Прелестно, прелестно.
А брат Леон — да пошел он в жопу.
— Еще раз, — прорычал тренер. Голос у него был хриплый — тревожный симптом. Он всегда начинал хрипеть, когда терял терпение, когда появлялась опасность, что ему вот-вот снесет крышу.
Джерри встряхнулся. Во рту у него было сухо, и он попытался нагнать туда слюны. Ребра болели, весь левый бок горел огнем. Он отошел на свою позицию за Адамо, который играл центра. Все остальные уже заняли свои места и напряглись в ожидании, чувствуя недовольство тренера. Недовольство? Да он был вне себя от ярости! Он устроил им специальную тренировку, чтобы дать новичкам шанс сойтись на поле с частью основной школьной команды и показать все, чему он их научил, а они выглядели жалко, кошмарно, отвратительно!
Совещания не было. Тренер пролаял номер следующей комбинации — той, где они должны были взять в оборот Картера, здоровенного защитника из школьной команды. Судя по его виду, он запросто мог разжевать и выплюнуть любого новичка. Но тренер говорил им: «У нас найдется сюрприз для Картера». В Тринити существовала традиция выставлять против новичков звездных игроков и строить комбинации с целью осадить звезд. Это была единственная награда, доступная новичкам, поскольку большинство из них не годились для игры в школьной команде или по слабосилию, или по неопытности.
Джерри пригнулся за спиной Адамо. В этот раз он был настроен решительно. Он понимал, что прошлый розыгрыш не удался, потому что он плохо рассчитал время и не заметил, как Картер налетел на него откуда ни возьмись. Он рассчитывал, что Картер поставит заслон, но защитник отодвинулся назад, обогнул линию и снес его сзади. Особенно взбесило Джерри то, что Картер опрокинул его на землю мягко, почти нежно, как будто демонстрируя этим свое превосходство. Я не хочу тебя калечить, сынок, с тебя довольно и этого, словно говорил он. Но это был уже седьмой розыгрыш подряд, и то, что Джерри сбивали раз за разом, начинало сказываться на его состоянии.
— Ладно, ребята, собрались. Сейчас мы их сделаем.
— Вам каюк, детки, — поддразнил их Картер.
Джерри подал стартовый сигнал, надеясь, что его голос звучит уверенно. Но сам он уверенности не ощущал. И все же надежда в нем не умерла. Каждый розыгрыш был новым, и хотя каждый раз что-то выходило не так, он чувствовал, что они на грани — еще чуть-чуть, и получится. Он верил в ребят — в Стручка, Адамо, Крото. Рано или поздно у них выгорит, их труды должны дать результат. Конечно, если до тех пор тренер не разгонит всю команду.
Руки Джерри были сложены, как утиный клюв, готовый широко раскрыться. По его сигналу Адамо сунул в них мяч, и в тот же миг Джерри начал движение назад и вправо, быстро, с уклоном, и рука его уже пошла вверх и в сторону, подготавливая пас. Он видел Картера, снова скользнувшего по линии, — в шлеме он походил на гигантскую рептилию, — но вдруг Картер превратился в неуклюжую мельницу из рук и ног: Крото очень удачно подсек его снизу. Картер рухнул на Крото, и их тела переплелись в одном клубке. Внезапно Джерри охватило чувство свободы. Он продолжал смещаться, спокойно, расчетливо, ища взглядом Стручка, длинного и поджарого, — где-то там, позади, где он должен был ждать, если сумел избавиться от сейфти. И вдруг Джерри увидел его поднятую вверх руку. Увернувшись от пальцев, вцепившихся ему в рукав, он бросил мяч. Кто-то задел его по бедру, но он ушел от удара. Пас получился отличный. Он знал, что это так, что мяч летит прямо в цель, хотя и не мог проследить за ним до конца, потому что полетел на землю, свирепо сбитый Картером, который успел оправиться после того, как снесли его самого. Шлепнувшись в грязь, Джерри услышал свист и торжествующие крики, говорящие о том, что Стручок принял пас и помчался в очковую зону.
— Так, так, так, так. — Голос тренера, хриплый от торжества.
Джерри поднялся на ноги. Картер хлопнул его по заднице в знак одобрения.
Тренер вперевалку потопал к ним, все еще хмурясь. Впрочем, он никогда не улыбался.
— Рено, — сказал он без всякой хрипоты. — Может, мы все-таки сделаем из тебя квотербека, тощий ты сучий потрох.
Окруженный ребятами, ловя ртом воздух, видя, как Стручок шагает к нему с мячом, Джерри пережил момент абсолютного блаженства, абсолютного счастья.
