– Ах, Туба! – закричал. – Ах, Туба!
С того и река зовется: Ахтуба.
– А Дмитрий что ж? – не выдержал Чубатый. – Так и не приехал?
– Как не приехать? Приехал… Не успел он немного. Не один, с войском ехал. Потому и опоздал! Мамай выведал, что Дмитрий к нему войной идет, ему навстречу тьму послал – так у татар войско называлось. Вот встретились свет и тьма – Дмитрий и Мамай – на поле Куликовом. Сверкают сабли булатные, катятся шеломы злаченые добрым коням под копыта. Валятся головы многих богатырей с добрых коней на сыру землю. Три дня и три ночи бились. Кровь русская с кровью татарской вперемешку по оврагам, будто по руслам, реками текла, в Волгу впадала. Волга вся красная была. Победили мы, русские. Кончился для русских полон татарский. Подъехал князь Дмитрий после битвы к полю Куликову, встал у края. Подъехал хан Мамай после битвы к полю Куликову, встал у другого края. Встали у поля Куликова, стоят смотрят: изустлано поле мертвыми телами, христианами да татарами. Христиане как свечки теплятся, а татары как смола черна лежат. Видят: сама Матерь Божья по полю ходит, за ней апостолы господни, архангелы – ангелы святые со светлыми со свечами, отпевают мощи православных. Кадит на них сама Мать Пресвятая Богородица, и венцы с небес на них сходят. Устрашился Мамай: «Велик Бог земли русской!» – сказал и в Золотую Орду побежал. Прибежал, говорит татарским бабам: «Всех ваших мужиков русские поубивали, теперь сюда за вами идут, скоро будут. Спасайтесь кто может!» Сказал – и тикать: с крымским ханом в Крым убег. А бабы что? Бабам деваться некуда. Сели они всей своей женской ордой в степи да давай плакать, своих татарских мужиков оплакивать. Девять дней и девять ночей плакали. Целых два озера слез наплакали – Баскунчак и Эльтон, – до сих пор там соль добывают. Потом русские пришли, женок татарских расхватали, домой к себе – на Русь – увезли…
– А Дмитрий? Он-то что? – не выдержал опять Чубатый.
– Дмитрий раньше войска своего в Сарай приехал. Приехал, к ханскому дворцу подскакал, спешился, вошел во дворец, а там никого. Одного слугу нашел. Где, у слуги спрашивает, Туба? Нету, говорит слуга, Тубы. А где, спрашивает, Мамай? С зятем убег, отвечает слуга. Каким таким зятем? Крымским ханом, женихом Тубы. Задрожал Дмитрий: с женихом?! Значит, не дождалась, спрашивает, меня моя возлюбленная Туба? Молчит слуга, боится правду сказать. Дмитрий постоял-постоял, повернулся и прочь пошел. Вышел, пошел к реке. Упал на берег лицом в траву-мураву и заплакал:
– Ах, – плачет, – Туба! Ах, – плачет, – изменщица!
Вдруг чует: по кудрям его кто-то ладошкой провел: легко так, словно ветер.
Поднял голову: Туба!
Стоит перед ним в венке из белых лилий, как невеста.
– Не изменщица я, – говорит. – Я от жениха, от хана крымского, убежала. И тебя, моего суженого, три дня и три ночи, а потом еще девять дней и девять ночей, да еще три дня и три ночи ждала-дожидалась. Вот дождалась.
Обнял ее Дмитрий, поцеловал, глядит на милую свою – не наглядится.
– Сегодня же, – говорит, – свадьбу сыграем.
– А любишь ли ты меня, Дмитрий? – спрашивает Туба.
– Люблю, – отвечает Дмитрий.
– Крепко ли любишь? – пытает Туба.
– Крепко, – отвечает.
– А пойдешь ли со мной?
– С тобой – хоть на край света!
– Так пойдем…
Взяла его за руку и повела за собой в реку.
Идет Дмитрий за ней как во сне: все дальше и дальше. Уж глыбоко стало! А впереди – шаг шагнуть – и яма: черная вода над нею, будто уха в котелке, кипит, ходуном ходит, щепки да палки в воронку закручивает.
Туба Дмитрия к яме тянет. Он за ней идет. Только и спросил:
– Куда мы?
– В дом мой новый, – отвечает Туба. – Там уже к свадьбе все приготовлено…
И Дмитрия – толк в яму! Следом сама прыгнула.
И закрутило их, завертело, в черную воронку засосало.
Очнулся Дмитрий, озирается. Видит: сидит он женихом на своей свадьбе. За дубовым столом сидит на стуле-золоте, во дворце кристальном. Рядом с ним его невеста, Туба. Слуги в красных кушаках носятся, блюда на столы мечут. Вокруг – парни и девчата в венках: поют да пляшут, молодых славят.
Чего хотела душа, то и сбылось.
Только нехорошо что-то Дмитрию, будто на сердце камень тяжелый лег, дышать не дает, давит.
Тут старик старый – седые усы до плеч – чашу поднял:
– За здоровье молодых, – говорит, – царя Дмитрия и царицы Тубы!
