— Может, в глубине души он догадывался, что денег на лагерь нет? — предположила я.
— Не догадывался, а знал, причем сразу, как только завел разговор, — махнула рукой Глория. — Но ведь надежда умирает последней. Нет, мне потом Майк рассказал. Они с Дэнни слышали, как мы с мужем ругаемся из-за того, что его снова уволили. Я очень рассердилась.
Даже не помню, что была за работа, вроде бы консьержа, и кто-то на него нажаловался: мол, он вместо того, чтобы людям двери открывать, вечно чего-то чирикает в блокноте.
— «Твои глаза как галька», — говорю я. Глория издает короткий смешок, а потом ее лицо снова делается серьезным.
— Солнышко, Дэнни всегда был равнодушен к автомобилям, — произносит Глория. — Он ненавидел мойку и свою летнюю подработку. Я это поняла на следующий год, когда он устроился в магазин упаковщиком продуктов, а еще через год, когда ему исполнилось шестнадцать, он потратил деньги не на машину, а на турпоход.
— Он ничего тебе не говорил, потому что хотел уберечь тебя от волнений, — говорю я, — это совсем другое дело.
— Дело не в этом, — качает головой Глория. — Если ты не заметила, что с Дэнни что-то не так, значит, он тщательно это от тебя скрывал. Он мастерски мог скрывать то, что у него на душе. Дэнни умел заботиться о чувствах тех, кто ему дорог.
— Да уж, позаботился он, действительно, просто мастерски, — печально произношу я и с сокрушенным видом поворачиваюсь к ней. — Прости, пожалуйста. Я не хотела…
— Эрин, ты просто не представляешь, сколько я всего передумала о своем мальчике… Какие только мысли не крутились у меня в голове…
Я киваю, перевожу взгляд на океан, набираю в грудь побольше воздуха.
— Бен… его напарник… сказал, что в отношении Дэнни велось внутреннее расследование.
Глория делает резкий вдох.
— На каком основании? Почему?
— Я его спросила, но он отказался отвечать. После того как… как это все случилось, полицейские забрали у нас из дома бумаги Дэнни… А сами… они относятся ко мне как к зачумленной. Никто, ни одна живая душа из его участка не позвонила… или… ну… открытку с соболезнованиями не прислала… Что там требует в этих случаях этикет? Что-то здесь не так. Он тебе вообще ничего не говорил?
Я смотрю на свекровь. Я знаю, что Дэнни делился с Глорией самым сокровенным. Он каждую неделю либо по дороге на работу, либо во время прогулок по пляжу подолгу разговаривал с мамой по телефону. Иногда краем уха я слышала, о чем он с ней беседует.
Глория устремляет взгляд на один из кораблей. Шхуна возвращается с уловом, ветер раздувает ее паруса. Наловили окуней.
— Я чувствовала, что с ним творится что-то неладное, — наконец, говорит Глория. — Он был не в себе. Казался подавленным, будто в депрессии.
— Не было у него никакой депрессии, — говорю я, точно так же, как и Тане.
— Думаю, была, — тихо отвечает Глория.
— Мне доводилось видеть людей с депрессией, — возражаю я. — Когда Нив… — горло перехватывает, я беру себя в руки. — Прости, Глория, я знаю, что такое депрессия. Дэнни, возможно, что-то тревожило, но он был здоров. С ним все…
С ним все было в порядке?
Я обрываю себя, понимая, сколь по-дурацки в моих устах прозвучит эта фраза.
Свекровь берет меня за руку.
— Эрин, — говорит она, — нельзя судить обо всех остальных на основании своего жизненного опыта. То, что случилось с Нив, — ужасно, и ты со своей семьей прошла через чудовищные испытания, и ты находишь в себе силы не держать в себе боль, а рассказывать о ней. А Дэнни реагировал на свои проблемы по-своему. Как и все мы. Да, он каждый день вставал с постели, улыбался, строил планы, но это не значит, что ему не было плохо. Я своего сына знаю, я чувствую, когда ему больно. Я по его голосу слышала, что с ним что-то не так. И теперь так жаль, что я ничего не сделала. Просто, когда твой ребенок уже… уже не ребенок… это очень трудно, Эрин.
