В то время как наши друзья золо просто плакали с досады, мы, внезапно выйдя из оцепенения, бросились на середину площади, подхватили Мор-Замбу на руки и, торжествуя, понесли по кругу. Радость наша не поддавалась описанию. Вскоре и золо, люди здравомыслящие и отходчивые, присоединились к нашему безумному ликованию, не скрывая, что завидуют нам, и в особенности тому, кого мы без всякой задней мысли называли теперь «нашим чудом». По их словам выходило, что Мор-Замба непобедим и что ему ничего не стоит утереть нос своему четвертому сопернику, совсем еще мальчишке.
Вечером делегация старейшин золо сообщила нам, что они выводят из игры своего последнего бойца и объявляют Мор-Замбу победителем.
Глядя на то, как торжественно носили мы его на руках и в эту ночь, и в течение трех или четырех следующих ночей, как вырывали друг у друга, как лебезили и заискивали перед ним, — глядя на все это, кто усомнился бы, что Мор-Замба наконец-то признан полноправным членом нашего племени? А каким праздничным, грандиозным и воистину достопамятным событием стало наше возвращение домой через леса, озаренные светом бамбуковых факелов и огнями костров, которые мы разжигали после долгих переходов, чтобы отдохнуть и выспаться сном победителей. Как всегда бывает в таких случаях, наше триумфальное шествие сопровождалось нескончаемыми плясками на берегах рек, через которые мы переправлялись, звонкими песнями, оглашавшими холмы и леса, веселой возней с девушками племени золо, многие из которых, вызвавшись немного проводить нас, не заметили, как дошли до самого поселка, да так и остались там навсегда.
Мужчины постарше обогнали нас, молодых, стремясь поскорее порадовать сообщением о нашем подвиге тех соплеменников, которым не посчастливилось быть его очевидцами. А мы всячески растягивали обратный путь, опустошали встречавшиеся нам по дороге поля, охотились и ловили рыбу, жарили на костре свою добычу, шастали по задворкам в окрестных деревнях, отыскивая пальмовое вино, и тут же распивали его, чествуя Мор-Замбу — теперь уж не проклятого чужака, а прославленного победителя.
Но последующие события быстро вернули нас к действительности, рассеяли иллюзии. От всякого, кто чересчур зажился на свете, можно рано или поздно ожидать какой-нибудь несуразной выходки; так случилось и с добрым старцем, приютившим Мор-Замбу. Вдохновленный, должно быть, нашей смелой вылазкой в город золо, он решил женить Мор-Замбу, которого давно уже считал своим сыном, на одной из дочерей Ангамбы. Эта нелепая затея была не только вызовом здравому смыслу, она угрожала также доброму согласию внутри общины, которая неминуемо должна была расколоться на множество враждующих групп. Одни из ее членов неизбежно стали бы на сторону старика, издавна восхищавшего их своей мудростью, благоразумием и достоинством, другие, не обладавшие такой широтой взглядов и возмущенные его дерзким замыслом, волей-неволей примкнули бы к Ангамбе, живому оплоту вековых традиций, осуждавших всякий союз с невесть откуда взявшимся чужаком.
Заручившись согласием своего подопечного, старик созвал к себе старейшин племени и устроил веселую пирушку, во время которой сообщил гостям, что Мор-Замба воспылал любовью к старшей дочери Ангамбы и поручил ему просить ее руки.
Как и предвидел добрый старец, его заявление ошарашило и возмутило собравшихся. Прошло некоторое время, прежде чем один из приглашенных собрался с духом и торжественно вопросил, известно ли, что думает обо всем этом сама девушка. Негодование возросло: большинство присутствующих были против подобных иноземных нововведений, влекущих за собой распад семей и неуважение к старшим. Однако, несмотря на поднявшуюся бурю, каким-то образом все уладилось, и было решено все-таки выслушать невесту. Изумленная и растерянная девушка залилась слезами, но, не переставая всхлипывать, весьма недвусмысленно дала понять, что согласна на предложение Мор-Замбы.
На мгновение нам показалось, что Ангамба попался в ловушку, что теперь ему остается только принять предложение старика. Но не тут-то было: плохо мы знали Ангамбу. Он начал с того, что заговорил о кровосмешении. Мор-Замба был-де усыновлен одним из членов племени и, следовательно, сам стал его членом; поэтому с его стороны будет святотатством вступать в брак с девушкой того же племени. Ангамбе без труда доказали, что он заблуждается, что ни о каком кровосмешении не может быть и речи и что святость подобных союзов подтверждена достославными примерами прошлого.
