– Добавь сюда Яковлева и Шеварднадзе, – сказал генерал. – Их просионистская пресса уже объявила пророками. А эти пророки разрушили великую державу. Алчущие власти авантюристы придумали суверенитеты, объявили себя президентами и думают, что каждый в одиночку выберется из трясины, устроенной прорабами и архитекторами перестройки. Не получается. Как вы считаете, Николай Семенович?
– Иисус сказал: всякое царство, разделившее само в себе, опустеет и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит, – ответил епископ.
– Иисус был мудрый и дальновидный товарищ, – сказал генерал. – Но вы, владыко, так и не ответили мне: скоро наступит воскресение России?
– Видите ли, почтенный Дмитрий Михеевич, я не политик и затрудняюсь… Я бы хотел от вас услышать ответ, как от человека военного?
Но генерал уклонился от ответа, видно, сейчас его интересовало нечто другое, и он воспользовался словом епископа «не политик», сказал презрительно и веско:
– Сегодня нет людей вне политики и быть таких не может. Что, не согласны? Скажите – церковь вне политики? Как бы не так. А ваш современный поп Гапон, ну этот рыжий экс-диссидент, мразь, которая витийствует на сборищах так называемых демократов, он что – тоже вне политики? – звучал гулко возбужденный бас генерала.
– Это его личное мнение. К тому же он депутат и обязан, – пожав плечами, несколько смутился епископ.
– Что обязан? – решительно спросил Якубенко, уже невольно втягиваясь в спор, которого только что хотел избежать. – Выступать против воли народа на театральных баррикадах? Так?
– Вы имеете в виду у Белого Дома. Но там был народ, и священник среди народа, – это естественно, – попытался возразить епископ, но генерал стремительно перебил порывистым презрительным тоном:
– Какой народ? Пьяная толпа, шваль бездельников и подонков, истеричных дамочек, тель-авивского происхождения защищали ваш Белый Дом – в то время филиал вашингтонского, на который, кстати, никто и не нападал.
«Начинается, – тревожно подумал Иванов, соображая, как не дать разгореться нежелательной дискуссии. Но епископ заговорил как бы мимоходом, но серьезно и обиженно:
– Дом этот совсем не мой, и я ни в нем, ни возле него никогда не был.
– Да я вас, уважаемый Николай Семенович, лично вас, не упрекаю, и прошу извинить меня. А вот вашего патриарха я обвиняю и считаю его недостойным возглавлять православную церковь. Хоть я человек в общем-то неверующий, но крещеный.
– В чем вы его обвиняете? – не повышая голоса, но холодно спросил епископ. В его словах чувствовалось напряжение. – Что он благословил Ельцина в связи с избранием на пост президента?
– Отнюдь, это пусть останется на совести господина Редигера. Я обвиняю его в том, что он – господин Редигер, или по-вашему Алексей второй, отлучил от церкви русских патриотов, великомучеников, безвинных страдальцев за русский народ, так называемых руководителей так называемого путча.
Выпуклые блестящие глаза епископа смотрели на генерала с холодной отчужденностью. Он даже задергался на стуле, демонстрируя неловкость. Сказал, глядя на Иванова, словно ища его поддержки:
– Но они же арестованы как преступники?
– Извините. Преступники или нет – это скажет суд. Только суд вправе, – все больше возбуждаясь, заговорил генерал. – Позвольте вас спросить, Николай Семенович, вы читали манифест этих «преступников» и программу спасения России?
– Читал, – тихо кивнул епископ.
– Что вы нашли в ней преступного? – наступил генерал.
– Но ведь они хотели вернуться к социалистическому прошлому, – не очень уверенно и сдержанно ответил епископ.
– То есть сохранить Союз, как единое государство, сохранить советскую власть, как власть народа, не попустить того, извините, бардака, в который превратили Горбачев и вся его шайка демократов некогда великую страну, – весомо сказал Якубенко. Прямые гордые глаза его глядели пристально и строго. – Скажите, владыко, вам нравится то положение, в котором находится в настоящее время наша страна и наш народ? Только честно: ваш ответ не услышит господин Редигер. – Он почему-то подчеркнуто называл мирскую фамилию патриарха Алексия второго.
– Положение, конечно, не завидное, – уклончиво ответил епископ. – Но ведь Ельцин обещает, что трудности временные.
