Они взобрались на гребень, о котором говорила хозяйка «Рая» в Сан-Винченцо, и увидели внизу, на расстоянии всего-то полутора сот метров, две зияющие пасти, каждая диаметром метров в сто - прикинуть их размеры Туриан еще успел.
— В укрытие! — рявкнул он, на сей раз как настоящий мужчина. (Будучи ефрейтором санитарной службы 97-го базельского стрелкового батальона, он неоднократно участвовал в военных сборах.) — В укрытие! — скомандовал он, едва они заглянули в правый клокочущий кратер, левый лишь слабо курился.
Это была уже совсем другая музыка.
Эпилептические конвульсии циклопического существа. Из правой пасти вырвалась струя блевотины, высокая струя, которая была нацелена прямо на ангела-странника в розовом свитерке, на Туриана и его жену.
Ангелус схватил ее за первое, что под руку подвернулось, - большой черный узел волос на затылке. Оттащил ее с тропы под защиту скальной плиты, выступающей по ту сторону хребта, порвав при этом свои узкие американские брюки.
Над ними с оглушительным треском пролетали бесформенные пылающие шары разной величины, комья земли размером с небольшую дыню и меркнущие на лету брызги огненного дождя.
— М-могло и уб-бить, — выдавил Туриан, тяжело дыша.
Его жена, судя по всему, тоже запыхалась. Но потом он понял — это был прерывистый беззвучный смех.
— Хи-хи-хи! Ну и что? — Глаза у нее пылали точно лава.
— То есть как, кх-х, кх-х-х, «ну и что»?
— Ну и что? Хи-хи-хи! Разве это не лучше?
— Лучше, кх, кх, — чем что?
— Чем сдохнуть от водородной бомбы, хи-хи-хи! Разве это не... хи-хи-хи... более естественно?
Ангелус молчал, все еще тяжело дыша. Тут она прошипела:
— К тому же со мной-то ничего бы не случилось.
— А со мной, Лулубэ?
— С тобо-ой? Ты ведь у нас Херувим. Ангелок. С ангелами ничего не случается.
Впервые в жизни Туриан испытал тихий ужас перед своей ненаглядной женой.
Утром они поднялись на борт «Эоло». Это было уже не какое-то маленькое суденышко, шнырявшее между островами архипелага, а довольно большой пароход, который совершал рейсы из Неаполя в Мессину и по пути завозил почту на Эолийские острова. Но даже такому большому пароходу при вполне приличной скорости потребовалось почти три часа, чтобы добраться от Стромболи до Липари. И снова на палубе топтались эти толстые солдаты, казавшиеся безоружными. Один — он стоял, привалившись к бортику животом, — лениво взмахнул рукой, показывая Лулубэ и ее мужу на широкое каре вышедших в море рыбачьих лодок; их коричневые паруса сейчас были спущены. Полипов и каракатиц ловят ночью, пояснил солдат, а тунца — днем. В конце августа здесь, у Липарских островов, ходят косяки мелкого тунца, более крупный тунец появляется только в сентябре, а скоро уж начнут вылавливать и самых настоящих великанов: они плывут мимо острова и попадают прямиком в каре рыбачьих лодок с той стороны, где нарочно оставлено свободное пространство. Тогда ставят огромную сеть — и дело сделано.
Госпожа Туриан проявила весьма умеренный интерес к рыбной ловле. (Она не подозревала, что всего через несколько дней в ее судьбе все переменится из-за огромной рыбины, морского великана, хотя и не тунца.)
— А скажите, почему здесь, на пароходе, так много солдат?
— Солдат? Каких солдат, синьорина? — Он сказал «синьорина», не «синьора».
Создание хихикнула. Бритое синеватое лицо — настоящее лицо солдата — сохраняло, казалось,серьезное выражение.
— Разве вы не солдат? — с рассеянной улыбкой спросил Ангелус.
— Нет. Я карабинер, — с достоинством ответил паренек.
— Ах, так, значит, все эти люди — полицейские? Но зачем? Чего ради держать такое количество полицейских здесь, на островах?
Теперь уже и синещекий парень заулыбался и внимательно посмотрел на Туриана.
— Molti contrabandieri[19], — коротко ответил он.
— О, контрабандисты! — восторженно воскликнула Создание.
— И они возят контрабанду из Италии в Северную Африку и из Африки в Италию? — предположил Ангелус.
— Именно так.
— Что же они провозят? — спросила Лулубэ.
— Все, синьорина.
— И оружие?
— На территорию Италии контрабандного ввоза оружия нет.
Туриан:
— Зато тем больше его провозят в Северную Африку?
Синещекий ухмыльнулся. Ленивый жест руки, поднесенной к маленькому козырьку фуражки, означал, что неофициальный разговор со служащим полиции окончен.
Пароход причалил в Марина Лунгади Липари, и супруги сошли на берег, а «Эоло» поплыл дальше в Мессину. Когда хозяин гостиницы синьор Доменико Априле услышал, что они поднимались на Стромболи, к самым «пастям ада», он грузно опустился на каменный бордюр резервуара для воды во дворе своей траттории и, словно теряя сознание от ужаса, закатил глаза. Но мигом пришел в себя и принялся размахивать руками и причитать:
— Благодарите Господа за то, что остались целы и невредимы!