Все это время Ангамба изо всех сил сдерживался, не выдавая своих истинных мыслей, но тут он взорвался:
— Столь серьезное дело требует размышления, почему мне не дают времени, чтобы все обдумать? Вы что, сговорились навязать мне свою волю прямо сейчас, не сходя с места? В конце концов, отец этой девушки я. Разве не так? Уж не возьмется ли кто-нибудь утверждать, что ссудил меня своим семенем, чтобы я вложил его в лоно моей жены? И вдруг — на тебе, сразу замуж! И за кого, я вас спрашиваю? За человека, о котором ничего не известно: ни откуда он явился, ни куда путь держит. Ничего себе зять! Нет, так просто все это не решается, я прошу у вас время на размышление…
Эти слова произвели сильное впечатление на совет, и в конце концов Ангамба выиграл первый раунд. Но добрый старец не был обескуражен ни его озлобленностью, ни фантастическим упрямством, он не собирался складывать оружие, надеясь, что буря восторга, вызванная Мор-Замбой во время состязаний у золо, рано или поздно заставит членов совета перейти на сторону юноши.
Тем временем жители Экумдума, вообразив, что Мор-Замба сильно огорчен этим отказом, пытались, как могли, подлить масла в огонь. Даже пожилые и те не ленились подойти к нему с такими примерно словами:
— Да мало ли баб на свете? С какой же стати высунув язык гоняться за одной-единственной? И что ты в ней, собственно говоря, нашел? Послушай-ка, а почему бы тебе не поискать невесту в родных краях? Здешних-то, сам знаешь, не так просто уломать, поставь-ка себя на наше место…
Или с такими:
— Ах ты, бедняжка! Так, значит, дочка Ангамбы не для тебя! А ведь ты, мошенник, здорово в нее втюрился. И уж небось успел кое-что с нею сотворить? Ну, мне-то можно сказать! По глазам вижу, что успел! Ах ты, шалун этакий!
Или с такими:
— Вот что, старина: у меня есть на примете одна вдовушка, неподалеку отсюда, в деревне. На вид она еще ничего. Малость морщиниста, но в общем как раз тебе подойдет. Главное — никаких хлопот. Не то чтобы она совсем была свободна — есть у нее какой-то безногий калека, но, поверь мне, ради тебя она его наверняка бросит. Ты ведь не станешь особенно привередничать, а?
Один из нас умудрился однажды сказать ему даже такое:
— Раз ты уж так держишься за дочь Ангамбы, почему бы тебе не отправиться в родные края и не вернуться сюда вместе с родителями? Готов поспорить, что при виде этих почтенных особ Ангамба запел бы по-иному.
Абена не знал, что его друг в действительности вовсе не увлечен дочерью Ангамбы и что его нисколько не задевают эти насмешки и оскорбления. Он возмущался его терпимостью и требовал, чтобы Мор-Замба проучил зарвавшихся наглецов.
— Небо наделило тебя такой силой, — убеждал он его, — чтобы ты помогал торжеству добра и карал злых. Карать злых необходимо, они — помеха всеобщему счастью. Напрасно ты позволяешь им так над собой издеваться.
Никогда не унывающий Мор-Замба отвечал другу, что успел вынести столько унижений, что стал к ним совершенно равнодушен.
— Я и сам не знаю, почему это так, — объяснял он, — но чувствую, что все их злобные выпады выеденного яйца не стоят.
— Да брось ты, будь искренен: ты просто вбил себе в голову, что в долгу перед ними, потому что они тебя приютили. Ты убеждаешь себя, что община поступила с тобой великодушно. Но пойми, вначале все это было просто-напросто блажью, а теперь это уже игра. И какая еще игра! Но согласись, что ты ничем им не обязан! В конечном счете, дружище, вовсе не ты у нас в долгу, а мы у тебя.
Самому Абене не было нужды на словах доказывать эту истину, достаточно было того, что он поддерживал Мор-Замбу во время второго этапа борьбы, которую добрый старец, подгоняемый приближением кончины, решил повести против Ангамбы. По его настоянию друзья поочередно наведывались к самым влиятельным членам племенного совета — старикам, снедаемым разнообразными недугами, свойственными их возрасту, и совершенно одинаковым корыстолюбием. Особенно тягостное впечатление осталось у них от посещения первого мудреца — они словно воочию наблюдали, как проказа или какой-то страшный яд разъедает тело общины. Судя по всему, именно с той ночи Мор-Замбой овладела странная тревога, в конце концов переросшая в слепое преклонение перед диковинной мечтой, которая неотступно преследовала Абену.
Как и подобает благовоспитанным молодым людям, они явились к старейшине не с пустыми руками, а прихватили калебасу с вином. Хозяин, сухонький печальный старичок, лежавший на бамбуковом ложе у самого очага, сел, налил в кубок вина и, отхлебнув добрый глоток, угостил свою старуху, которую оба друга заметили, лишь когда она подошла к мужу. Словно опасаясь, что у него отнимут угощение, старик то и дело наполнял свой кубок и осушал его сам или подносил жене: это зрелище умиляло Мор-Замбу, но выводило из терпения Абену, который видел немало подобных сцен и мог заранее предугадать любой жест старика. В промежутках между возлияниями хозяин, который теперь показался Мор-Замбе моложе, чем он думал вначале, позевывал, кряхтел, вздыхал и потрескивал суставами.
