— Есть, бабушка. Даже два, — озорно говорю я. (Об этом я уже рассказывала, знаю.)
Больше, чем число моих возлюбленных, бабушку, конечно, интересует содержимое сумки. Но упрекать ее смешно.
— Что это? — спрашивает она.
— Молоко, бабушка.
У бабушки обиженный вид. Она хотела молоко в стеклянной бутылке, с тремя красными полосками на серебряной крышечке, какие продавались в восьмидесятые годы, а вместо этого я даю ей какой-то неведомый пакет из вощеной бумаги (который она потом на свою беду спутает с авиважем[48]).
— А когда приедет мама? – спрашивает она раздраженно, протестующе. — Что она с этой Америкой опять напридумала…
Любые поездки за пределы Праги бабушка считает полной бессмыслицей, поездки за пределы республики, на ее взгляд, чистое безумие, а чем она считает полеты через океан лучше даже не представлять себе…
— Возможно, уже завтра, — успокаиваю я ее. — И уж конечно, что-нибудь привезет!
Звонит мой мобильник. Ингрид, читаю на дисплее.
— Привет, — говорю я. — Как прошла случка?
В трубке — долгое молчание, потом слезы.
— Что стряслось?
— Все мужики — свиньи, вот что стряслось! — кричит Ингрид.
— Для меня это новость.
— Приезжай, пожалуйста! — просит она.
Смотрю на часы: еще успею.
— Хорошо, — вздохнув, говорю я. — Через полчаса у тебя.
— Ладно, и купи мне где-нибудь ромашковую мазь! — всхлипывая, просит Ингрид.
Ромашковую мазь? Господи, что они все себе думают? Медсестра я им, что ли?
3
В аптеке встречаю соседа Жемлу; жена болеет, он берет для нее порошки. Порошков чуть ли не половина сумки; замечаю: как только Жемла поворачивается ко мне, аптекарь с любопытством оглядывает его.
— А когда приезжает мама из Америки? — спрашивает Жемла.
— Завтра после обеда или послезавтра.
— Хорошо. Нам без нее уже скучно.
Звучит это почти неприлично. Стоит только представить, как этот пятидесятилетний пузан лезет на мою маму, меня начинает тошнить.
— Ты домой, Лаура? Подождать тебя?
— Нет-нет, я иду еще кое-что купить.
Это вранье, но мне надо, чтобы Жемла поскорее убрался, ибо уже подошла моя очередь.
— Ромашковую мазь, пожалуйста, — говорю аптекарю и многозначительно киваю Жемле: — До свидания!
— Привет!
Я жду, пока Жемла окончательно исчезнет. Аптекарь терпеливо ждет вместе со мной.
— И один фемигель, пожалуйста, — прошу его тихо.
4
Спустя полчаса сижу на красной софе из магазина «The Art of Living». Ингрид в ярости отмеривает взад-вперед двадцать пять квадратных метров своей элегантно обставленной гарсоньерки и при этом рассеянно осматривает мой подарок: коралловый браслет, который я минуту назад застегнула на ее запястье. Сейчас полшестого пополудни, но она все еще в ночной рубашке.
— Садись, прошу тебя, — говорю ей в третий раз. — Ты действуешь мне на нервы.
Наконец она останавливается.
— Я сесть не могу! — всхлипывает она. — Не понимаешь, что ли?
А потом все и вываливает: познакомилась, мол, с ним вчера вечером в кафе «Солидная неуверенность». Карел, лет тридцати, якобы не женат; у него своя фирма, которая к нам что-то ввозит.
— Но что он к нам ввозит? — перебиваю ее. — Часы? Героин? Сапоги? Что конкретно?
— Боже правый, не знаю, — говорит Ингрид. — Я никогда не помню деталей…
— Что вы пили?
— Вино, — говорит Ингрид как-то обиженно. — Ей-богу, только вино.
Одну бутылку белого выпили за ужином, другую — потом. Ингрид нравилась раскованность Карела, он как-то вообще не торопил событий. О Джулии Робертс за весь вечер не упомянул вовсе. О чем они говорили? Ингрид разводит руками. Ах, о чем только не говорили: о современной политике социал-демократов, о фильмах Формана, о мебели (Карел якобы любит, как и Ингрид, комбинацию дерева, стекла и металла), о взвинчивании цен на недвижимость, о книгах.
— Начитанный предприниматель? — вставляю я.
— Да, — говорит Ингрид. — И вправду так. Читал Маркеса, Набокова, Сарояна… Кого хочешь.
В основном говорил о путешествиях. У Ингрид создалось впечатление, что Карел объездил весь мир, но при этом был настолько умен, что не выставлялся. Все эти экзотические места служили ему лишь необходимым фоном для разных забавных историй и наблюдений… Знаете, как, например, выглядит мясная лавка в Южной Америке? Вот как: где-то на доме на ржавом железном крюке висит освежеванная коза; вы пальцем указываете на определенную часть туши, парнишка, отогнав мачете мух, эту часть и отрубает вам.
