Была и еще одна составляющая в горе двух юных цимлийцев, этого их новые друзья не только понять, но и даже представить себе не могут. Мальчики считали, что Сильвия умерла из-за проклятий Джошуа. Если бы она была рядом с ними, если бы сказала со смехом: «О, да как вам могла в голову прийти такая ерунда?» — ребята не поверили бы ей, но чувство вины стало бы меньше. А так вина сокрушила их, раздавила их своим весом. И поэтому оба сделали то, что все мы делаем, испытывая худшую и сильнейшую боль: они стали забывать.
Их память сохранила во всех подробностях бесконечные дни, когда они ждали возвращения Сильвии из Сенги, когда умерла Ребекка, когда Джошуа лежал под деревом и ждал: он не мог умереть, пока не поговорит с Сильвией. Долгую агонию ожидания они не забыли, не забыли и тот момент, когда Сильвия вновь появилась перед ними белым привидением, чтобы подхватить их и унести с собой в неизвестность. Все, что было после этого, скрыл туман: костлявую хватку Джошуа и его убийственные слова, пугающий перелет в Англию, прибытие в этот странный дом, смерть Сильвии… Все это стерлось, и вскоре в их памяти Сильвия превратилась в образ дружелюбного сильного человека, который опускается на колени в пыль, чтобы вправить вывих, или учит ребятишек читать, сидя между ними на веранде.
А Фрэнсис просыпалась по ночам оттого, что ее желудок сжимала ледяными пальцами тревога, и Колин тоже жаловался на то, что стал плохо спать. Руперт говорил им, что все дело в том, что до сих пор не принято никакого решения.
В очередной раз проснувшись от собственных слез, Фрэнсис почувствовала, что ее обнимают руки Руперта.
— Пойдем на кухню, я сделаю тебе чаю.
И когда они спустились, то за столом застали Колина — перед ним стояла бутылка вина.
За окном был глухой мрак зимней ночи. Руперт задернул занавески, сел рядом с Фрэнсис, положил ей на плечо руку.
— Вы двое должны наконец принять решение. И что бы вы ни решили, с этого момента вы должны выбросить из головы все остальные варианты. Иначе вы изведете себя и других.
— Правильно, — кивнул Колин и потянулся к бутылке.
Руперт сказал:
— Послушай, старина, не нужно больше пить, будь молодцом.
Почему-то Фрэнсис задело то, что ее мужчина, не отец ее сына, берет на себя роль отца: Руперт говорил так, будто перед ним сидит Уильям.
Колин оттолкнул бутылку.
— Мы оказались в безвыходном положении.
— Да, — согласилась Фрэнсис. — Что мы взваливаем на себя? Вы понимаете, что я буду мертва к тому времени, когда мальчики получат дипломы?
Рука Руперта на ее плечах напряглась.
— Но мы должны оставить их, — произнес Колин агрессивно, слезливо, умоляюще. — Если два котенка попытаются выбраться из ведра, в котором их топят, вы же не станете заталкивать бедолаг обратно. — Того Колина, который говорил это, Фрэнсис не видела уже многие годы, а Руперт вообще не встречал еще этого страстного юношу. — Так не делают! — восклицал Колин, нагибаясь через стол, направляя горящий взгляд на Руперта, затем на мать. — Не станете же вы заталкивать бедолаг обратно. — Вой вырвался из его горла; давно уже Фрэнсис не слышала этого воя. Он уронил голову на сложенные на столе руки. Руперт и Фрэнсис говорили глазами, без слов.
— Я думаю, — наконец произнес Руперт, — у вас есть только один путь.
— Да, — кивнул Колин, поднимая голову.
— Да, — сказала Фрэнсис.
— Тогда решено. И теперь выбросите все остальное из головы. Немедленно.
— Должно быть, шестидесятые навсегда поселились в нашем доме, — сказал Колин. — Нет, это не моя фраза, так Софи говорит. Ей кажется, что все это чудесно. Ей, конечно, легко говорить, ведь вся работа упадет не на ее плечи. Разумеется, она заявила, что будет участвовать — во всем. — Он засмеялся.
Когда оба они вернулись в кровать, Руперт сказал:
— Знаешь, мне кажется, я не перенесу, если ты умрешь. К счастью, женщины живут дольше мужчин.
— А я не могу представить, как можно быть без тебя.
Два этих умных и смелых человека редко говорили о своих чувствах. «Кажется, у нас пока неплохо получается» — это был максимум, что они позволяли себе. Настолько выбиться из рамок, накладываемых возрастом, — это требует определенной смелости; любить друг друга столь глубоко — в таких вещах редко признаются, даже самым близким людям.
Потом Руперт спросил:
— А что это за случай с котятами?
— Понятия не имею. В нашем доме такого точно не могло быть, да и в школе вряд ли. В прогрессивных школах не топят котят. Во всяком случае, не при учениках.
