- Как видите, я спокоен. Не будет никаких сцен. Приподымите одеяло.
Ей еще не успели закрыть глаза. Глаза были черными, в них запечатлелся ужас. И капли на щеках. Но лицо моей мамы было удивительно живым...
Я остался в вестибюле больницы и ждал брата. Через стеклянную дверь я видел его появление, и он увидел тоже через эту дверь, как я иду к нему навстречу. И все понял.
Мы с братом пришли в районный ЗАГС за полчаса до закрытия. У окошка регистрации никого не было, но девушка-регистраторша рявкнула:
- Явились не запылились! А позже не могли?
Брат скрипнул зубами и боком, боком двинулся к окошку. Я почувствовал, что он сейчас запустит стулом в эту милую девицу, и заговорил как можно спокойнее:
- Мы ведь не свадьбу оформлять. Человек умер...
- Ладно, - проворчала девица, - вижу, давайте бумаги. Но в следующий раз...
Так и сказала: "В следующий раз..." На стене красовался плакат: "Добро пожаловать!"
Моя мама была персональной пенсионеркой. После смерти персонального пенсионера родственники имеют право получить его пенсию еще за два месяца.
Я просунул бумаги в окошко сберкассы. Инспекторша надела очки и всплеснула руками:
- Надо же, как устроились!
Я догадался, что возмутило женщину. Мама получила очередную пенсию 20 ноября. А умерла 22-го. Если бы она умерла 19-го, то ноябрьская пенсия пошла бы в счет этих двух. Действительно, ловко устроились! Получают пенсию и тут же умирают, а государству надо платить еще за два месяца. Впрочем, от дальнейших восклицаний инспекторша воздержалась. Нечего делать. Раз перехитрили, надо платить. Закон есть закон.
Моя мама умерла в 78 лет. Всю свою жизнь она работала врачом. Но персональную пенсию ей дали не за это. В 1919 году она вступила в партию.
Когда умирает старый член партии - положено дать объявление в газету. Это объявление принимают только с визой райкома партии. Несколько старичков-пенсионеров из парторганизации при ЖЭКе, в которой мама состояла в последние годы, добровольно вызвались похлопотать. И старички честно бегали по райкомовским лестницам, ждали в приемных и получили высокую визу. Но - звонок и расстроенный голос в телефонной трубке:
- Виза есть, за объявление в газету должен платить райком, но... - трубка откровенно всхлипывает, - говорят, в райкоме нет сейчас денег. Деньги будут в конце недели, но сейчас... Что делать?
Я прошу их не волноваться. Спасибо, товарищи! Мы сами заплатим. Брат поедет в газету, все уладит...
Мама была в партии пятьдесят лет, но у райкома нет денег для объявления о смерти старого большевика. Хорошо, что мама об этом никогда не узнает.
Брат едет в газету. И снова звонит телефон. Убитый голос брата:
- Не хватает денег на объявление. Я же не знал, что это так дорого. Касса закрывается, а в долг не верят...
Таким образом, объявление появится после похорон. И тут я вспоминаю, что у меня есть возможность выйти, так сказать, из шкуры простого советского человека. Я знаком с дочкой главного редактора этой газеты. Когда-то она училась у меня в классе. Набираю номер. Сбивчиво объясняю, в чем дело, обещаю, что, разумеется, отдам при встрече... Меня обрывают на середине:
- Где ваш брат? В коридоре редакции?
Потом брат рассказывал, что через пять минут после нашего разговора к нему, причитая, неслась секретарша главного редактора, размахивая деньгами, которые ей лично дал шеф.
Короче говоря, в конце концов все было сделано так, как этого, наверное, хотела бы мама. И пенсионеры из ее жэковской организации принесли венок, купленный в складчину, и организовали прямо на квартире нечто вроде митинга, произносили речи, говорят, хорошо выступали. Я не слышал, сидел в другой комнате вместе с моими друзьями. И поймал себя на мысли, мол, маме приятно было бы узнать, что почтить ее память пришло много людей...
И еще помню, что я все время хлопотал, встревал в какие-то мелочи, что-то улаживал. Вполне мог без этого обойтись. Но знаете, когда ты вроде бы при деле, как-то легче. Впрочем, кто-то ведь должен был быть "при деле". Почему не я?
Утром я сел в автобус у Ваганьковского кладбища и поехал в морг, на другой конец города. Шофер автобуса был как бы представителем государства, я же был обыкновенным гражданином, с которого можно драть три шкуры. Все, что было заплачено ранее, теперь почему-то не считается. Я принял эти условия. Шофер посадил в автобус своего дружка, вроде бы для подмоги. Еще десятка. Я согласился и с этим. У морга меня ждал коллега из школы, преподаватель физики. Вчетвером (похоронная команда из двух учителей и двух могильщиков) мы перетащили гроб в машину...
