Как только стали поступать сведения о скором возвращении Одиссея на Итаку, задумалась Пенелопа о собственной жизни. Ну сами посудите: полный дом всякого сброда, якобы женихов; каждый вечер то «пати», то просто очередная пьянка; на ткацком станке паутина; зато супружеская кровать до блеска отполирована! Посмотришь на садовника – душа отдыхает; увидишь чистильщика бассейна – сердце кровью обливается, мол, неужели придет конец этому тихому женскому счастью?!
И была у Пенелопы подруга по имени Навсикая, дочь дона Алкиноя, которого величали «каппо ди тутти каппи» – «царь остальных царей на Сицилии». Вот они вместе и разводили бардак на Итаке в течение двадцати лет, Пенелопа да Навсикая. Первая – как соломенная вдова, а вторая – по дельфийскому предсказанию, что «лучше иметь сына-ефрейтора, чем дочь-проститутку!». А кому, извините, нужен такой оракул? Во всяком случае, не дону Алкиною, который списал свою дочь на Итаку и был таков…
– Ну что, Навсикая? – спрашивает Пенелопа. – Допрыгались?! Муж мой в обличии нищего высадился на побережье!
– Так пусть там и растет! – отвечает Навсикая. – Если высадился!
– Да не лакай ты прямо из кувшина! – ругается на нее Пенелопа.
– А в чем, собственно говоря, дело? – недоумевает Навсикая, с утра уже никакая, и декламирует стихи следующего содержания:
Как пьют с камрадами камрады,
Была бы тоже выпить рада!
Но мы же, мон ами, с тобою
Хлебаем, как свинья с свиньею!
– Ну прямо Гомер! – удивляется Пенелопа.
– А то! – соглашается Навсикая. – Давай сочиним «Алкиною»! Или «Одиссею»!
А тут вышеозначенный Одиссей ломится в двери – «Бум-бум-бум!», как полоумный молотит своими кулачищами – «Бум-бум-бум!», словно сваи заколачивает – «Бум-бум-бум!», вместо того чтобы вежливо позвонить и представиться – «Бум-бум-бум!», мол, извините за беспокойство – «Бум-бум-бум!», это муж из дальних странствий вернулся – «Бум-бум-бум!».
– Слушай, – говорит Навсикая опечаленной Пенелопе, – он всегда такой многошумный? У меня от этого «бум-бум-бум» уже голова болит!
Здесь падает дверь в «царские апартаменты» и давай залетать женихи, да не просто так, а со свистом… «Я насчитал у Гомера сто восемь ублюдков!», когда изучал «Одиссею» в переводе Вересаева, но в переводе Жуковского, говорят, ублюдков было больше… «Кучами так женихи друг на друге лежали!»
– Это что? – спрашивает чисторадилюбопытный Одиссей у Пенелопы и Навсикаи.
Главное, ни здрасте тебе, ни до свидания, а сразу по дому шарить и порядки свои наводить.
– Это женихи! – отвечает слишкомбесстыжая Навсикая. – А что?
– Чьи? – интересуется мягкостелющий Одиссей.
– А я откуда знаю? – говорит совсемобнаглевшая Навсикая. – К нашему берегу, извините за выражение, много всякого-якого прибивается – то женихи, то, извините, кое-что похуже! А за двадцать-то с лишним лет вишь чего накопилось?!
– А ты ехидна яйцекладущая! – возмущается Одиссей. – Вздумала шутки со мной шутить?! Да я на Харибду с голыми руками ходил! Сцилла, завидев меня, плакала как ребенок!
Страшно рычащая Сцилла в пещере скалы обитает.
Как у щенка молодого, звучит ее голос…
– Хотите верьте, хотите не верьте, – вздыхает гладковрущая и быстронаходчивая Навсикая, – но это не женихи, а разносчики пиццы! Такое традиционное итальянское блюдо…
Тут Пенелопа принимается живокартинно рыдать, чтобы поддержать подругу. Ведь куролесили вместе, а шишки сейчас посыплются на одну Навсикаю. Вдобавок женские слезы действуют на мужчин успокоительно, словно киферонский лев на Геракла.
– Насколько мне известно, – пускается в рассуждения слегкапоостывший Одиссей, – разносчики пиццы привозят свои лепешки, получают расчет и немедленно улепетывают обратно. Так у них заведено. А эти почему задержались?
– Вас дожидались! – говорит невозмутимобрехущая Навсикая. – Ведь расчета они не получили! Потому что вы, батенька, как оголтелый ускакали на Троянскую войну, а нас оставили без средств к существованию!
