Наконец раздался звонок. Екатерина Алексеевна, завершив начатое предложение, выдержала небольшую паузу, только потом легким кивком отпустила класс, и, пока шумная гурьба обтекала Веру как некую незначительную помеху движению, директриса выговаривала ей с незлой полуулыбкой, что для молодого педагога главное – установить с ребятами контакт, а для этого надо либо по-настоящему заинтересовать класс своим предметом, либо наладить дисциплину авторитарными методами… Екатерина Алексеевна ярко красила губы малиновой помадой, поэтому каждое ее слово казалось четко выверенным, чеканным.
В гардеробе перед зеркалом Вера первым делом попыталась так же ярко нарисовать себе губы, но помада у нее была нежно-розовой, поэтому особенного эффекта не получилось. Красная помада ей вообще была не к лицу, к сожалению, потому что только подчеркивала пылающие веснушки, которые мгновенно расцветали на носу и щеках. Там же, перед зеркалом, разглядывая свои веснушки, Вера успела подумать, что переносить стабильную жизнь в рабском состоянии вообще-то легче, чем брать какие-то личные обязательства. Раб не отвечает за свои поступки – ответственность за них несет хозяин. А еще она подумала, как хорошо было бы стать толстой. Толстых учительниц всегда слушаются именно потому, что они выглядят внушительно, авторитетно. И потом сама удивилась, с чего вдруг ей в голову полезли такие мысли.
А осень все углублялась и уже не была красно-оранжевой. Ветер сорвал последние листья, и вместе с ними будто исчезло навсегда что-то очень важное. Что? Если Вера Николаевна недавно как раз обрела отчество и новый социальный статус. Но это все было как-то не существенно, тем более что ей пришлось вернуться к родителям, а это все равно как если бы жизнь пошла на второй оборот по раз и навсегда заведенной траектории: а ты куда, когда вернешься, кто это звонил, а он случайно не татарин? Ей вовсе не хотелось объяснять родителям, что Тимур Петрович Юсупов, который ей пару раз звонил, может быть, и татарин, но это не важно. Тимур Петрович работал в школе учителем труда и звонил ей по поводу оформления нового стенда с подробной картой Европы.
Тимур Петрович Юсупов явился в класс с молотком и гвоздями, а из портфеля у него торчал огромный двузубый гвоздодёр, которым он и своротил старый стенд, выдрав его из стены вместе с кусками штукатурки, причем еще проворчал довольно громко: «Да тут и дюбелей нет». Он производил впечатление основательного мужчины. И эта основательность проистекала, скорее всего, от молотка и плоскогубцев, неизменно торчавших из нагрудного кармана его рабочего комбинезона. Они являлись как бы продолжением его рук, весьма изящных, как заметила Вера, для человека простого труда. Рассказывали, что по образованию Тимур Петрович инженер-атомщик, однако такая профессия не была востребована верст на пятьсот вокруг, поэтому ему ничего иного не оставалось, как учить детей плотницкому и столярному делу. Какая точно разница между столяром и плотником, Вера представляла смутно, однако помнила из детства, что Каштанка супротив человека, что плотник супротив столяра. Так вот, когда Тимур Петрович, вернувшись с этими самыми дюбелями, принялся укреплять на стене новый стенд, Вера почувствовала себя в точности как Каштанка, потому что этот человек хорошо умел делать то, к чему она совершенно была не способна. И когда Тимур Петрович, закончив дело, отошел, чтобы осмотреть творение рук своих, она невольно воскликнула:
– Какая красота!
Тимур Петрович вдруг совершенно не к месту заметил:
– Напрасно вы, Вера Николаевна, брюки носите. Вам тот костюмчик коричневый с юбочкой был чрезвычайно к лицу.
– Похолодало. – Вера неопределенно передернула плечиком.
Она-то думала, что никто не обращает внимания на то, как она одевается. Правда, брюки в школу надевать пока что никто не запрещал, но никто из учителей их и не носил. Кроме Тимура Петровича, естественно. Может быть, моду на юбки ввели паломники, они подолами мели пыль, Вера еще думала, что такой наряд на один раз по улице пройтись, потом приходится стирать. А как же дамы ходили в девятнадцатом веке? Асфальта ведь еще не было…
– И директора нашего вы напрасно боитесь, – опять не к месту добавил Тимур Петрович. – Екатерина Алексеевна – натура строгая, но справедливая.