— Где бы это ни случилось, Колин надолго это запомнил.
— И никогда раньше не упоминал.
— Когда я был маленьким, то видел, как банда мальчишек мучает раненого пса. Тогда я узнал о природе человека больше, чем за всю остальную жизнь.
Начались уроки. Руперт учил Умника и Зебедея математике — помимо таблицы умножения, их познания по этому предмету равнялись нулю, сказал он, однако мальчишки так быстро все схватывают, что сумеют нагнать школьную программу. Фрэнсис выяснила, что читают оба превосходно и при этом запоминают текст целыми кусками. Они цитировали наизусть «Маугли» и Энид Блайтон, «Скотный двор» и Харди, но о Шекспире даже не слышали. Этот недостаток Фрэнсис готова была устранить, тем более что мальчики уже приступили к освоению книжных полок в гостиной. Колин предложил вести занятия по истории и географии. Маленький атлас Сильвии сослужил хорошую службу: знания Умника и Зебедея о мире были широки, хоть и не глубоки. Что касается истории, то они изучали ее по книге отца Макгвайра «Папы римские эпохи Ренессанса» и мало что знали сверх этого трактата. Софи водила мальчиков в театр. А Уильям, без просьб с чьей-либо стороны, стал учить юных цимлийцев по своим старым учебникам — и эти уроки оказались для них самыми полезными.
Уильям говорил, что их усердие приводит его в замешательство: он сам был очень ответственным учеником, но по сравнению с ними…
— Можно подумать, что для них уроки — вопрос жизни и смерти. — И добавил, совершив для себя открытие: — Наверное, для них это и есть вопрос жизни и смерти. Допустим, я всегда могу бросить учебу и стать…
— Кем? — спросили взрослые, ухватившись за нечаянную возможность подглядеть, что происходит в его голове.
— Садовником. Я бы хотел работать в ботаническом саду. Или, как Торо, жить возле озера и писать о Природе.
Сильвия умерла, не оставив завещания, и поэтому, сказали юристы, все деньги должны перейти к ее матери как ближайшей родственнице. А это были приличные деньги, которых хватило бы на обучение обоих мальчиков. На помощь призвали Эндрю, всегда умевшего ладить с Филлидой, и он в один из своих визитов в Лондон зашел к ней. Разговор между ними продлился недолго.
— Сильвия хотела бы, чтобы ее состояние пошло на оплату образования двух мальчиков из Африки, которых она практически усыновила.
— А, да, негритята, слышала о них.
— Я пришел к вам с просьбой отказаться от наследства в пользу мальчиков, поскольку мы все уверены, что именно так распорядилась бы деньгами сама Сильвия.
— Что-то не припомню, чтобы она говорила мне о них.
— Но, Филлида, вы же не виделись с дочерью столько лет!
Она мотнула головой с торжествующей и чуть удивленной улыбкой. Она словно аплодировала превратностям капризной Судьбы — как человек, выигравший в лотерею.
— Находка принадлежит нашедшему, — повторила она детскую присказку. — И вообще, мне тоже кое-что причитается за все мои труды.
Состоялся семейный совет.
Руперт, занимающий довольно высокую должность в газете и получающий соответствующую зарплату, знал, что, даже закончив оплачивать образование Маргарет (за Уильяма платила Фрэнсис), он будет содержать Мэриел.
Интеллектуальные романы Колина, которые Роуз Тримбл описывала как «элитарные книги для свергнутых классов», не могли обеспечить дохода сверх покрытия нужд на воспитание ребенка и содержание Софи (она часто была не занята в спектаклях). На себя он тратил так мало, что эти расходы можно было не принимать в расчет.
Фрэнсис в который уже раз оказалась в знакомой ситуации. Ей предложили стать соуправляющей небольшого экспериментального театра — осуществилось бы ее сокровенное желание, но денежная составляющая в этом случае была бы символической. А вот ее авторитетные, серьезные книги закупались всеми библиотеками страны и приносили хороший доход. Значит, ей придется сказать театру нет и продолжить писать книги. Она пообещала, что возьмет на себя Умника, а Эндрю согласился платить за Зебедея.
Вообще-то Эндрю планировал завести семью, но зарабатывал он столько, что хватило бы и на обучение Зебедея. Тем более что пока семейное счастье не складывалось. Брак с Моной разваливался, не просуществовав и года, и беременность супруги не стала препятствием для развода. Последуют годы судебных разбирательств, но когда Эндрю все же удастся вырвать на день или два ребенка из рук ревнивой матери, то в большинстве случаев девочка будет проводить время с Селией, деля с ней няню и внимание Колина. Колин, как часто причитала Софи, оказался образцовым отцом, тогда как она сама была негодной матерью. («Ну и ладно, — щебетала Селия, когда Софи заводила об этом речь, — ты такая миленькая-красивенькая мамочка, что нам все равно».) Где же все разместятся?