— Никакой опасности не было, — небрежно бросила Создание.
— Никакой опасности?! — Синьор Априле с упреком обернулся к Туриану.
— Никакой, — солгал он.
— Я сицилианец! Родом из Милаццо! Я не трус, но... Или вы думаете — я трус? Да я... я сражался с мафией! И в одном деле, в таком деле, когда уж и до ножей дошло, я получил удар, да-да, получил удар ножом, был ранен в такое, понимаете, деликатное место... Не верите? Погодите, погодите, сейчас я покажу вам эту отметину, мой шрам!.. — И синьор Априле вдруг повернулся к ним спиной и, приподняв несколько ровных маслянистых прядей, продемонстрировал свой жирный затылок.
Ангелус удивился:
— Это и есть «деликатное место»?
— Да, синьор! Вам, наверное, известно, что здесь самое уязвимое место черепа. И если бы бандит ткнул меня ножом сюда...
— Не вижу никакого шрама, - заявила Лулубэ.
— Никакого шрама?! - Качая встрепанной головой, Априле бросился в дом и вскоре вернулся, в руках у него было два зеркальца для бритья. - Никакого шрама?!
Солнце стояло уже совсем низко над пемзовыми горами, радужно-перламутровыми, как раковины. С помощью двух зеркал Априле начал разглядывать свой затылок, и тут одно зеркальце поймало солнечный луч и отбросило яркий зайчик из тенистого двора вверх, на склон горы. Взгляд Лулубэ скользнул вслед за веселым пятнышком света, и наверху, на фоне развалин Сарацинской башни, мимо которой бежала пешеходная тропка в Греческую долину, ее взгляд наткнулся на мужскую фигуру, она тоже была словно из светлой пемзы и переливалась перламутрово-розовым в теплом предвечернем свете. Солнечный зайчик в течение несколько секунд плясал вокруг далекой неподвижной фигуры, затем человек, очевидно, заметил и узнал стоявших внизу, во дворе. Он поднял руку, небрежно помахал им.
— Херувим! Там, наверху... Там же Кроссмен!
— Мистер Кроманьонец? Верно, это он.
Турианы замахали ему. Пемзовый человек на склоне еще раз быстро махнул в ответ и скрылся за Сарацинской башней.
— Очень давно это было, много лет назад, — нерешительно пробормотал старик Априле. — Моя схватка с мафией... Но если хорошенько приглядеться...
— То, конечно, ваш шрам прекрасно виден, — поспешил заверить его Ангелус.
В последующие дни — дни нескончаемого летнего света — Туриан дважды ездил после утреннего купанья на остров лангуст, Панарею. Маленький пароходик «Луиджи Рицци» сновал между островами архипелага далеко не каждый день, а большой «Эоло» только раз в неделю проходил через архипелаг на пути из Неаполя в Мессину или обратно, поэтому Ангелусу пришлось довольствоваться рыбачьей моторной шхуной, одной из тех, что так горделиво проплывали по морю, урча моторами, а иногда, при бризе, даже подымали свои коричневые паруса. Лулубэ три раза нанимала весельную лодку и уплывала не так далеко — в Порте Леванте, на «свой» остров, Вулькано. Она без посторонней помощи тащила мольберт и рюкзак, поднималась до половины склона вулкана, такого «цивилизованного» в отличие от Стромболи, и устраивалась на естественной террасе, откуда открывался вид на Вульканелло — маленький островок по соседству. От его сернистых источников струился белый, легкий, как утренний туман, пар. В эти дни была начата картина маслом - 120 на 90 см, — которая существенно отличалась от всего написанного ранее тридцатидвухлетней художницей Лулу Б. Туриан. Исчез ее псевдомистический стиль — ее снобизм. Она писала теперь обнаженную мужскую фигуру.
Он стоял, устойчиво, крепко, но все же чуть наклонившись вперед, опустив непомерно длинные руки, и был того же оттенка, что вулканический шлак у него под ногами. Над его крутым, высоким лбом плыл белый пар, небо и море сливались в одно цветовое пятно. Это был не пещерный получеловек-полузверь эпохи плейстоцена, это был в высшей степени сознающий себя человеком пещерный человек, который из-за чего-то — то ли по причине какого-то чудовищного разочарования, то ли из-за какого-то ужасного события, ибо именно в таком духе можно было истолковать выражение его лица с удивительно тонкими чертами, — скрылся в пещеру; голый человек нашел укрытие в земле — в земле, под которой кипит вулканическая лава. Казалось, он сбросил или потерял где-то не только свою одежду, но и вообще все, и поэтому было очевидно, что он свободен. (Удивительно, что именно аура свободы появилась в картине с самого начала, как только художница приступила к работе; если бы «портрет» однажды был дописан, он, несомненно, явился бы подлинным шедевром своей создательницы.) Хотя этот человек и сумел обрести независимость, достойную полубога, он все же явно был больше связан с землей, нежели с небом и морем, слившимися в единое целое. Потому что он что-то искал — это тоже было вполне очевидно.
