Итак, Евангелиста, Крольчиху и Балду взяли на хате. Что же из этого вытекает?..
Вряд ли Лева заявлял о краже. По крайней мере, сразу. Он искал бы свои камешки и свое золотишко по своим же каналам, чтобы выкупить. Это наверняка. Ему ни к чему «светиться», а легавые у него обязательно спросят, откуда такие ценности… Спросят и у Евангелиста, и у Крольчихи, и у Балды. А они будут кричать, что нашли. Нашли, и все! Попробуй доказать обратное, то есть попробуйте, граждане легавые, доказать, что золотишко украдено ими, если даже заявления о краже у вас нет!.. С неба свалилось богатство. Бог послал. А хоть бы Лева и заявил, ну и что?.. Все равно они-то нашли. Кто-то украл, но почему-то бросил, а тот же Балда шел по улице, глядит — портфельчик валяется, поднял, принес на хату, открыли, а там… Мама родная!.. Не пойман — не вор. Да, скорее всего, именно этой версии они и будут держаться. Евангелиста легавым ни за что не расколоть. А раз так, им не намотают дело, и с него, с Андрея, снимется обвинение. В чем его можно обвинить, если дела не будет?..
Выстроив эту логическую цепочку, Андрей немного успокоился. Значит, сейчас главное для него — действительно уйти на дно, то есть от Степы, который не станет ни в чем разбираться. Он у блатных на подхвате, и только. Его дело исполнять, решает не он. А когда Евангелиста выпустят, все само собой разъяснится…
Андрей сел в Обухове на пригородный поезд, доехал до Волховстроя, оттуда — в Вологду, потом — в Ярославль, рассчитывая там пересесть на поезд, идущий на восток, куда-нибудь подальше. А может быть, и в Среднюю Азию. Воры не особенно жалуют Среднюю Азию. Они разве что к зиме собираются там, где потеплее. Да и то все предпочитают Кавказ и Крым.
В Вологде Андрей на последние деньги взял билет в плацкартный вагон до Ярославля. И тут ему как будто повезло: в соседнем отделении ехал очень прилично одетый мужчина с редкостным по тем временам кожаным чемоданом, который и сам по себе представлял немалую ценность. Весь вечер мужчина пил то ли с друзьями, то ли просто с попутчиками. Ночью, когда вагон превратился в спящую казарму, Андрей слез с полки. Никто не обратил на него внимания. И никого не было видно в проходе — все, кажется, действительно спали. А мужчина — еще удача! — занимал нижнюю боковую полку. Чемодан стоял «на попа» у него в изголовье, а сам он дрых и пускал пузыри. Андрей, покачнувшись якобы от толчка, навалился на мужчину. Тот не шелохнулся, лишь пробурчал что-то во сне. Тогда Андрей, попридержав его голову, вытащил чемодан и спокойно направился в нерабочий тамбур. Обе двери оказались запертыми на ключ. Андрей чертыхнулся и решил перейти в соседний тамбур, попробовать оттуда залезть на крышу или спрыгнуть. С переходной площадки ни на подножку, ни на крышу было не попасть- она была закрыта «гармошкой».
Но все произошло не так, как спланировал Андрей.
Едва он вошел в соседний тамбур, из вагона вышли ревизор и легавый.
— Билетик попрошу, — сказал ревизор.
А легавый, оценив обстановку, прикрыл собой путь к отступлению.
Андрей предъявил билет.
— Почему не в своем вагоне? — спросил ревизор. — Вы что, собрались выходить?.. — Он смотрел на чемодан.
— Я?..
— А кто же еще?
— Нет, — сказал Андрей. — Я в уборную вышел, а там занято. — Он даже поморщился, как будто действительно ему было невтерпеж.
— В уборную с чемоданом? — усмехнулся легавый.
— С каким чемоданом? — Андрей сделал удивленные глаза. Он успел все-таки поставить чемодан в угол.
— Вот с этим. Ваш?
— Этот?.. Первый раз вижу. Нет, кажется, он стоял, когда я вошел сюда…
— Документы, — потребовал легавый.
Андрей начал рыться в карманах. И лихорадочно думал, что же делать, как выкрутиться из этого положения?.. Если бы дверь на подножку открывалась наружу, можно было бы попробовать спрыгнуть…
— Дома на комоде забыл документы? — усмехнулся легавый.
— Сам не знаю… Вроде были. Куда же они подевались?..
И тут в соседний тамбур, откуда Андрей только что перешел в этот, выскочил хозяин чемодана, а за ним и проводник. Они увидели Андрея, и потерпевший, распахнув двери, заорал:
— Вот он! — и замахнулся.
Легавый оттеснил его:
— В чем дело, гражданин?
— Как в чем?.. Вот он, — потерпевший ткнул в Андрея пальцем, — украл мой чемодан.
— Этот? — спросил легавый, показывая на чемодан.
— Он самый!
