Сама — крепенькая, легкая, ладненькая, завитушки тонких бровей придают глазам стремительность, взгляд острый и хитрый. В прошлом году окончила фармацевтическое училище, работает сейчас рецептером в аптеке на Ленинском проспекте, в две смены, сегодня была с утра.
А вот и мать пришла, и Алеша жадно глянул на ту, которая солнцем воссияла над аппаратными буднями женатого Михаила Ивановича, но не ослепила его, потому что Михаилу Ивановичу внушено было: расторжение брака сузит коммунистическую перспективу и удлинит сроки осуществления гуманнейших идеалов.
Глянул — и поразился тому, как красива дочь этой сухой, вежливой и быстро постаревшей женщины, едва дотащившей до дома сумку с провизией. «Вы не поужинаете с нами, молодой человек?»
Света вытолкала его на лестничную площадку.
— Здесь, как видишь, меня не полапаешь. Приходи в аптеку, там тоже не полапаешь. Но все равно приходи. Найдешь, если захочешь.
Михаилу Ивановичу он сказал:
— Она умная, чистая и очень скромная. Но так напугана этим миром, в такой растерянности, что прикидывается ехидной, злой и развратной… Да подберите сопли, сытая она и знать вас не желает…
Ночью с совком для пробы пришла в цех девица из экспресс-лаборатории, Алеша разговорил ее и понял: дни его сочтены.
Когда земля пригрелась солнышком и снег кое-где сошел, Алеша поехал к дяде Паше, на его работу, о чем слезно просила Наталья. Что-то случилось с дядей Пашей, не бывал он у нее уже несколько недель. «Если помоложе нашел, так ты уговори вернуться. Я ведь его, увечного, люблю, ой как люблю!»
Окраина Перова, сюда приехал Алеша. Оставив позади почерневший за зиму стадиончик, собиравший летом пятьсот и больше болельщиков, он выбрал тропку посуше. Давно здесь не был, дорогу подзабыл, но путь указывали алкаши, прущие к поляне за ручьем. Весенняя половодица, висячий мостик почти касался грязно- желтой воды. Природа позаботилась об алкашах, овражком защитив пьющих. Ни один милицейский автомобиль не мог подобраться, а скандалы и ссоры на поляне гасил дядя Паша.
Его Алеша нашел в кустах, дядя Паша сидел на вчетверо сложенной телогрейке, был в порыжевшем от дождя кительке, рядом — ведро с водой, в ведре — стаканы. Как раз подошла очередная троица, мужикам понравился высокий пень, достали бутылку, ищуще, растерянно огляделись — и тут дядя Паша, протерев стакан из ведра влагопоглощающей тряпицей, положил его в копеечный конверт без марки и с достоинством, не навязывая себя, приблизился к желающим распить. Протянул — и отошел в сторонку, чтоб своим присутствием не искажать ритуал, и на такое расстояние, что само собой напоминалось: стакан следует возвратить, присовокупив к нему посуду — бутылку. Подавал и принимал стакан правой, о двух пальцах, рукой, один взгляд на которую объяснял и облагораживал его должность при полянке, одновременно вызывая в памяти размеры пенсий инвалидам и воинам.
Вновь устроившись на телогрейке и опустив пустую бутылку в мешок, дядя Паша спросил о Наталье. Еще раз отошел, обеспечив женщину и двух мужчин, но задерживаться рядом с ними не стал, догадался, что эти надолго и стакан им понадобится. Обычно же он скромненько посиживал метрах в десяти от компаний, спиной к ним, улавливал разговоры, процеживая и сортируя услышанное, пользуясь еще и тем, что пьющие ненамеренно разговаривали громко. Много чужих тайн перепало дяде Паше, он и жил ими, иначе не властвовал бы на поляне, не считался бы хозяином всей округи. Выполнял заодно и функции посредника. «Друг, извини, случайно долетело, тебе двести метров рубероида нужно… Могу сказать, где и у кого…» Бывало, его самого искали: «Дядя Паша, Володька Шерстяной придет, так передай — жду завтра на том же месте…» В человека при стакане определился он случайно. После корейской войны авиационное начальство не хотело признавать осколочное ранение руки за фронтовое увечье, райсобес тоже заартачился, так и остался дядя Паша ни с чем, без пенсии, обозлился на всех и стал получать удовлетворение от должности, которую уступил ему на время заболевший инвалид. Так и задержался он на этой ступеньке, опуститься ниже не мог, мешало самолюбие. Но и вверх не тянуло нисколечки. Скрывал, конечно, от Натальи и ото всех род занятий, и только Алеша знал, на каком ракетном предприятии работает дядя Паша. Много лет назад загудел отец, когда еще был слесарем-сборщиком на заводе неподалеку, Алеша искал его везде и нашел здесь, гостящим у дяди Паши.
