Ознакомительная версия.
— В самом деле? — поинтересовалась Китти.
— Да, — кивнул Дейви. — Вам ведь, наверное, известна песенка:
Ее дядя и кузен, ее тетушка и мать,
Тетя — матери кузина: право, всех не сосчитать…
Не успел он окончить стишок, как внизу стукнула дверь, на лестнице послышались громкие голоса и на пороге появились двое моих двоюродных братьев и сестра, за которыми следовали дядя Джо и тетя Розина, все в своих лучших туалетах — они на минуточку, сказали они, только взглянуть одним глазком на мисс Батлер, если мисс Батлер не возражает.
Снизу принесли еще стульев и чашек; ритуал знакомства был продолжен, маленькая комната наполнилась дымом и смехом, сделалось душно и жарко. Кто-то подосадовал, что нет пианино, иначе бы мисс Батлер могла бы что-нибудь для нас исполнить, и тут Джордж — старший мой кузен — спросил: «Губная гармоника сойдет?» и извлек ее из кармана пиджака. Китти покраснела и отказалась, но все закричали: «Пожалуйста, мисс Батлер, ну пожалуйста!»
— Как ты думаешь, Нэн, — спросила она, — стоит ли мне срамиться?
— Ты и сама знаешь, срама не будет, — отвечала я, довольная тем, что она наконец обратилась ко мне, причем использовала прилюдно имя, принятое только между нами.
— Ну хорошо, — согласилась Китти.
Для выступления расчистили небольшое пространство, Рода побежала домой привести своих сестер.
Китти спела «Мой любимый вот там, на галерке» и «Официантку из кафе», потом повторила «Любимого» для только что явившихся сестер Роды. Далее она пошепталась с Джорджем и со мной, я принесла ей шляпу и прогулочную трость отца, и она спела пару песен из мужского репертуара, заключив их балладой, которую исполняла в «Варьете» напоследок — про возлюбленную и розу.
Мы бурно аплодировали, без конца трясли ее за руку и хлопали по спине. Китти раскраснелась и явно устала. Дейви предложил:
— А ты, Нэнс, как насчет того, чтобы спеть?
Я вздрогнула.
— Нет, — мотнула я головой. — В присутствии Китти не стану петь ни за какие коврижки.
Китти взглянула с любопытством.
— Так ты поешь? — спросила она.
— У Нэнси такой красивый голос, мисс Батлер, — пояснил один из моих двоюродных братьев, — лучше не бывает.
— Давай, Нэнси, поддержи компанию! — присоединился другой.
— Нет, нет, нет! — выкрикнула я так решительно, что матушка нахмурилась, а остальные рассмеялись.
Тут вмешался дядя Джо:
— Это она просто стесняется. Слышали бы вы ее, мисс Батлер, в кухне. Распевает как птичка, жаворонок, да и только. Слушаешь, и сердце в груди переворачивается.
По всей комнате пробежал согласный шепот; Китти, прищурившись, смерила меня взглядом. Джордж довольно громким шепотом предположил, что я берегу голос для серенад Фредди, все опять засмеялись, я покраснела и уставилась на свои колени. Китти удивленно и растерянно подняла брови.
— Кто такой этот Фредди? — спросила она.
— Фредди — это молодой человек моей сестры, — объяснил Дейви. — Красавчик, просто загляденье. Неужели она никогда вам не хвалилась?
— Нет, ни разу, — ответила Китти.
Она произнесла это непринужденным тоном, но в ее глазах я заметила необычное грустное выражение. И верно, я ни разу не упоминала при ней Фредди. Собственно, в эти дни я едва ли думала о нем как о своем кавалере: с тех пор как в Кентербери появилась Китти, я не выкроила ни одного свободного вечера, чтобы с ним встретиться. Недавно он прислал мне письмо с вопросом, люблю я его по-прежнему или нет, я сунула послание в ящик комода и забыла ответить.
Шуточки насчет Фредди на этом не закончились, и я обрадовалась случившемуся затем переполоху: одна из сестер Роды, выхватив у Джорджа гармонику, извлекла из нее такие жуткие звуки, что молодые люди с криком вцепились ей в волосы.
Пока они шумно ругались, Китти наклонилась ко мне и вполголоса попросила:
— Нэн, не могла бы ты отвести меня к себе в комнату или в другое спокойное место, чтобы нам чуть-чуть побыть вдвоем?
Взгляд ее внезапно помрачнел, и я испугалась, как бы она не упала в обморок. Я встала, проторила Китти дорогу через толпу и сказала матушке, что мы побудем наверху; матушка (она тревожно наблюдала за сестрой Роды, не зная, смеяться или высказать порицание) рассеянно кивнула, и мы выскользнули за порог.
