Ознакомительная версия.
Значит, он помирился и с отцом? Они встречались? Отец простил ему некрасивый поступок и недостойное поведение?
Снимок позволял это предполагать. Однако Жереми на нем не было.
«Или это я снимал?» — подумал он, успокаивая себя.
Размышлять об этом дальше ему не хотелось. Их отношения улучшились! Фотография тому подтверждение. Этого достаточно!
Он перешел к следующему снимку. Пьер и Клотильда сидели на террасе кафе. Пьер держал на коленях Тома и Симона. Тома хохотал. Пьер гримасничал. Клотильда же смотрела в сторону. «Какая странная женщина. Она никогда не выглядит счастливой?»
Жереми закрыл альбом и осмотрел свой письменный стол. Чистый, прибранный. Он выдвинул первый ящик и нашел там выписки с банковского счета, зарплатные квитанции, последнюю налоговую декларацию. Он стал коммерческим директором. Хорошо зарабатывал. Корешки чековой книжки говорили о том, что он не скуп и любит себя побаловать: костюмы, обувь, парикмахер, рестораны…
Нижний ящик был заперт на ключ, что усилило его любопытство. Полученные до сих пор сведения не позволяли ему разобраться в ситуации. Если он дал себе труд спрятать какие-то документы или вещи в своем столе, значит, это было что-то важное. Он поискал ключ на столе, оглядел комнату. Открыл шкафы, приподнял стопки пуловеров и рубашек, обшарил карманы пиджаков — тщетно.
Он заметил шкатулочку, стоявшую на тумбочке у двери. Подошел, взял ее и попытался открыть. Металлический ящичек был, казалось, закрыт герметически. Более темный участок на крышке походил на отпечаток пальца. Жереми приложил к нему указательный палец. Раздался щелчок, и крышка откинулась.
В шкатулке лежала связка ключей. Еще там был бумажник с кредитными картами «Американ экспресс» и «Виза» и пачка банкнот. Он взял ключи, вернулся к столу и открыл ящик.
Там было много интересного. Он увидел рамку с черно-белой фотографией, и волнение захлестнуло его. Это была одна из его немногих детских фотографий. Он с родителями. Их лица выражали гордость и робость — видно, они стеснялись позировать семьей. Жереми на снимке было шесть лет.
Почему он спрятал эту фотографию здесь? Она достойна была занять место в гостиной или в его кабинете.
Среди других вещей Жереми узнал серебряный ларчик с псалтирью, который подарила ему Виктория. Он взял его с опаской. В последний раз он держал его в руках, когда уснул, борясь с удушьем и странными видениями. Он открыл потускневший футляр, достал книгу и обнаружил, что некоторые страницы были грубо вырваны. Не хватало псалмов 30, 77 и 90. Кто это сделал — он? Нет, он не мог. Пусть он никогда не соблюдал религиозных канонов, но к предметам культа питал известное уважение. И, хоть его самоубийство противоречило основным законам религии, в которой он был рожден, на свой лад он веровал.
Еще он нашел стопку писем, перевязанную красной ленточкой. Он развязал ее и перебрал листки. Это были письма Виктории.
Первое датировано 14 мая 2001 года — через несколько дней после его попытки самоубийства.
«Жереми!
Мое письмо наверняка тебя удивит. Мы ведь проводим много времени вместе, и я все время разговариваю с тобой (чересчур много?). Но ты молчишь, и я могу только нести чушь или говорить на неинтересные темы. Ситуация сложилась небанальная. Я ухаживаю за человеком, который хотел умереть из-за меня и который теперь не хочет со мной разговаривать. Ты говоришь только во сне. Говоришь странные вещи. Даже пылко споришь с кем-то невидимым.
Врачи сказали, что ты перенес сильный психологический шок и что постепенно это пройдет. Вот я и жду.
Потому что ты важен для меня.
С тобой я делила мой первый смех, мои первые мечты. Мы были детьми, и ты выслушивал мой вздор, мои сказки про принцесс. Знай мы, как целоваться, как обниматься, мы бы это сделали. Но в ту пору нам было достаточно считать себя влюбленными и держаться за руки. Мы были чистыми и настоящими. Но я выросла. И мне захотелось новой публики, более придирчивой. Я отдалилась от тебя, отвела тебе роль статиста. Я знала, что ты влюблен в меня, и мне это нравилось, потому что я была легкомысленна и хотела быть желанной. Я забыла тебя. Ты был частью моего детства, а я не хотела больше быть ребенком. Я хотела быть женщиной, которая сама решает, чему ей радоваться, кого любить, как жить. Я любила жизнь, Жереми. До безумия.