И тоже начинает многострадально рыдать, поскольку все отговорки у нее закончились, а заодно и вино в кувшине… Ну, Одиссей ощущает себя наипоследней скотиной, что двух женщин довел до истерики, и думает, каким образом загладить свою вину – по шерсти или против шерсти, по шерсти или против шерсти, по шерсти или против шерсти… Приходит к выводу, что лучше – по шерсти, и начинает оправдываться:
С сердцем разбитым в груди я долго скитался, покуда
Боги меня наконец от напастей решили избавить…
А Навсикая, сморкаясь в платочек, ему отвечает:
Тою порою жена ваша верная, блин, Пенелопа,
Грустно без пищи лежала, еды и питья не вкушая…
И так ладно да складно у них получалось: Одиссей – свое, а Навсикая – свое; что суток за трое они наговорили на целую поэму, с перерывами, конечно, на кратковременный отдых и неумеренные возлияния. Что же касается женихов, то, по словам Гомера:
Все пожелали иметь попроворнее ноги,
Чем богатеть, и одежду и золото здесь накопляя.
И, если верить научным изысканиям, в частности Роберту Грейвсу: «В „Одиссее“ нигде прямо не говорится, что Пенелопа была неверна Одиссею во время его длительного отсутствия, правда, указывается, что она обворожила женихов и требовала от них подарков… Но Навсикая, если только она является автором „Одиссеи“, рассказывает все по-другому, стараясь обелить Пенелопу…» Конец цитаты.
Каждая вавилонянка однажды в жизни должна садиться в святилище Афродиты и отдаваться [за деньги] чужестранцу. Сидящая здесь женщина не может возвратиться домой, пока какой-нибудь чужестранец не бросит ей в подол деньги и не соединится с ней за пределами священного участка. Бросив женщине деньги, он должен только сказать: «Призываю тебя на служение богине [Афродите]!» Плата может быть сколь угодно малой. Девушка должна идти без отказа за первым человеком, кто бросил ей деньги. После соития, исполнив священный долг богине, она уходит домой, и затем уже ни за какие деньги не овладеешь ею вторично. Красавицы и статные девушки скоро уходят домой, а безобразным приходится долго ждать, пока они смогут выполнить обычай. И действительно, иные должны оставаться в святилище даже по три-четыре года…
Геродот
1. Главный вход с полуколоннами и фронтоном, а также надписью следующего содержания: «Во владениях Юлии Феликс, дочери Спурия, сдаются внаем: элегантные термы для респектабельной публики, достойные самой Венеры; художественные мастерские и комнаты для проживания на втором этаже, – начиная с ближайших августовских ид и на пять лет кряду. По истечении этого срока аренду можно возобновить простым соглашением».
Больше о Юлии Феликс ничего не известно. Ее прозвище Felix переводится как «счастливая» или «удачливая», однако другой информации о Юлии Феликс в античных источниках и среди эпиграфических памятников не обнаружено.
2. Второй вход в имение Юлии Феликс с виа дель Аббонданца – улицы Изобилия. Все названия улицам и переулкам в Помпеях дали археологи. На виа дель Аббонданца обнаружили множество торговых лавок, мастерских и закусочных, а в переулке Лупанария – заурядный бордель. И, как теперь поясняют гордые итальянцы, в домике «с нависающим балконом» находится lupanaria o bordello (перевода не требуется).
3. Атрий (лат. atrium – помещение, почерневшее от копоти). Первоначально в центре древнеримского атрия располагался очаг, и крыша над ним имела отверстие для выхода дыма. Во времена Юлии Феликс вместо древнеримского очага по моде тех лет располагался неглубокий четырехугольный бассейн – имплювий (лат. impluvium – водосток), а над этим бассейном находилось аналогичное по размерам отверстие – комплювий (лат. compluere – стекаться) для стока дождевой воды.
4. Портик (лат. porticus) перед термами (о термах см. ниже). В доме Юлии Феликс это крытая галерея, ограниченная с трех сторон стенами, где древние помпеянцы могли укрыться от палящего солнца или дождя до или после бани.
В Доме непорочно влюбленных, как его окрестили развеселые землекопы, на стене аналогичного портика археологи обнаружили надпись: «Любовникам, словно пчелам, жизнь тут кажется медом». Правда, согласно другой легенде, вышеозначенное жилище называется Домом нежно возлюбленных, но это уже стилистические детали. Видимо, археологи не сошлись во мнениях, в какой исторический момент «непорочно влюбленные» нарушают все предписания и становятся «нежно возлюбленными».
5. Бассейн, этакий баптистерий (лат. baptisterium), с прохладной водой, где можно было поплавать на свежем воздухе. Находился бассейн, кстати, позади кабака, как будто специально для протрезвления.
6–9. Термы (лат. thermae – бани)