В спальне было прохладней, чем в гостиной, не так светло и — хотя крики, топот и громкие ноты гармоники все еще были слышны — удивительно спокойно. Окно было открыто, и Китти тотчас устремилась к нему и оперлась о подоконник. Прикрыв глаза (прямо в лицо дул бриз с залива), она несколько раз глубоко, блаженно вздохнула.
— Тебе нехорошо? — спросила я.
Обернувшись, она качнула головой и улыбнулась, но снова печальной улыбкой.
— Просто устала.
Мои кувшин с тазом стояли тут же, у стены. Я налила в кувшин немного воды и поднесла Китти — вымыть руки и ополоснуть лицо. Капли упали на платье, край волос промок и слипся в темные прядки.
На поясе у Китти висела сумочка, оттуда она извлекла сигарету и коробок спичек.
— Твоей матушке это, конечно, не понравится, но мне до зарезу нужно покурить.
Она зажгла сигарету и жадно затянулась.
Мы молча смотрели друг на друга. Стульев в комнате не было, и мы устало опустились бок о бок — вплотную друг к другу — на кровать. Как удивительно было находиться с нею в той самой комнате, — на том самом месте! — где я долгие часы предавалась нескромным мечтам. Я начала:
— До чего же это странно…
Она заговорила со мной одновременно, и мы засмеялись.
— Сначала ты, — произнесла Китти и снова затянулась сигаретой.
— Я хотела сказать, как удивительно: ты здесь, в этой комнате.
— А я: как это удивительно, я здесь, в этой комнате! Это в самом деле твоя спальня — твоя с Элис? А это твоя кровать?
Она огляделась, словно не могла поверить — словно я могла привести ее в чужую комнату, выдавая ее за свою собственную. Я кивнула.
Китти замолчала, я тоже, но я догадывалась, что она хочет сказать еще что-то и медлит, обдумывая. Меня волновала мысль, что я знаю, о чем пойдет речь, но Китти заговорила не о контракте, а о моей семье: какие они добрые, как любят меня и какое это счастье — иметь таких родных. Вспомнив, что она росла сиротой, я прикусила язык и не возражала, но поскольку я молчала, настроение у нее еще больше испортилось.
Наконец, докурив сигарету и швырнув окурок в камин, она перевела дыхание и заговорила о том, чего я так ждала.
— Нэн, мне нужно кое-что тебе сказать. Это хорошая новость — обещай, что порадуешься за меня.
Я не удержалась. Весь день я изнывала от желания улыбнуться и вот сказала со смехом:
— О, Китти, я уже знаю твою новость! — Она как будто нахмурилась, и я поспешно продолжила: — Не сердись на Тони, но он мне проболтался — как раз сегодня.
— О чем проболтался?
— Что Трикки хочет, чтобы ты осталась в «Варьете», что ты уж точно пробудешь здесь до Рождества!
Она странно на меня посмотрела, опустила взгляд и неловко усмехнулась.
— У меня другая новость, — проговорила она. — И ее знаю только я. Трикки действительно хочет, чтобы я осталась. Но я ему отказала.
— Отказала?
Я уставилась на Китти. По-прежнему избегая моего взгляда, она встала и скрестила руки под грудью.
— Помнишь джентльмена, который вчера ко мне заходил? Мистера Блисса? — Я кивнула. Сегодня Китти его не упоминала, а я, поглощенная хлопотами, забыла о нем спросить. Она продолжила: — Мистер Блисс — театральный администратор, но не директор театра, как Трикки; он театральный агент и занимается артистами. Он видел мой номер и… о, Нэн! — Китти не могла больше сдерживать волнение: — Ему так понравился мой номер, что он предложил мне контракт — в Лондонском мюзик-холле!
— Лондонском?
Не веря своим ушам, я сумела только повторить ее слова. Новость потрясла меня до глубины души. Если бы это был Маргейт или Бродстерс, я могла бы время от времени туда наведываться. Но раз она отправляется в Лондон, то больше я ее не увижу; какая разница — в Лондон, или в Африку, или на луну.
Китти не умолкала. По ее словам, у мистера Блисса имелось множество знакомых в концертных залах Лондона, он обещал, что она будет выступать всюду, сказал, что она слишком хороша для провинциальной сцены; ее ждет слава в столице, где подвизаются все знаменитости, где крутятся большие деньги… Мне становилось все хуже, я едва слушала. Наконец я прикрыла рукой глаза и опустила голову. Китти замолкла.
— А ведь ты за меня не радуешься, — заметила она спокойно.
— Радуюсь, — охрипшим голосом возразила я, — но еще больше печалюсь — за себя.
Наступившую тишину нарушали только смех и скрип стульев внизу, в гостиной, и крики чаек за открытым окном. В комнате как будто стемнело, и на меня дохнуло осенним холодом.
Ознакомительная версия.
