На сей раз законник сказал:
— Учитель, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?
Христос внимательно вслушался в ответ Иисуса.
— Ты же законник, верно? Так скажи мне, что написано в законе?
— Ты должен возлюбить Господа Бога всем сердцем твоим и всей душой, и всей силой, и всем разумением твоим. И должен ты возлюбить ближнего твоего, как самого себя.
— Правильно ты отвечал, — сказал Иисус. — Ты знаешь закон. Так поступай, и будешь жить.
Но этот человек был не кем-нибудь, а законником, и хотел показать, что у него на все найдется вопрос.
— А скажи мне, кто мой ближний? — сказал он.
На это Иисус рассказал вот какую притчу:
— Был некогда человек, иудей, как и ты, и шел он по дороге из Иерусалима в Иерихон. А на полпути подстерегла его банда разбойников: они сняли с несчастного одежду, избили его, отняли все, что у него было, и бросили на обочине, едва живого.
А по той дороге ходят многие, несмотря на опасность, и вот вскорости прошел священник. Он глянул на человека, что лежал на обочине весь в крови, и отвернулся, и зашагал дальше, не задержавшись. Затем появился служитель храма и тоже решил не вмешиваться: прошел мимо, ускорив шаг.
А потом проезжал самаритянин. Он увидел раненого и остановился помочь: пролил вино на раны, обеззараживая их, и пролил масло, дабы облегчить боль, и, посадив беднягу на своего осла, привез его в гостиницу. И дал содержателю гостиницы денег, чтобы тот позаботился о раненом, и сказал: «Если издержишь более, ты веди счет; я, когда буду проезжать здесь снова, отдам тебе».
Так что вот мой вопрос к тебе, в ответ на твой вопрос ко мне: кто из этих троих был ближний ограбленному на Иерихонской дороге — священник ли, храмовый служитель или самаритянин?
— Тот, который помог ему, — только и смог ответить законник.
— Вот и все, что тебе следует знать, — сказал Иисус. — Иди — и поступай так же.
Записывая слова брата, Христос понимал, что, при всей несправедливости притчи, люди будут помнить ее куда дольше, нежели юридическое определение.
Однажды Иисус с несколькими спутниками был приглашен на трапезу к двум сестрам; одну звали Мария, а другую — Марфа. От осведомителя Христос узнал, что произошло тем вечером. Иисус говорил, Мария сидела среди людей, внимавших ему, а Марфа готовила угощение.
В какой-то момент вошла Марфа и укорила Марию:
— У тебя хлебы сгорели! Послушай, не я ли просила тебя за ними приглядеть, а ты все напрочь позабыла! Разве я могу делать три или четыре дела одновременно?
— Я слушаю речи учителя; в сравнении с этим хлеб не так важен. Учитель с нами только на один вечер. А хлеба мы когда угодно поедим.
— Господин, а ты что думаешь? — воззвала Марфа. — Разве ей не следовало мне помочь, если я ее попросила? Нас здесь сегодня много; я не в силах одна со всем управиться.
— Мария, мои слова ты сможешь послушать снова, ведь есть здесь и другие, кто их запомнит, — сказал Иисус. — А если ты сожгла хлеб, то его уже никому не съесть. Ступай и помоги сестре.
Услышав рассказ, Христос понял, что и этому речению Иисуса пойдет куда как на пользу, если преподнести его как истину, а не как исторический факт.
В те редкие моменты, когда Христос оказывался рядом с Иисусом, он делал все, чтобы избежать встречи, однако время от времени его спрашивали, кто он такой и что делает, и не из числа ли он последователей Иисуса, и все такое. Христос легко справлялся с вопросами, изображая кроткую учтивость и дружелюбие и стараясь держаться в тени. По правде говоря, внимания на него почти не обращали, но, как любому другому, ему порою хотелось общения.
Однажды в некоем городе, где Иисус прежде не бывал и где его учеников почти не знали, Христос разговорился с женщиной. Она была из тех блудниц, которых привечал Иисус, однако не пошла на ужин вместе с прочими. Увидев Христа одного, без спутников, она сказала:
— Не хочешь ли заглянуть ко мне?
Зная, что это за женщина, и понимая, что никто их не увидит, Христос согласился. Он последовал за женщиной к ее дому, вошел внутрь вслед за нею и подождал, пока та заглянула во внутреннюю комнату — убедиться, что дети спят.
Она зажгла светильник, обернулась к гостю — и, вздрогнув, молвила:
— Господин, прости меня! На улице было темно, и я не могла разглядеть лица твоего.
— Я не Иисус, — сказал Христос. — Я — его брат.
— Ты так похож на него. Ты пришел ко мне за делом?