Дивуется Дмитрий: какой он царь?
А старик вино пригубил:
– Горько! – говорит. – Подсластить надо!
Тут все «горько!» закричали.
Встал Дмитрий. И Туба встала.
Поглядел на свою зазнобушку Дмитрий – и забыл тоску-кручину: смотрит на него Туба глазами – ясными звездочками, губки аленьки ему для поцалуя подставляет.
Весело, хорошо стало Дмитрию!
И уж поцеловать хотел Тубу Дмитрий, обнял ее покрепче, обхватил за бока, к себе Тубу клонит. Только чувствует вдруг под руками что-то склизкое, словно он не Тубу обнимает, а налима скользкого, будто рыбья слизь под руками – не ухватишь! Глянул вниз – а там у Тубы вместо платья – рыбий хвост!
Догадался Дмитрий, куда попал. Пригляделся, видит: то не старый старик – усы до плеч – «горько!» кричит, – то сом усатый пузыри пускает. То не слуги в красных кушаках, – то раки с клешнями носятся, блюда с мертвечиной на стол мечут. То не девки с парнями поют да пляшут, а утопленники.
Оттолкнул Дмитрий от себя Тубу. Закричал что есть мочи. Стол дубовый поднял и ударил в стены дворца кристальные. Разбились стены.
Дмитрий за доску дубовую ухватился, от речного дна оттолкнулся – выплыл наверх.
Выплыл, на берег вышел, не чует: жив ли он еще али нет?
Смотрит – жив.
Позвал коня своего буланого. На Русь домой собирается.
А русалочка уж тут как тут. В реке у берега плещется, просит Дмитрия жалобным голосом:
– Не покидай меня, Дмитрий. Не уезжай!
– Обманула ты меня, Туба, – говорит Дмитрий. – Не сказала, что русалкой стала.
– За тебя я жизнь отдала! Царицей речною стала! Вернись – и ты царем станешь! Сокровища в нашем царстве речном несметныя…
– Нет, – отвечает Дмитрий. – Лучше князем быть на святой Руси, чем царем в речном царстве.
Сел на коня. Через брод поехал. Туба ему в стремя вцепилась, заплакала.
– Не пущу, – говорит. – Не могу без тебя. Люблю тебя больше жизни.
Заплакал тогда и Дмитрий.
– Люблю тебя и я, – отвечает. – Да только не судьба нам, видно, на этом свете вместе быть. Может, на том свете Бог над нами сжалится…
Поцеловал ее крепко.
– Прости и прощай! – говорит.
Отпустила Туба стремя.
– Так и уехал? – спросил Чубатый.
– Так и уехал. На Руси себе женку нашел, Евдокией ее, бают, звали. Детки у них пошли.
– А Туба?
– А Туба речной царицей стала. В Ахтубе до сей поры живет, в реке. Днем она плещется, с людьми вместе плавает. Но кто зазевается – догонит, за ноги схватит и на дно к себе утащит. Особенно малых ребят и девчат любит топить. Оно и понятно: скучно ей на дне, играцца ей с ними хочется, ведь совсем дитё еще… А как ночь настает, кличет Туба своего золотого коня и под степью на золотом коне скачет…
– Под степью? На золотом коне? – поднял голову Чубатый.
– На нем. Говорят, хан Мамай когда убегал, все свое золото расплавил и во весь рост – золотого коня – отлил! Схоронил коня в степи.
– Где ж он его зарыл? – облизнул сухие губы Рябой.
– Про то не знает никто. Уж сотни лет того золотого коня ищут – не найдут никак. Бают, как ночь, конь золотой с Тубой под степью скачет, золотыми копытами под землей стучит. А днем на место возвращается, где его Мамай закопал: лежит, весь день отсыпается… – сказал Петр. – Только в одну ночь в году не зовет Туба золотого коня, не кличет. Раз в году, в ночь на Ивана Купала, выходит Туба на берег, на иву плакучую садится и Дмитрия зовет, приговаривает: «Где ты, светлое красно солнышко, красно солнышко, князь Дмитрий! Ты приди ко мне, красной девице. И свети во весь, во весь долгий день. Надо мною…» И всю-то ночь она по Дмитрию плачет. Да так жалобно, тоненько так…
Вдруг заплакал кто-то в ночи: жалобно, тоненько, – и замолк.
– Чу! – Петр привстал. – Слыхали?! Она плачет!
И опять заплакал кто-то жалобно, как ребенок, – и опять замолк.
Повскакали рыбаки, в темноту – хоть глаз выколи – вглядывались.
И третий раз заплакал кто-то горько-горько, неудержимо.
Заозирались.
Плакали совсем рядом, у костра.
Подошли – Ганна у рассохшейся лодки сидит, в рыбацкую куртку с головой закуталась, плачет.
Лицо открыли: будто дождем лицо залито. Плечики от плача дрожат.
– А ведь правда она это! Туба! Ханская дочь! – изумился Чубатый. – Вишь, услышала про своего Дмитрия и заплакала.
– Ханская? – переспросил Рябой. – Тогда надобно сдать ее властям!
– Это зачем же? – удивился Чубатый.