Конечно, сегодня ты можешь подумать, что твой отчаянный шаг покорил меня, что я вновь возгордилась доказательством любви, перед которым меркнут все остальные. Но ты ошибаешься. Меня покорила сила твоих слов. Я пришла к тебе после твоего признания, потому что ты сказал то, что мне всегда хотелось услышать. Ты наплевал на условности и на последствия, ты сказал мне о своей любви, потому что должен был это сделать. Как будто это был вопрос жизни и смерти. Я отказала тебе в жизни, и ты выбрал смерть. Я не сочла твой поступок героическим. Напротив, я нашла его смешным. Только жизнь дарит любовь. Я не понимаю твоего жеста. И никогда не пойму. Это крайность. Он пугает меня. Ты пугаешь меня. Но не твоя любовь. Твоя любовь меня не пугает.
Я хочу быть с тобой, хочу, чтобы ты выздоровел и снова улыбался мне. Ты занял важное место в моей жизни. Ты разбудил меня. Я грезила о жизни, а ты открыл мне саму жизнь.
Не прикоснувшись поцелуем к моим губам…
Виктория».
Эти слова вызвали в нем воспоминания.
О детстве, о годах, когда он жил, надеясь на любовь Виктории. Он поддался ностальгии, убаюкавшей его на короткое время. Ему стало хорошо. Нахлынули эмоции, способные заставить забыть все вопросы, сомнения, страхи.
Второй листок оказался распечатанным электронным письмом, отправленным 17 января 2002 года.
«Мой любимый!
Я люблю тебя (но я, кажется, это тебе уже говорила).
Я по тебе скучаю. Мама сказала, что я могла бы приехать с тобой. Я в этом неуверена. Я должна все-таки поберечь папу, он еще переживает разрыв моей помолвки с Юго.
Я просто хотела тебе сказать, что по дороге, в поезде, я думала о нас. Долго. И пришла к выводу, что мы с тобой — идеальная пара. Это обнадеживает, правда?
Пожалуйста, закрывай хорошенько краны, гаси свет и выключай газ (мне нравится это писать… мы как старые супруги!).
До завтра, мой король.
Виктория».
Он узнал в этих строчках Викторию и был счастлив, потому что они дышали любовью, хоть он ее и не помнил.
Потом он прочел много любовных записочек. Из тех, что женщина оставляет любимому утром, проснувшись, на тумбочке у кровати, на зеркале в ванной или в кармане его пиджака. Дальше шло письмо, датированное 1 ноября 2003 года.
«Жереми!
Ты не хочешь об этом говорить? Не хочешь меня выслушать? Тогда, надеюсь, ты прочтешь.
Как я пыталась сказать тебе вчера, когда ты вспылил, твоя мать позвонила мне на прошлой неделе. Она хотела со мной встретиться. Сначала я отказалась. Ты никогда не распространялся о своих родителях, но того немногого, что ты мне о них рассказал, хватило, чтобы отбить у меня охоту с ними знакомиться. И все же мне хотелось составить собственное мнение, поэтому я согласилась. Не только, впрочем, по этой причине, но еще и потому, что твое отношение к родителям всегда казалось мне странным. Мы встретились в кафе „Ле Нео“. Не мне тебе говорить, что это новое название бара, который твой отец держал тридцать лет.
Твоя мать — милая женщина, застенчивая, неглупая. Ничего общего с ведьмой, которую ты мне описывал! Как такое славное, такое ласковое существо могло так плохо относиться к сыну?
Вот ее версия произошедшего.
Ты был прелестным мальчиком, заласканным и избалованным, несмотря на денежные трудности твоих родителей. Доход от бара был невелик. Приходилось открываться рано и закрываться поздно, чтобы прокормить и одеть маленького короля (да, уже!). Но вы были счастливы. До тех пор, пока не умерла твоя сестренка. Ты замкнулся в себе, меньше говорил, редко смеялся. Твоя мать боялась, что ты чувствуешь свою вину. Жизнь в доме выстроилась вокруг тебя. Ты вертел своей матерью как хотел. Ты знал, что она ни в чем не может тебе отказать, и пользовался этим. Подростком ты становился все более замкнутым. Почти нигде не бывал. Читал в своей комнате или уходил гулять один. Очень скоро она поняла, что ты влюблен. Как любая беспокойная мать, она обыскала твои вещи и нашла стихи, очень пессимистические, в духе no future.[5] Когда ты решил уйти из дома и жить отдельно, твои родители испугались, что ты замкнешься окончательно. Полгода перед твоим поступком они видели, что с тобой происходит что-то странное. Ты ничего не ел, не работал, почти не спал. Они советовали тебе сходить к психологу, но ты отказался. В последний раз ты был у них за два дня до твоей суицидальной попытки. У тебя был потерянный взгляд, но говорить ты не хотел. Они умирали от беспокойства. Накануне твоего дня рождения мать позвонила тебе и предложила прийти завтра к ним задуть свечи на именинном пироге. Ты поблагодарил ее. Ей показалось, что настроение у тебя получше, повеселее. Ты сказал ей, что завтра великий день. Она решила, что ты имеешь в виду свое двадцатилетие…
Ознакомительная версия.