– А с чего вы решили, что я ее боюсь? – удивилась Вера.
– Ее все поначалу боятся. А потом ничего, привыкают. Главное – Екатерина Алексеевна умеет порядок держать, и по части снабжения… За лето вон как школу отремонтировали, даже фасад покрасили. Потом, она хороший кадровик.
– Да разве я говорю что? – Вера смешалась.
– И не говорите. Вот я на прошлой неделе такую выволочку получил. Правильно, кстати, получил: на выходные стружки в мастерской не убрал, уборщица нажаловалась. А через полчаса после этой выволочки Екатерина Алексеевна сама пришила мне пуговицу к пиджаку прямо-таки с материнской заботой. Вот какой это человек!..
И как-то так, на середине разговора, Тимур Петрович собрал инструменты и отправился по своим делам. Может быть, кому-то еще требовалось повесить стенд или починить стул.
Во всем этом явно была какая-то странность. Вера пыталась убедить себя, что попросту отвыкла от провинции с ее почти семейным укладом, когда каждый человек был на виду. Если Тимур Петрович действительно разбирался в атомах, почему ему столь же хорошо не разбираться в людях?
Он умело и авторитетно выступал на педсовете о том, что общественно-полезный труд организуется в интересах каждого ученика и всего школьного коллектива. Это и бытовой труд дома, и уход за школьными насаждениями, и летний труд на полях, и обучение столярному и плотницкому делу в мастерских, и тимуровская работа. Последнее выражение звучало немного смешно, как будто работа называлась так потому, что ее организует именно он, Тимур Петрович. И пока он выступал, Вера незаметно наблюдала за учительским коллективом, в котором Тимур Петрович был единственным мужчиной. Учителя выглядели именно так, как и предполагает архетип учителя, въевшийся в подкорку с раннего школьного возраста – туфли на невысоком устойчивом каблуке, темная юбка до колен, кофточка с рюшами производства Польши – дорогие ведь это кофточки, а все равно именно их покупают; серебряные сережки в ушах и бусики в тон кофточке. Екатерина Алексеевна выглядела примерно так же, разве что ее седые и все еще густые волосы были взбиты в высокую прическу по типу напудренного парика, только вместо бус грудь украшала увесистая брошь, похожая на старинный орден.
Вера еще про себя смекала, надолго ли учительницам хватает капроновых колготок, раз уж они постоянно носят эти юбки. Ей самой колготок хватало на пару дней, не больше. А если все время разгуливать в юбке – не напасешься. То об угол парты порвешь, то застежкой портфеля заденешь. Нет, в этом отношении брюки гораздо практичнее. Натянул – и гуляй себе без особых забот… В общем, разглядывать трудовой коллектив поначалу было даже немного весело, и Вера только удивлялась, каким же образом модные и вполне довольные собой выпускницы педвузов превращаются в одинаковых училок, и не грозит ли ей то же самое через пару лет. Ну да, человек невольно мимикрирует, подстраивается под окружающую среду, и то, что прежде казалось безвкусным и старомодным, в некоторый момент становится единственно приемлемым…
– Тимур Петрович, – вступила в разговор Екатерина Алексеевна, – когда же вы наконец подстрогаете скамью, сплошные зазубрины!
Отследив ее взгляд, Вера заметила некрашеную скамью, придвинутую к стенке и заставленную стульями. Скамья явно выпадала из интерьера, даже этого, винтажного, как сказали бы в Питере, интерьера учительской – темная, отполированная задами не одного поколения учителей или школьников. Вероятно, ей предстояло стать экспонатом школьного музея, об организации которого говорили на прошлой планерке.
Тимур Петрович принялся долго и опять чересчур даже серьезно объяснять, что до скамьи у него просто не доходят руки, хотя реставрировать ее безусловно необходимо в воспитательных целях…