Ее слова для меня невыносимы. Я не могу смириться с тем, что я, оказывается, находилась в плену иллюзий, и этот иллюзорный мир сейчас исчезает, тает, словно туман по утру.
— То есть ты почувствовала то, что не удалось мне. Как так? — спрашиваю я.
— Да потому что Дэнни пошел в отца. Мой муж был таким же, — вздыхает Глория. — Илия всю жизнь был несчастен. А все считали, что он радуется жизни. Господи, да люди на похоронах аж в очередь выстроились, чтобы рассказать, каким он был весельчаком. Мол, они ни разу не встречали более жизнерадостного человека, чем он. А ведь он довел себя до инфаркта. Эрин… — она силится подобрать правильные слова. — Подумай, может, Дэнни хотел уберечь тебя от чего-то ужасного, потому что понимал, что ты нуждаешься в его защите? Потому что тебе за свою жизнь уже хватило лиха.
Я смотрю во все глаза на Глорию.
Затем я встаю и иду прочь, останавливаюсь у ограды на причале и жду ее.
Я слышу ее шаги, и мы вместе молча отправляемся в обратный путь в сторону гостиницы.
Я такая злая, что просто не могу говорить.
«Вот к чему приводит самоубийство, — думаю я. — Человек уходит, а его близкие начинают сомневаться буквально во всем. Во всем и всех.
В том числе и друг в друге».
— Дэнни знал, что я сильная, — наконец, говорю я, хоть и понимаю, что сейчас стараюсь убедить саму себя. — Он знал, что, если его не станет, я смогу с этим справиться. Иначе он никогда бы не покончил с собой.
Глория лишь поджимает губы.
Но если я права, возникает логичный вопрос.
Если Дэнни считал, что мне хватит сил смириться с его гибелью, может, он, кончая с собой, пытался скрыть нечто такое, с чем я категорически не смогла бы дальше жить?
Гарвард
Декабрь 2016 года
Неделя подготовки к экзаменам и долгожданная передышка — что она несет?
Элли собиралась наверстать упущенное со своим парнем и посидеть над кандидатской, которая слишком давно оставалась без ее внимания. Теперь с этими планами можно было попрощаться, но это не имело значения. Главное, что Лорин Грегори все таки нашлась.
С того момента как Элли обнаружила Лорен сидящей на ступеньках Мемориальной церкви, прошло три дня.
Когда ей, наконец, удалось уломать первокурсницу вернуться в общежитие, первые несколько часов ушли на то, чтобы просто отогреть несчастную.
Затем, когда Элли, наконец, с облегчением поняла, что Лорин не сляжет от переохлаждения, она попыталась выведать у девушки, что, собственно, произошло.
Без толку. Лорин отказывалась отвечать на вопросы.
За следующие несколько дней синяки на ее лице проступили еще четче, стали еще безобразней, но больше ни слова от нее добиться не удалось.
Из того немногого, что Элли удалось выпытать, она поняла, что беда с Лорин приключилась в первый же вечер, когда та отправилась на Манхэттен. Там же девушка провела и последующие дни, не решаясь возвращаться в общагу, страшась рассказать кому-нибудь о случившемся.
Мэган, поохав и выразив дежурное сочувствие, решила им и ограничиться, после чего испарилась из комнаты. Элли подозревала, что девица отправилась в гости к кому-то из парней.
Сейчас Элли снова шла к Лорин, ломая голову, не стоит ли ей, как куратору первокурсниц, поставить в известность кого-нибудь из начальства о бедственном положении девушки.
От этого шага Элли покуда удерживало лишь одно: Лорин самым настоятельным образом потребовала, чтобы все сохранялось в тайне.
«Со мной все будет в порядке, я не хочу, чтобы кто-то совал нос в мои дела», — повторяла Лорин.
Элли пребывала в растерянности — в первый раз за долгое время своей бытности куратором. Да, само собой, она была старше своих подопечных и знала университет вдоль и поперек. Также она понимала, что Лорин требуется помощь, но для этого первокурсница должна рассказать, что с ней произошло. Однако Элли не могла заставить Лорин открыться хотя бы ей. Казалось, это не под силу никому. Кроме того, беда с девушкой приключилась за пределами кампуса, и это означало, что университет лишь отчасти несет ответственность за произошедшее.