– И вы ему верите, как миллионы безмозглых баранов, загипнотизированных сионистской продажной прессой и растлевающим циничным телевидением, верили Горбачеву, которого теперь называют Иудой. Шесть лет верили. А теперь проклинают, православные. Вот бы кого отлучить от церкви вашему Редигеру. И это было бы справедливо. А не благословлять восходящих на трон авантюристов. Что же касается социалистического прошлого, которое так неистово обливают грязью сторонники реставрации дикого капитализма, все эти лжедемократы, «пятая колонна», то хотите вы того или нет, а к нему вернется наш народ, когда опомнится, очнется от сионистского дурмана. Только это будет социализм подлинный, без глупых искажений, не хрущевский-брежневский и не горбачевский. Это будет подлинная демократия и советская власть, которую Ельцин фактически упразднил. Жаль, что все придется начинать сначала, на развалинах, на руинах, в которые спешат до основания разорить страну лакеи и агенты ЦРУ.
Предчувствуя накал страстей – а также и более острые и откровенные разговоры в эти месяцы происходили в каждом доме по всей Руси великой, – Алексей Петрович решил своим вмешательством, как хозяина, если и не потушить, то хотя бы смягчить беседу, и незаметно наполнил рюмки.
– Друзья, – сказал он с веселой и вежливой улыбкой, – мы как-то от поэзии сбились на прозу и совсем забыли или не заметили, что наши рюмки давно ожидают тоста. Я хочу вернуть вас к стихам, которые прочитал владыко, и предлагаю тост за воскресение России! Она не погибнет!
– За скорое воскресенье, – сказал Якубенко и протянул свою рюмку к рюмке епископа. Невольная вежливая улыбка скользнула по алым губам владыки и затерялась в густых дебрях бороды. Он сказал:
– Ее воскресенье начнется с духовного возрождения. Люди стосковались по вере. Без веры человеку нельзя, противоестественно его происхождению и сути, как и всему человеческому. Вера – это добро и созидание. Безверие – это зло, произвол и разрушение. Апостол Иоанн сказал: «Всякий делающий зло, ненавидит свет и не идет к свету, чтоб не обличились дела его, потому что они злы, а поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге сделаны».
Алексей Петрович решил перехватить инициативу и направить разговор в нейтральное русло. Но неожиданно для него заговорил епископ, как бы продолжая «скользкую» тему. Он уставил холодный, хотя и вежливый взгляд на генерала и спросил все тем же ровным без интонации голосом:
– Скажите, Дмитрий Михеевич, почему вы как-то с нажимом называете святейшего патриарха его мирской фамилией? Тут вы в чем-то… как бы вам пояснить, заблуждаетесь…
– Почему? – переспросил генерал спокойно рассудительно. – Недавно я прочитал в газете «Земщина» – сейчас много разных газет и газетенок наплодилось, – так вот в ней в № 60 за этот год со ссылкой на корреспондента ТАСС Кузнецова – не знаю, товарища или господина – сообщается о поездке вашего патриарха в Соединенные Штаты и его выступлении в синагоге. И в своей проповеди патриарх говорил об антисемитизме в нашей стране – заметьте: не о сионизме, который сейчас захватил чуть ли не все газеты, журналы, радио, телевидение, кино, но и все экономические сферы: биржи, смешанные предприятия, посреднические кооперативы, проник в высшие сферы власти, – а о надуманном антисемитизме.
– Насколько мне известно, его святейшество патриарх выступал не в синагоге, а перед религиозными лидерами еврейских общин США, – уточнил епископ.
– Это одно и то же, – возразил генерал. – Главная суть выступления или своего рода проповеди, в которой патриарх призывал единению иудаизма и православия, то есть что проповедовал так шумно рекламируемый сионистской прессой небезызвестный поп Мень. И вообще, мне кажется, это темная личность, странное пятно в русской православной церкви. Вы не находите?
– А вы были знакомы с отцом Александром Менем? – вопросом на вопрос уклонился епископ.
– Знаком по его телевизионным выступлениям. Ведь он был «звездой» на тель-авивдении, вроде Аллы Пугачевой. И после смерти остается такой.
«Это Троянский конь в православии», – подумал епископ Хрисанф о Мене, которого как при жизни, так и после смерти сионистская пресса и особенно телевидение делают новоявленным апостолом. Это было его личное мнение, как и мнение многих его коллег духовного звания. Но вслух об этом не решались говорить, опасаясь вызвать гнев и недовольство некоторых членов священного синода. Он лукавил и не был откровенным в своем ответе генералу:
