— В чем дело, друг? — спросил я, пытаясь унять дрожь в коленях, и, кажется, даже схватил его за плечо. — Куда все подевались? Неприсутственный день, что ли? Господи, как темно-то! Затмение какое-нибудь?
— Час-то который? По моим —девять.
— По моим тоже.
— Девять вечера, сынок. В это время всегда темнеет. Все уже по домам сидят.
Не знаю почему, но это оказалось последней каплей. Так что я расплакался, причем каждый всхлип давался немалым трудом, судорожным сокращением легких. Старик же проявил чудеса отзывчивости.
— Да не сокрушайся ты так, сынок, — говорил он, положив руки мне на плечи. — Ты сдюжишь, попомни мое слово. Не бери в голову, это же не последний день.
И он был прав. На третье утро я проснулся на сухих простынях. Осторожно разлепил веки, приподнялся на локтях и сел. И точно: все прошло, переселилось по другому адресу, мучает кого-то другого. Домой, подумал я, пора домой.
Выскользнув из-под одеяла, я позвонил дежурному. Изобразил бег на месте, минуту с лишним. Да, это нормальное пробуждение, вот это я понимаю. Интересно, мне кажется, или я действительно сбросил немного веса? Я вымыл голову, с шампунем. Обнаружил флакон дезодоранта и на пробу отхлебнул. Несколько раз отжался от пола. Позвонил в авиакомпанию.
Проглотив половину первой пинты кофе, я запалил сигарету. М-м, восхитительно. Как-то у меня табак и гриппак толком не сочетаются. Я вечно пеняю себе за недостаточную самодисциплину— однако что касается сигарет, упрекнуть меня не в чем. Во время болезни, осознал я, мне удалось удержаться на уровне чистым усилием воли. На второй пачке наблюдался определенный спад, недостача— впрочем, вполне поправимо, если смолить в две руки.
Я сделал несколько приседаний. Налил еще кофе и вскрыл пятый пакет загустевших сливок. Удовлетворенно зевнул. Ну что, задал я себе вопрос, может, подрочить немного?
Я раскопал в чемодане пару-тройку журналов для мужчин и снова устроился в койке, прозондировать, так сказать, почву. Ну-ка, ну-ка... Нет, это я, пожалуй, погорячился. Никакого удовольствия, плюс кошмарно разболелась шея. К тому же, порнография вызывает привыкание. Точно, точно. Я вот, например, давно уже подсел, моя нынешняя доза — три журнала в неделю и, как минимум, один фильм. Вот зачем мне столько денег— на всех этих цыпочек... Разочарованно потирая шею перед зеркалом в ванной комнате и героически глядя себе глаза в глаза, я вдруг вспомнил еще один эпизод лихорадочной сумятицы этих нью-йоркских ночей. Кому-то было не лень пройти весь коридор до двери номера 101, пройти раз, другой, а, может, и много раз, и со всей силы дергать дверь, не чтобы вломиться, но с единственной целью побушевать, попугать. Так было оно или не было, или это просто новый сон? Сейчас мне то и дело снятся какие-нибудь новые сны — исполненные грусти, пьянства, скуки своей или чужой, без конца и без края, — а также сны, которые я могу сравнить только с творческими муками, что испытывает поэт в ожидании вдохновения. Это я, конечно, условно. Понятия не имею, каково это — писать стихи. Собственно, и каково их читать — тоже... И вообще, насчет чтения (не понимаю, зачем я вам все это рассказываю — в смысле, вы что, так уж много читаете?): читать я не могу, от этого у меня болят глаза. Носить очки я тоже не могу, от этого у меня болит нос. А контактные линзы действуют мне на нервы. Так что, как видите, все свелось к выбору между болью и тем, чтобы не читать. Я предпочел не читать. Вот мой выбор (и мои деньги).
Я позвонил Филдингу в «Каравай».
— Лорн требует гарантий, — сказал он мне.
— Ну, гарантируй ему что-нибудь. А я пока домой.
— Так скоро!
— Я вернусь. Надо там кое с чем разобраться.
— В чем проблема? Женщины или деньги?
— И то, и то.
— Проныра, это одна проблема. Во сколько рейс?
— В десять.
— Значит, в аэропорт ты должен выехать в без четверти девять.
— Нет, в без четверти девять я уже должен быть в аэропорту. Я лечу «Эртраком».
— "Эртраком"?! И что у них входит в билет? Косячина, салатик и светомузыка?
— Вот и проверю.
— Послушай, Проныра... Надо, чтобы ты встретился перед отлетом с Лесбией Беузолейль. Можешь подъехать ко мне в клуб часам к семи? «Беркли», на западной Сорок четвертой. Чемоданы оставь гардеробщику, и вперед.
Да, а еще я позвонил Мартине. Она приняла мои извинения. Все они так поначалу. Собственно, она проявила редкое понимание. Мы договорились встретиться «У Густава» на Пятой авеню, в шесть ровно. Я оправдался в глазах Мартины и объяснил ей, как мне было хреново и одиноко, и вообще.
Денек ожидался занятой. В полдень я стоял в очереди на Шестой авеню, стоял в очереди бок о бок со студентами и лесорубами за дешевым местом на аэробусе с самой высокой аварийной статистикой. Поистине народная авиалиния, и мы — ее народ. Они демпингуют что есть сил, и «Эртраком» летают лишь те, кому нечего терять. Девушка в форме, с прической совершенно помидорного цвета и широким ртом опытной минетчицы, скрылась на несколько зловещих минут за загородкой, чтобы проверить платежеспособность моей карточки «Ю-Эс Эппроуч». Когда она, поспешно семеня, вернулась, то зубы ее блестели еще влажнее, освеженные благоприятным результатом проверки.
— Какой фильм будет? — поинтересовался я.
Красными ногтями девушка выстучала запрос на клавиатуре.
— "Пуки отправляется в путь", — ответила она.
— Серьезно? А кто в главных ролях?
Многотерпеливый компьютер и это знал.
— Кэш Джонс и Лорн Гайленд.
— А кто вам больше нравится?
— Не знаю даже, — ответила она. — По-моему, они оба козлы.
Я заглянул в один бар на Пятидесятой — сумеречный, но определенно не стрип-бар. Для начала я перечитал, что мне пропечатали в билете. Сосед по стойке, в строгом деловом костюме, дрожащей рукой опрокинул в глотку три темных коктейля подряд и с душераздирающим вздохом устремился к выходу... Я решил ограничиться белым вином: надо держать форму. Первая выпивка за... почти за два дня. Тогда, послe всей прискорбной путаницы, ощутив себя на улице безмозглым щенком, я не мог взять в рот ни капли. Как ни старался. Так что проглотил горсть снотворного и рухнул в койку. Не знаю, что бы я вообще делал, если бы не тот старикан в комбезе. Без его человеческого участия можно было бы, наверно и концы отдать... Задумчиво пережевывая претцель[10], я угодил прямо на шатающийся зуб, сзади и вверху. Знание и боль неразрывны, и в тот момент я неоспоримо осознал, что Селина запустила свои коготки в кого-то еще. Да и как оно могло быть иначе. Селина же не дура. Отнюдь не дура — и вполне практична. Наверняка это какой-нибудь торговец недвижимостью или богатый наследник, торчок-молокосос, короче, кто-нибудь при деньгах. Не исключено, что она с ним даже еще не спит, лишь удостаивает время от времени, чтобы не рыпался, аудиенции в ванной, шанса лицезреть себя в нижнем белье, да и без дрочилова, наверно, периодически не обходится. В конце-то концов, со мной было именно так, за ней тогда волочился этот старый хрен из рекламной фирмы, чуть ли не золотым дождем осыпал, а на всякий случай она еще прикармливала двадцатилетнего маркшейдера. Этот многофигурный балет Селина освоила до тонкостей, она опытный авиадиспетчер и никогда не путает, кому какой эшелон занять. Потом однажды тебе достается все... Где она сейчас? В Лондоне шесть вечера, смеркается. Селина озабоченно наводит марафет перед выходом. Она серьезно озабочена. Вечер еще юн, а вот Селина уже не девочка, отнюдь. Знаете что? Надо мне на ней жениться, на моей Селине Стрит. Потому что если не я, то кто же, потому что в противном случае я добавлю к своему послужному списку еще одну загубленную жизнь.
Я допил вино и расплатился; вышло на удивление недешево. Как выяснилось, вроде, я успел опустошить шесть фужеров или графинов этого стимулирующего калифорнийского напитка. Назад к отелю я двигался, маневрируя сквозь толпы (а вот опять и они) манхэттенских статистов и дублеров, невзыскательных зрителей, исполнителей проходных и эпизодических ролей, всех этих неведомых земляшек. Актерский состав запрудил улицу, плюнуть некуда. Гневно переругивались и корчили мрачные рожи таксисты. Потом я увидел плакаты: «Руки прочь от Белфаста!», «Я люблю ИРА» и «Кто убил Бобби Сэндса?» Бобби Сэндс, жертва голодовки. Для этих типов с бычьими шеями голодовка — вообще, наверно, нечто запредельное.
— Это вы мне? — крикнул я в лицо одному из манифестантов. — Прочь грязные лапы! Что вы вообще понимаете?
Потом я вспомнил, что намечался еще и визит принца Уэльского. Видно, это они к нему. Теперь я разглядел, что некоторые лозунги прямо так и говорят. Не бери в голову, принц, подумал я. Плюнь на этих недоносков. Ты классный парень, ты, пожалуй, справишься.
Вернувшись в отель, я договорился с портье. В обмен на десять баксов и столько же минут болтовни о Лорне Гайленде и Кадуте Масси он согласился оставить номер за мной до шести вечера, так чтобы я не платил за лишний день. Давний поклонник Кадуты, портье нашел теплoe словечко и для Лорна,
