Ознакомительная версия.
Переходящее знамя
Мальчик из Тамбова в 65-м году приехал поступать в Москву, он дул в валторну, инструмент изящный, в разрезе напоминающий женские половые органы. Он был хорош собой — златокудрый фавн с есенинскими глазами, — его родители были почтенные люди: папа — начальник РОВД, мама — врач-педиатр. Сына отдали на музыку, как водилось в то время. Он подавал надежды и оправдал их, поступив в Московскую консерваторию, без блата пройдя конкурс и обаяв женскую часть приемной комиссии, особенно забрало женщину по истории музыки, сорокапятилетнюю профессоршу, еще совсем нестарую, жившую с дочерью от первого брака в Малом Кисловском переулке рядом с консерваторией. Мальчик в общежитии жить не хотел: грязно и холодно, и добрая профессорша договорилась с соседкой из третьей квартиры, где мальчик стал жить в домашних условиях. По правилам музыкальных заведений патронирование учеников было нормой, педагоги всегда видели в учениках больше чем студентов, а многие жили даже в семьях педагогов на правах детей. Наш случай был несколько другим. Женщина-профессор включилась в жизнь юноши с неистовостью и подлинной страстью, мальчик был очень милым, воспитанным, хорошо ел, еще лучше улыбался, гулял с собакой патронессы, выносил мусор, делал мужскую работу в женском жилище и совершенно не интересовался жизнью студенческой молодежи, не пил с ними вина, не рассуждал до хрипоты о пьесах Губайдуллиной и невероятных пассажах Гидона Крамера, он относился к своей валторне как к инструменту столяра, она была для него как рубанок или бензопила для лесоруба. Легкие у него были хорошие, губы чуткие, ему удавалось извлекать из нее все, что хотели педагоги и все остальные. Он учился по воле родителей, он тайно знал, что дудеть он будет в жизни в свою дудку, и уж точно не под чужую. В нем был талант совсем не музыкальный, он был по природе торгашом, торговать было его страстью, предметы торга не имели значения. Там, где возникал материальный интерес, и была его стихия. Ж.П. (женщина-профессор) привечала его, дарила ему вещи, водила его на выставки, в дома известных людей, гордилась им как дорогой сердцу игрушкой и играла с ним в игры на грани фола, ее будоражила его молодость, она желала его как последнюю страсть. Он легко поддался на ее уловки, и все случилось зимним вечером естественно и ослепительно, мальчик поразил ее своей интуицией и неукротимой силой. Все ее перманентные партнеры — доценты и музыкальные критики, хорошо знавшие природу любви и историю вопроса, в практике были нелепы и слабоваты, она хотела бури и получила ее как Государственную премию. Дочку отдали на пятидневку в сад, и мама с новым сыном стала жить открыто под негодующие вопли соседей и ученого совета. Ж.П. вызвали к ректору, она пришла решительная и благоухающая, ответила на все вопросы, отмела доводы моралистов. Она держалась уверенно, членом партии она не была, имела дядю в Совмине, и от нее отстали, а вскоре перестали даже судачить, просто люто завидовали женскому счастью отдельно взятой женщины. Мальчик повзрослел, заматерел, отпустил бороду, как купец Третьяков, стал ходить основательно и медленно, розовые щеки под бородой пропали, и он стал визуально старше. Ж.П., наоборот, летала пчелой, взбодрилась и явно помолодела. Дочь, в выходные приехав домой, играла с папой-сыном и была счастлива. Закончив учебу, он получил место в аспирантуре, его воткнули в оркестр Гостелерадио, где он играл вторую валторну, а в антрактах в домино в паре с третьим тромбоном. Стал выезжать за рубеж, тут его талант бизнесмена раскрылся в полном объеме, лучше его никто не мог купить, а также продать, он знал весь механизм товарообмена и нажил неплохие деньги. Каждый год он позволял себе покупать новые «Жигули», всегда одного цвета, чтобы не вызывать классовой ненависти у окружающих. Ж.П. лезла вон из кожи, чтобы сохранить свое лицо и тело, но время неумолимо. Дочь от первого брака из ребенка превратилась во взрослую барышню, тоже совершила мамин трюк, забеременела от однокурсника, аборт делать было поздно, и в доме появилась третья женщина, а мужчина до сих пор был один. Внучка поставила точку в бабушкиной погоне за четвертой молодостью, и она сдалась. Села на свою задницу и стала воспитывать внучку. М.Т. жил с ними, кормил весь дом, возил их на дачу, ну, в общем, был один в трех лицах: папы, мужа и дедушки. В лице его они видели Отца и Сына и Святого Духа. Падчерица оплакала свою любовь к идиоту-однокурснику, огляделась по сторонам и увидела, что счастье ходит рядом, и не только ходит, но и спит, ест и даже посматривает на нее дурным глазом, забыв, как качал ее на коленях в детстве золотом. Расстановка сил была такая — ему было 37 лет, бабушке 65, падчерице 25. Дочка заперлась с мамой в спальне и сказала, что счастья нет, что она повесится или спрыгнет с крыши, все кругом твари и недоноски. Бабушка все поняла, заплакала и переехала в детскую, где сопела внучка. Вечером, гуляя по инерции с мальчиком-мужем и собакой, кокер-спаниелем, похожим на ее любимого детеныша, которого она вырастила для себя и вот теперь должна была отдать, чтобы дом не рухнул и не раздавил их всех, она долго не могла начать этот жуткий разговор, но, собравшись с силами, сказала ему, что она боится за дочь и не будет возражать, если он поможет ей пережить стресс в его постели (сказать в «их постели» она не смогла, не сумела). М.