У гостя слова не шли с языка, но она поняла и позвала его к себе на ложе. Дело было сделано быстро, а после Христу захотелось объяснить, почему он принял приглашение.
— Мой брат считает, что грешники заслужат прощение легче, нежели праведники.
Я нагрешил очень немного: боюсь, недостаточно, чтобы заслужить прощение Божие.
— То есть ты пришел ко мне не потому, что я тебя соблазнила, а из благочестия? Мало бы я зарабатывала, если бы все были подобны тебе!
— Конечно, я соблазнился. Как бы иначе я смог возлечь с тобою?
— Ты расскажешь об этом брату?
— Я с братом почти не разговариваю. Он никогда меня не слушал.
— В твоих словах звучит обида.
— Я не обижен. Я люблю брата. На него возложена великая миссия, и хотелось бы мне служить ему лучше, нежели выходит на деле. Если слова мои невеселы, так, наверное, лишь потому, что я сознаю всю глубину моей неспособности уподобиться ему.
— А ты хочешь быть как он?
— Более всего на свете. Он все делает по страсти, а я — по расчету. Я способен видеть дальше, чем он; я вижу последствия того, о чем он и не задумывается. Но в каждое свое действие он вкладывается целиком, без остатка, а я всегда хоть что-то да придерживаю — из осторожности, из опасливости, или потому, что мне хочется скорее наблюдать и записывать, нежели участвовать в событиях.
— Если бы ты отбросил осторожность, тобою, возможно, тоже овладела бы страсть.
— Нет, — возразил Христос. — Есть те, что живут правилами и накрепко цепляются за свою высокую нравственность, потому что страшатся быть подхваченными ураганом страсти, а есть и другие — которые цепляются за правила, ибо страшатся, что никакой страсти нет и если они отпустят руки, то просто-напросто останутся на месте, нелепые и недвижные; а это для них невыносимо. Живя в тисках железной выдержки, они могут притворяться перед самими собою, что лишь грандиозным усилием воли обуздывают великие страсти. Я — один из таких. Я это знаю — и ничего не могу поделать.
— По крайней мере, знать о том полезно.
— Если бы мой брат захотел поговорить об этом, он бы сложил незабываемую притчу. А я могу только описать, что происходит.
— Описывать — уже кое-что.
— Да, кое-что — но очень немного.
— Так ты завидуешь своему брату?
— Я им восхищаюсь, я его люблю, я жажду его одобрения. Но до семьи ему дела нет; он сам так часто говорит. Если бы я исчез, он бы того и не заметил; умри я — ему все равно. Я все время о нем думаю, а он обо мне и не вспоминает. Я люблю его, и моя любовь меня терзает и мучит. Порою я чувствую себя бесплотным призраком рядом с ним; как будто настоящий — один только он, а я — иллюзия. Но — завидовать ему? Досадно ли мне, что столь многие щедро дарят ему любовь и восхищение? Нет. Я искренне верю, что он достоин всего этого — и даже большего. Я хочу служить ему… Нет, я надеюсь, что действительно служу ему — но он никогда не узнает, как именно.
— А в детстве тоже так было?
— Он частенько попадал в беду, а я его вызволял, или просил за него, или отвлекал внимание взрослых ловким фокусом или метким замечанием. Он никогда не благодарил меня; он принимал как должное, что я его непременно вызволю. А я и не возражал. Я был счастлив служить ему.
— Будь ты больше похож на него, ты не смог бы так хорошо ему служить.
— Я мог бы лучше служить другим.
— Господин, я — грешница? — вдруг спросила женщина.
— Да. Но мой брат сказал бы, что твои грехи прощены.
— А ты — скажешь так?
— Я верю, что это правда.
— Тогда, господин, не сделаешь ли для меня кое-что?
И женщина распахнула одежду и обнажила перед ним грудь, изъязвленную опухолью.
— Если ты веришь, что грехи мои прощены, пожалуйста, исцели меня!
Христос отвернулся, затем снова поглядел на женщину и сказал:
— Твои грехи прощены.
— А мне тоже должно в это поверить?
— Да. Должен верить я, и должна верить ты.
— Скажи еще раз.
— Твои грехи прощены. Взаправду.
— Откуда мне знать?
— Ты должна уверовать.
— А если я уверую, я исцелюсь?
— Да.
— Я поверю, если поверишь ты, господин.
— Я верю.
— Скажи еще раз.
— Я уже говорил… Хорошо же: твои грехи прощены.
— И все-таки я не исцелилась, — молвила женщина.
И запахнула одежды.
— А я — не брат мой, — отозвался Христос. — Зачем ты просила меня об исцелении, если знала, что я не Иисус? Я разве уверял, что смогу исцелить тебя? Я сказал тебе: «Твои грехи прощены». Если тебе недостало веры и после этого, так это твоя вина.