Строго говоря, доказать без свидетелей, что Андрей украл чемодан, было очень трудно. Или невозможно вообще. Однако оказалось, что какая-то женщина все же видела, как Андрей шел по вагону с чемоданом, и заподозрила неладное. Она хорошо запомнила этот желтый чемодан и его хозяина — они вместе садились в поезд, и она еще позавидовала такому чемодану… Как только Андрей прошел мимо нее, она быстро слезла с полки и сообщила проводнику.
Таким образом, свидетель был налицо.
Капитан, который допрашивал Андрея, был настроен благодушно, или просто у него было хорошее настроение. Впрочем, и Андрей не запирался, понимая, что это бесполезно. Он даже подумал, что, может, и к лучшему, что сгорел, — скроется от Степы.
В чемоданчике, который он оставил на своей полке и который изъяли после задержания, не было ничего ценного. Мыло, полотенце, зубная щетка — к этому его приучил Князь — и книга. Она-то и заинтересовала капитана.
— Смотри-ка, — сказал он удивленно, — Федор Михайлович Достоевский! Твоя?
— Моя.
— И на кой она тебе?
— А на кой все книги? — Андрей пожал плечами. — Читать, разумеется.
— Ты что же, читаешь Достоевского?
— А это запрещено?
— Да нет, это не запрещено, — сказал капитан. Он захлопнул книгу и аккуратно положил ее на стол.
В открытую форточку вместе с ветром ворвался громкий и хриплый, как на всех станциях, голос диктора, который объявил о скором отправлении поезда и просил пассажиров занять свои места. При этом он говорил «граждане пассажиры», и Андрей некстати подумал, что вот он-то обязан называть капитана «гражданин», а диктор должен бы называть пассажиров «товарищи», но почему-то называет «граждане»…
— Любопытный ты, однако, фрукт — проговорил капитан. — Книги вот серьезные читаешь…
— Каждому свое, — сказал Андрей.
— Э-э, нет. Ты хоть знаешь, что именно эти слова фашисты писали на воротах концлагерей?.. Каждому свое!.. — Он усмехнулся, — Это не игра в слова, а очень серьезно. Влепят тебе лет восемь, а вот жизнь у человека действительно одна. Хоть лопни — одна. Дважды ее не проживешь. А говоришь — ленинградец!..
— А это при чем?
— Да так. Для тебя, может, и ничего. А я думаю, что ленинградец — как звание. Почетное звание.
— Замысловато.
— Почему замысловато? Все просто. Я вот защищал твой Ленинград. Его вся страна защищала, весь народ, значит, потому что… — Капитан не нашел нужных слов и махнул рукой, — Объясни мне: ты воруешь у людей последний кусок, я веду с тобой борьбу…
— У нищих не ворую.
— Брось, сказки это. Берешь ты там, где ближе лежит. Да и не в этом даже дело. Никто не давал тебе права и у богатых брать. Не твое! Выходит, мы с тобой враги, а ты мне почему-то симпатичен… А-а, ладно, Воронцов. Ступай в КПЗ[63], там будет время подумать.
— Думай не думай, сто рублей — не деньги, — сказал Андрей.
— А это для кого как. Ты украл, а другому их заработать надо.
И вот Андрей в камере. За дверью в коридоре раздаются бухающие шаги дежурного. Он проходит из конца в конец коридора и снова пристраивается возле тумбочки вздремнуть, вытянув длинные ноги и привалившись спиной к холодной бетонной стенке.
В узкую щель намордника[64] Андрею виден крошечный кусочек ночного неба. Как клочок ткани с рисунком. Три звездочки на почти черном фоне. Две рядышком, тесно прижавшись друг к другу, а третья в сторонке, словно охраняет их нежность. Луны не видно, только угадывается ее свет. Расширить бы чуточку щель, чтобы луна тоже вместилась в этот рисунок, и тогда мир увеличится, полнее войдет в камеру и, может, исчезнет ощущение полной отрешенности, изолированности от жизни и чувство глубокого, тоскливого одиночества.
Андрей стоит на нарах. Ему хочется приблизить этот кусочек нарисованного неба, кусочек далекой-далекой жизни, а звездочки дрожат, точно подмигивая, и Андрей тоже подмигивает им. «Ничтяк, — говорит он звездочкам, — прорвемся. А вы светите, светите…» Но вот приплыла темная туча — она темнее даже почти черного неба, — медленно наехала на звездочки и сглотнула их…
XXXII
СЕГОДНЯ выходной.
Кто-то валяется на нарах, отсыпаясь за всю неделю, кто-то режется в карты, кто-то варит чифир. Дневальный торчит возле двери на шухере и гнусавит песню, дико фальшивя при этом:
Служили мы с товарищем на мельнице вдвоем.
Он был председателем, а я — секретарем.
Он взял жене на платье, а я — на портсигар,
Он — как председатель, а я — как секретарь…
— Хватит тебе скулить, и без тебя тошно, — сказал Андрей.