По школе ходило поверье, что тренер не видит в тебе будущего игрока, пока не назовет тебя сучьим потрохом.
Игроки построились снова. Джерри ждал, пока ему в руки опять сунут мяч, и душа его пела и переливалась всеми цветами радуги.
Вернувшись в школу после тренировки, он увидел письмо, приклеенное скотчем к дверце его шкафчика. Письмо было от Стражей. Его ожидало задание.
— Адамо!
— Да.
— Бове!
— Да.
— Бурк!
— Так точно, сэр. — Бурк, шутник. Никогда не ответит нормально.
— Вартен!
— Да.
Все видели, что брат Леон в прекрасном настроении. Именно это он любил — руководить, когда все идет гладко, ученики послушно откликаются на свои фамилии, получают коробки с конфетами, демонстрируют, что им дорога честь школы. Мысли о чести школы угнетали Стручка. С тех самых пор, как развалился класс номер девятнадцать, он жил в состоянии легкого шока. Каждое утро он просыпался подавленным, зная еще до того, как успевал открыть глаза, что случилось что-то неладное и его жизнь теперь безнадежно испорчена. А потом вспоминал класс номер девятнадцать. В первые день-два в этом еще было что-то приятное. По школе распространился слух, что разрушение класса номер девятнадцать стало результатом задания, полученного им от Стражей. Хотя с ним на эту тему никто не заговаривал, он ощущал себя кем-то вроде подпольного героя. Даже старшеклассники смотрели на него с уважением и опаской. Проходя мимо, кто-нибудь обязательно хлопал его по заднице — так в Тринити издавна выражали свое одобрение. Но мало-помалу атмосфера в школе окрасилась тревогой. Поползли новые слухи. Разные слухи бродили у них постоянно, однако на сей раз они были связаны с ЧП в классе номер девятнадцать. Продажу шоколадных конфет отодвинули на неделю, и брат Леон, выступая с кафедры, дал этому малоубедительное объяснение. Директор, мол, болен, у начальства много бумажной работы, и т. д., и т. п. Говорили также, что Леон проводит негласное расследование происшедшего. Бедного брата Юджина с того рокового утра так никто и не видел. Кто-то сказал, что у него нервное потрясение. Другие возражали, что умер какой-то его родственник и он уехал на похороны. Как бы то ни было, все это навалилось на Стручка, и он напрочь потерял ночной покой. Хотя многие в школе по-прежнему смотрели на него снизу вверх, он чувствовал, что между ним и остальными ребятами возникла дистанция. Да, они восхищались им, но вместе с тем предпочитали держаться от него поодаль из-за возможных неприятных последствий. Как-то он встретил в коридоре Арчи Костелло, и тот отвел его в сторонку. «Если вызовут на допрос, ты ничего не знаешь», — предупредил он. Стручку неоткуда было знать, что это излюбленная тактика Арчи — припугнуть человека, заставить его нервничать. С тех пор Стручка не отпускали дурные предчувствия — смешно сказать, но он словно ждал, что на доске объявлений вот-вот появится его физиономия с надписью «Разыскивается». Ему уже не хотелось никакого почитания со стороны однокашников — он просто хотел быть Стручком, играть в футбол и бегать по утрам. Он с ужасом ждал вызова к брату Леону и пытался угадать, сумеет ли он выстоять под допросом, выдержать взгляд этих страшных влажных глаз и соврать без запинки.
— Гаструччи!
Он вдруг сообразил, что брат Леон уже два или три раза назвал его фамилию.
— Да, — ответил он.
Брат Леон помедлил, вопросительно глядя на него. Стручка окатило холодом.
— Кажется, сегодня ты не совсем с нами, Гаструччи, — сказал Леон. — Я имею в виду, мысленно, а не физически.
— Извините, брат Леон.
— Кстати, о мыслях. Ты ведь понимаешь, Гаструччи, что эта продажа шоколадных конфет выходит за рамки рядового мероприятия, не так ли?
— Да, брат Леон. — Куда это он клонит?
— Самое замечательное в этой продаже, Гаструччи, — то, что она проводится исключительно силами учеников. Конфеты продают ученики. А школа просто берет на себя организацию. Это ваша продажа, ваш проект.
Байда, прошептал кто-то так, чтобы Леон не услышал.
— Да, брат Леон, — сказал Стручок с облегчением, поняв, что учитель слишком увлечен своими конфетами, чтобы разбираться в его виновности или невиновности.
— Значит, ты принимаешь свои пятьдесят коробок?
— Да, — поспешно ответил Стручок. Продать пятьдесят коробок было непросто, но он мечтал только о том, чтобы убраться наконец из-под света прожекторов.
Леон с церемонной тщательностью записал его имя.