Новый крематорий, "обслуживающий" сейчас москвичей, расположен в десяти километрах за кольцевой автомобильной дорогой. Мы ехали опять через весь город, и улицы, с жидкой кашей из снега и грязи, кипели под колесами ревущей индустрии. Наш автобус лихо выворачивал между огромными трейлерами и самосвалами, и мы неслись как на пожар.
Новый крематорий - это модерная фабрика, конвейерное производство. Мы встали в хвост очереди. И тут шофер сказал, что не может ждать, ибо должен взять своих детей из детского сада. Причина, бесспорно, уважительная. Но почему он не предупредил меня заранее, когда я оформлял заказ в конторе? Наивный вопрос. Я расплатился. И довольный шофер решил меня выручить. Он привел водителя другого автобуса, явного калымщика. Хищный, оценивающий взгляд. Ладно, уж так и быть, калымщик отвезет нас обратно в город, но... Астрономическая сумма. Мне некуда деваться. Хоронить маму приехало много стариков. Как им потом тащиться из загорода с тремя пересадками? Мне нужен автобус. Я согласен.
Очередь конвейера движется не спеша. Калымщик подходит опять. Глаза его пылают фиолетовым пламенем. Он понимает, что с меня можно драть и драть. Он грозится уехать через пять минут или... Ладно, я согласен. Лезу в карман, отсчитываю деньги. Через десять минут все повторяется снова. Как в игре ставки повышаются. И так он подходил ко мне еще три раза...
Сервис первого в мире государства рабочих и крестьян показывал свой звериный оскал.
Что ж, думал я, хорошо, что моя мама никогда об этом не узнает.
БЕГА
Юрочка-Заправщик штопором ввинтился между Брюхан Брюханычем и Жир Жировичем и сразу обратил внимание, что с барьера исчезли бутылки с пивом и стаканчики. Илюша-Овощник покусывал губу и смотрел на дорожку. Юрочка проследил за этим взглядом: заезжал Белый Парус. Жеребец осторожно ставил ноги, словно балерина на пуантах.
- Кого играет касса? - спросил Илюша-Овощник, и в голосе его не было следа прежней шутливости и ерничества.
- Бьют одного Отелло, только треск стоит.
- Идеолога трогают?
- Немного, - с готовностью ответил Юрочка и почувствовал легкое разочарование. Во втором гиту Идеолог, конечно, потянет на пять рублей в одинаре, но неужели это те чудеса, которые обещал Илюша?
Заехал Колос. Гунта, натянув вожжи, откинулась назад, изо всех сил сдерживая жеребца.
- А за этого сколько дадут? - Овощник хищно стрельнул глазом на Колоса.
- Рублей десять - пятнадцать, не меньше. Он ведь ничего не показал в первом гиту.
Овощник достал три десятки и снисходительно глянул на Юрочку.
- Поставишь от Колоса по червонцу к пятому, седьмому и восьмому. Беги на сороковку.
Юрочка оторопело перевел глаза с Овощника на Сал Салыча. Лицо Сал Салыча было внушительно и непроницаемо.
И понесся Юрочка-Заправщик, понесся впереди собственного радостного визга, петляя между людьми, протискиваясь, просачиваясь, пролетая, пролезая, понесся бодрым аллюром к 139-й кассе. И на ходу пристроился к нему, повторяя Юрочкины замысловатые петли, маленький человечек с усиками, в кепке-семиклинке.
Бакинец с балкона зорко наблюдал за компанией Илюши-Овощника. Он видел, как резво поскакал на сороковку Юрочка-Заправщик. Радио предупредило, что до закрытия касс осталось три минуты. И тогда, расходясь веером, отправились в глубь трибуны четыре Илюхиных компаньона. Они двигались мощно и целеустремленно, раздвигая публику, как ледоколы - мелкие льдины.
Маленький человечек с усиками, в кепке-семиклинке подбежал к Бакинцу, тяжело дыша, как гончая собака. Бакинец нетерпеливо вырвал из его рук увесистую пачку билетиков, перетряхнул их и нахмурился.
- Овощник заряжает Колоса? Сколько же ставил Заправщик?
- По тринадцать билетов - к трем, - пыхтя паровозиком, доложил усатик.
- Спасибо, Стасик, - ласково пробасил Бакинец, спрятал билеты, размял сигарету, зажег спичку. Движения его были подчеркнуто медленны, но пока он подносил спичку к сигарете, мысль Бакинца сработала быстро и четко:
"По тринадцать. Три рубля Заправщик добавлял от себя. Значит, десятью. А мы повторили двадцатью рублями. Обштопали Овощника. Теперь понятно - Гунта в первом гиту просто придержала Колоса. Похоже. Но червонец - это не ставка для Илюхи. Илюха не мелочится. Итак, что мы имеем? Он заряжает к трем. Пятый и восьмой - фонари, седьмой - темнота. Пока это самая ценная информация. Главную ставку сделают Пузанычи и Брюханычи. От кого?"
