказанного дошел до посетителя. — Позвольте предложить вам что-нибудь более пристойное. Летом мэтр Озе предпочитает розовое из Вара[42], от Ла-Фигьер, светлое и сухое.
— Прекрасная мысль, — одобрил Макс. — Я как раз хотел его заказать.
При появлении мэтра Озе официант засуетился, с подчеркнутым почтением провел ее к столу и осторожно усадил. На ней был очередной официальный костюм, черный и строгий, в руках изящный тощенький портфельчик. Она как бы подчеркивала, что явилась на чисто деловой обед.
— Bonjour, месье Скиннер...
Макс протестующе поднял руку:
— Пожалуйста, называйте меня просто Макс. Я тоже решительно отказываюсь величать вас maître. На ум сразу приходит старец в белом парике и с вставными зубами.
Она улыбнулась, взяла с тарелочки редиску, макнула ее в соль и сказала:
— Натали. И зубы у меня свои. — Она разгрызла редиску и кончиком розового языка слизнула крупинку соли с нижней губы. — Ну-с, рассказывайте. Как ваш дом? Все в порядке? Да, пока не забыла... — Она открыла портфель и вынула папку. — Еще несколько счетов: за страховку дома, должок электрику за какую-то работу, квартальный отчет Cave Coopérative[43]. — Она подтолкнула папку к Максу. — Voilà. Это все. Больше никаких неприятных сюрпризов, обещаю.
Макс не успел и слова сказать, как появился официант с ведерком льда и бутылкой вина. Когда вино было разлито по бокалам, заказан легкий обед — салат и филе rouget[44] — и произнесены полагающиеся светские любезности, Натали принялась растолковывать суть проблемы с Русселем и виноградниками.
В Провансе, да и почти во всех винодельческих районах страны, сказала Натали, существует такое понятие, как métayage[45]. Много лет назад дядя Макса заключил с Русселем именно такой договор, согласно которому Руссель обрабатывал виноградники, а дядя Генри оплачивал расходы; вино они делили пополам. Смерть дяди Генри и, следственно, смена владельца земли встревожила Русселя. Он хотел бы продлить договор, но опасается, что Макс пожелает его разорвать.
— А формально его можно разорвать? — поинтересовался Макс.
Да, можно, подтвердила Натали, хотя и не просто, юридическая процедура наверняка сложна. Как водится у законников, она немедленно сослалась на прецедент, имевший место не где-нибудь, а здесь же, в окру́ге. Почти два столетия владельцы одного из виноградников сотрудничали на точно таких же началах с некой крестьянской семьей. Несколько поколений назад возник конфликт, и владелец попытался разорвать договор. Крестьяне стояли на своем и после долгой и мучительной тяжбы отсудили себе право и далее возделывать землю, чем занимаются по сию пору. Но члены этих двух семейств — владельцы и крестьяне — с двадцать третьего года друг с другом не разговаривают.
Дожевав кусочек султанки, Макс изумленно покачал головой:
— Невероятно. Неужто это правда?
— Конечно. И таких историй сотни — люди, даже близкие родственники, смертельно враждуют из-за земли и воды. Братья грызутся с братьями, отцы с сыновьями. А рыбка хороша, правда?
— Восхитительна. Но объясните мне одну вещь. Вчера вечером я попробовал дома вино, "Ле-Грифон". Пить его невозможно. Ваш знакомый официант тоже считает его отвратительным.
Увы, ни малейшего признака сочувствия со стороны Натали.
— Dommage[46], — она равнодушно пожала плечами. — Но здесь вам все-таки не Медок.
— Позвольте: если вино настолько скверное, вряд ли его можно продавать с прибылью, верно?
— Я всего лишь notaire. Что я смыслю в виноторговле?
Наверняка больше меня, подумал Макс, а вслух произнес:
— На самом деле я хотел бы понять вот что: если вино и впрямь настолько плохое, отчего же Руссель рвется и дальше его производить?
Ознакомительная версия.