Т. похлопал глазами, сказал: «Ну что ж, будем спасать». Спасать он начал ее в ту же ночь, под сдавленные стоны бабушки-жены и сопение внучки. Все как-то наладилось, ничего явно не изменилось, только в композиции одна часть поменялась на другую, и все. В 91-м году после всех дел он влез в бизнес с подачи дяди из Совмина — последний подарок бабушки любимому, — отселил бабушку с внучкой на дачу — ребенку нужен воздух, а ему бабушка мешала радоваться жизни с новым поколением. Новая жена (естественно, гражданская), подготовленная матерью с малых лет служить мужчине верой и правдой, была незаметна и внимательна. М.Т. много работал, дома бывал редко, но жену не обижал, денег давал много, чужим ребенком не попрекал, внучку качал на коленях, как маму, и баловал, как принцессу. Приближался миллениум. Переход в третье тысячелетие в этой семье ознаменовался переменами глобальными. Внучке незаметно стало двадцать, мама от хорошей жизни заболела раком молочной железы, ее ждали операция и инвалидность по женской части. В ночь с 31-го на 1-е вся семья сидела в загородном доме за огромным столом в мерцающем свете свечей и сверкании столового серебра. Тихо звучала музыка, в доме было тепло и пахло елью. Во главе стола сидел венец творенья — М.Т., крупный мужчина с остатками золотых кудрей, с пивным пузом, купающийся в собственном соку, как астраханский балык вместе с тамбовским окороком. Ему еще не было шестидесяти, он был в полной силе. Напротив него сидели женщины, его женщины, которых он перемолол на своей мельнице, отправил их на заслуженный отдых и не выбросил на улицу, он был добр и помнил хорошее, он любил их, как умел, они любили его, понимая, что обречены потерять его как мужчину каждая в свое время. Он раздал всем сестрам по серьгам и конвертам, выпил за свою семью в трех поколениях, погладил вторую жену, пощекотал бабушку и церемонно поцеловал ручку внучке. Старшее и среднее поколения переглянулись, все поняли. Выйдя из гостиной перед тем, как разойтись в свои комнаты, бабушка сказала дочке: «Наше переходящее знамя». Внучка поехала с дедушкой в «Гостиный двор».
Счастья не бывает много!
(Инструкция, как из женщины сделать блядь, а из мужчины предателя)
Семья Харикова была стабильно успешна. Денег хватало на все: на отдых, на школу дочке. Денег было много, их не считали; деньги лежали в пиджаке Харикова — банки он не признавал, сам в них работал. Если они заканчивались, в пиджак падала очередная «котлета», и так, казалось, будет всегда. Когда все время хорошо, есть опасение, что может быть иначе. Мысли эти нужно гнать сраной метлой и не привлекать беду. Поздно ночью Хариков возвращался из казино — он ездил ночью один, без водителя, по старой советской привычке, не мог терпеть, когда его ждет человек у стен кабаков и других мест — стыдно как-то, и капитализм здесь ни при чем. Выйдя из такси, он, покачиваясь, шел в свою арку с ключом в руке. Окрик: «Стоять! Руки за голову!» хлестнул как выстрел. Хариков, не останавливаясь, двинулся дальше, не понимая, что это относится к нему. Паспорт у него был с собой, он был спокоен. Топот ног и звук передернутого «АКМ» остановили его. Подбежали два сержанта-мордоворота, и один сразу ударил его черной палкой по хребту, спину обожгла острая боль. «Вы чего?
Охуели?» — успел сказать Хариков и упал от второго удара на колени. Следующая команда была: «Лежать!» Лежать на асфальте мордой в лужу было неудобно и противно. Наручники ловко щелкнули на руках, и руки занемели. Его подняли за волосы и поставили к стене, как в «Криминальных новостях»: ноги врозь, мордой в стенку. «Вы что, пацаны, рамсы попутали?» — промычал Хариков, вспомнив фразу из боевика. Сержанты в кино не ходили и ебнули ему по почкам. Хариков охнул и упал. Пролистав паспорт и увидев прописку, они пошарили в карманах, забрали телефон, денег на сумму 500$ и ключи от квартиры. «Пиздец», — подумал Хариков и не ошибся. Защитники общественного порядка засунули его в машину без предрассудков, и Хариков сильно ударился лбом о верхнюю часть двери. В голове зазвенело — как будто колокол ударил на Пасху. В отделении его бросили в «обезьянник», где воняло всем, что Хариков ненавидел. Люди рядом сидели под стать запаху, наручники, слава богу, сняли. Хотелось курить страшно, но сигарет не было, а просить было не у кого. Лихорадочно кружилось в голове: что делать, как выходить из ситуации? Мыслей здравых не было, легкий паралич сознания не проходил. Хариков решил действовать.
Ознакомительная версия.