— Как у тебя дела?
— Плохо, — сказал Алеша. — Но я выстою. Я найду себе другую нору.
— Смотри. Главное — выбор оружия. Надо предугадать. Чтоб использовать то, чего ни у кого нет.
Было три часа дня, уже вовсю торговали винно-водочные отделы магазинов, поляна постепенно заполнялась. Подоспела и помощь — однорукий мальчишка, которого дядя Паша называл подпаском. Этот успевал и бутылки подносить, и новости. «Вихрастый должок передал…» Дядя Паша протянул клешню, сдавил пальцами тугую пачку.
— Ночной хищник, — отозвался он о Колкине, сам поведя о нем речь.
У Колкина водятся деньги, сказал он Алеше. По местным масштабам — большие деньги. Откуда они — непонятно, однако их можно связать с двумя происшествиями, одно за другим в конце прошлого месяца. Кто-то ударом сзади оглушил в соседнем районе продавщицу магазина и забрал всю ее личную выручку, более двух тысяч рублей, как говорится, мелочь, но приятно. В милицию продавщица не заявляла, не хотелось ей объяснять, откуда деньги. Не пошла в милицию еще одна гражданка, всю ночь без сознания пролежавшая в парке, и что умыкнули у нее — тайна. Если сопоставить эти происшествия, то, пожалуй, только Колкин на такое способен. Теперь он работает один, с фабричной шайкой рассчитался, да так рассчитался, что нет уже шайки, кто в могиле, кто в больнице. Ну, а людей с тугими кошельками Колкий всегда отыщет — компанейский парень!..
Долго рассказывал о Колкине дядя Паша. Речь его не текла плавно, а прерывалась раздумьями, и Алеша предположил, что у дяди Паши кое-какие неприятности, да и это нежелание ехать к Наталье… Спрашивать напрямую он не стал, так уж сложились у них отношения: наружу карман никто, ни дядя Паша, ни Алеша, не выворачивал. Заговорил сам дядя Паша, и Алеша поразился накалу страсти в его голосе, да и то, что произошло, не могло оставить спокойным самого выдержанного человека.
Дядя Паша сцепился с милицией! В смертельной схватке! Оскорбленный и униженный ею, он поклялся довести борьбу до конца, до победы, потому что на его доброе и заслуженное имя милиция бросала гнусную тень. Суть же дела сводилась к тому, что новая генерация в органах уже не хотела или не могла довольствоваться поборами и взятками на вполне законной основе. Ей требовались ныне живые деньги, свежие, теплые и не зафиксированные в протоколах и прочих официальных документах. Хотя такие деньги она имела всегда, Добывание их с каждым месяцем становилось занятием все более трудоемким, и милиция с недавних пор отважилась на операции с явным провокационным уклоном. Человек, находившийся на услужении милиции, объявлял себя у магазина «третьим»», сам брал бутылку и вел компанию на поляну, когда она пустовала, или в лесок поблизости, но всякий раз к заранее обусловленному месту, к березе, на ветке которой висел стакан. И первым наливал себе. К моменту, когда бутылка во второй раз наклонялась к стакану, из-за кустов появлялись милиционеры в форме и составляли протокол, прежде всего конфискуя бутылку с двумя невыпитыми стаканами водки. Спектакль кончался тем, что взимался и денежный штраф, если деньги находились у насмерть перепуганных граждан, причем штраф никак не оформлялся. За день, милиция раз пять-шесть устраивала такие представления, и не местной она была, не районной, а приезжей, подмосковной, на нее ведь местной власти не пожалуешься! Корпоративный дух тем тверже, чем преступнее организация! Плохо, очень плохо; но беда еще и в том, что пошел гулять слух: дядя Паша, мол, примешан к этому злодейству. К нему теряется доверие, а без доверия трудиться здесь нельзя! Не исключено, что слух распустила сама милиция, местная, своя, чтоб повысить тариф на бытовые услуги, так сказать. Сейчас дядя Паша платит участковому четыреста рублей в месяц.