Говорил и о детях.
— Представляешь, о детях! — выкрикивает Ингрид. — Даже это для них не свято!
Карел говорил, что, конечно, хочет иметь детей. Биологические часы, дескать, тикают и для мужчин. Да, он знает, что как мужчина еще располагает некоторым временем, однако не хочет дожить до того, чтобы какая-нибудь придурошная учительница перед всем классом спрашивала его сына, почему вчера на родительское собрание приходил дедушка…
Итак, надлежащим образом очарованная Ингрид последовала ночью за Карелом к нему домой, где спустя пять минут после их прихода Карел вставил ей в зад.
И только в зад.
Даже музыки не включил.
Ингрид кровоточила, он вызвал для нее такси. Телефона и то у нее не взял.
5
Ингрид плачет у меня на плече, ее слезы смачивают мою майку.
Вдруг она поднимает ко мне взгляд:
— Да, мы с тобой знаем, что мы, женщины, тоже можем быть изрядными стервами… Но, — с сомнением качает она головой, — такими свиньями мы же не бываем?!
Все ли мужчины таковы? — Оливер отказывается от второй бутылки — Может ли любовную страсть охладить ящик для обуви? — Как Лаура целует кенгуренка? — Скандальное открытие в прихожей 1
Я ужинаю с Оливером!
Мы сидим в переполненном полуподвальном ресторане «Марко Поло» на набережной Влтавы; в окне надо мной — освещенный остров Жофин. Заведение выбрал Оливер: говорит, что ему нравится здешний добротный деревянный пол и добротные деревянные стулья.
Я оглядываюсь вокруг.
— А добротная деревянная обшивка? — спрашиваю с улыбкой.
Он отвечает мне улыбкой, но молчит. Мы оба в особом, приподнято-возбужденном настроении. Оливер, пусть и не отказался от своих вытянутых полотняных брюк, однако надел чистую рубашку и вполне приличный пиджак. Загар еще не сошел с него и очень ему к лицу.
— Перво-наперво сразу же ограничим круг наших разговоров, — говорю я. — Совершенно запрещаю вам говорить на такие темы, как современная политика социал-демократов, фильмы Формана, модерновая мебель, взвинчивание цен на недвижимость, Южная Америка и, главное, дети. Ни слова о детях, ясно?
— Хорошо, — недоумевая, соглашается Оливер.
Напористым шепотом пересказываю ему историю Ингрид (употребляю, естественно, выражение анальный секс). Он только кивает головой, но ничего не говорит. Мне кажется, что этой историей я, возможно, напрасно заморозила обстановку.
— В самом деле вы все одного поля ягоды? — к тому же ляпаю я глупо.
Оливер задумывается.
— Боюсь, что более или менее все, — говорит он серьезно, и я таращу на него глаза. — Мы отличаемся друг от друга лишь мерой своего эгоизма.
По счастью, в следующую минуту нам несут закуску; пламя свечи с приходом официанта трепещет, но не гаснет. Carpaccio превосходно, однако у меня перед глазами мертвая освежеванная коза.
— Ну, если можно, хорошего аппетита, — говорит Оливер.
2
Во время аперитива, о котором мы поначалу из-за Ингрид совсем забыли, предлагаю Оливеру перейти на «ты». Откладывать это уже невозможно. Мы чокаемся, и, как только спустя минуту привыкаем к непривычному ты, наш разговор обретает прежнюю легкость. Это опять тот Оливер, которого помню по нашим беседам на пляже: раскованный, умный, забавный.
Наклонившись ближе к нему, я под столом неприметно касаюсь его колена. Кожей чувствую его тепло. Пламя свечи отражается в его глазах — и меня ни на миг не посещает мысль о СПИДЕ или стафилококках.
— Я очень рада, что ты меня пригласил, — уверяю его. — Я люблю с тобой разговаривать.
Он не отвечает. Я беру бокал и выцеживаю несколько оставшихся в нем капель. Бутылка уже пуста.
— Может, закажем вторую? — предлагаю как бы невзначай. — Однова живем, не правда ли?
Иногда, нервничая, болтаю бог знает что.
— Бесспорная, хотя, откровенно говоря, и несколько банальная реальность, что мы «однова» живем, — неожиданно произносит Оливер, — в данную минуту не является для меня вполне убедительным поводом для того, чтобы заказать еще одну бутылку.
Он говорит это совсем другим тоном, чем говорил до сих пор. Я испуганно смотрю на него.
— Скажи напрямик, что хочешь со мной напиться, и я с радостью закажу еще одну бутылку, — продолжает он. — Но не лги. Я же не собираюсь врать. И не стану изображать живой интерес к взвинчиванию цен на пражские квартиры, когда на деле — мы оба это хорошо знаем — мне интересна только ты. Притворство, возможно, действенно, но ужасно утомительно. Мне будет сорок. Такие игры меня уже давно не занимают.
