Ознакомительная версия.
Так что увидев мужчину в строгом костюме, с тяжелым взглядом, а главное — в галстуке, Мартин сразу понял, что сейчас начнутся неприятности.
— Здравствуйте, — сказал неприятный человек неприятным голосом, неприятно поглядывая по сторонам. — Я отец Аделины Стоун. С кем бы я мог побеседовать, и поскорее?
И немедленно начались неприятности.
Все дети сгрудились у запертой двери в кабинет директора детского сада. Они прислушивались к происходящему за дверью, шептались и печально вздыхали, а Мартин бродил за их спинами и тосковал.
— Несбалансированное питание! — рявкал за дверью громовой голос Аделининого отца, а директор растерянно отвечал:
— Но позвольте…
— Сатурированные жиры! — гремел голос, явно не собирающийся ничего позволять.
— Но ведь дети…
— Избыток сахара в крови! — грохотал голос. — Аллергены!!! Консерванты!
— Да какие консерванты? — изумленно спрашивал директор.
— А такие! — гремел голос господина Стоуна. — В неведомой каше — неведомые консерванты! Бе-зо-бра-зи-е!!!
Через пять минут дети начали потихоньку отходить от двери. Исход разговора был ясен. Один за другим они выходили во двор и слонялись, пиная ботинками влажные осенние листья. Мартин, основательно подросший от волнений, отошел подальше и изо всех сил старался взять себя в руки. «Надо успокоиться», — говорил себе Мартин. — «Надо успокоиться». Потом что Мартин хорошо понимал, что если он немедленно не успокоится, то через пять минут вырастет ого-го каким. И, не дай бог, поломает что-нибудь на игровой площадке. А такое поведение совсем не подобало воспитателю детского сада.
И тут на крыльце возник директор. Он обвел тяжелым взглядом своих воспитанников, а также напуганных нянечек и воспитателей, от волнения совсем забывших о развивающих играх. И с тоской сказал:
— Омлет. Омлет, омлет и омлет.
— Оххххх, — сказали все.
И тут раздалось хихиканье.
Залезшая на самый верх горки Аделина хихикала. Она изо всех сил старалась принять такой же постный вид, какой был у всех остальных детей, но у нее ничего не получалось. Если честно, она чувствовала себя виноватой. Она нажаловалась папе про манную кашу только потому, что слышала, с каким уважением Дина сказала Мартину «Ого!». Почему-то от этого «Ого!» Аделине сразу сделалось очень больно и немножко страшно. И тогда она нажаловалась папе. Она совсем не думала, что папа в самом деле придет в детский сад, и уж ни на секундочку не думала, что все закончится так плохо.
Аделина тоже любила манную кашу, хотя ни за что бы в этом не призналась. Она даже специально демонстративно кривилась каждое утро за завтраком. И сейчас ей было очень стыдно. И жалко других ребят, и директора, и Мартина, который, конечно, хотел, как лучше.
Но все-таки кто-то противный у нее внутри злорадно говорил: «Ага!» И еще он говорил: «То-то же!» И еще он говорил: «Хи-хи. Хи-хи-хи. Хи-хи-хи-хи-хи!!!»
И Аделина, не выдержав, захихикала.
И тогда Мартин вдруг понял, что он ужасно зол. Он еще никогда в жизни не был так зол. Самое страшное заключалось в том, что он вообще никогда в жизни не был зол, и это чувство очень, очень ему не нравилось. И больше всего ему не нравилось, что чем сильнее он старался совладать с собой, тем сильнее он злился. Он знал, что воспитателю детского сада ни в коем случае нельзя злиться на детей, а особенно — кричать на них, даже если очень хочется. Но кричание, кажется, собиралось где-то у Мартина в горле само собой. Он даже гневно вытянул хобот в сторону Аделины, но потом быстро сказал себе: «Тихо! Тихо! Не надо злиться! А ну быстро подумай о чем-нибудь приятном!!»
И тогда, чтобы успокоиться, Мартин закрыл глаза и подумал об одной из самых приятных вещей на свете — о большой тарелке прекрасной, вкусной, горячей манной каши. И действительно, ему стало гораздо, гораздо легче. И он уже почти совсем успокоился, когда вдруг услышал крик нянечки:
— Ой-ой-ой-ой-ой!!!
Мартин немедленно открыл глаза. И, к своему ужасу, увидел, что на самом верху горки — там, где только что сидела хихикающая Аделина — стоит большая тарелка манной каши. В прохладный осенний воздух от тарелки поднимается пахучий пар…
— Мы должны сообщить родителям, — упавшим голосом повторяла воспитательница. Детсадовский врач в полной растерянности уже пятнадцать минут стоял над тарелкой с манной кашей (основательно остывшей), которую немедленно принесли с детской площадки к нему в кабинет.
Это был очень опытный доктор, много повидавший на своем веку. Свинку и ветрянку, корь и коклюш, и разбитые коленки, и застрявшую в горшке попу, и проглоченный кусочек карандаша, и даже пару человеческих укусов (чего только не сделают некоторые маленькие девочки, чтобы отвоевать себе место на качелях!) Но он никогда не видел, чтобы маленькая девочка превратилась в тарелку манной каши (кстати, это была очень красивая, тонкая фарфоровая тарелка. Каша была увенчана маленькой шоколадкой, специальной карамельной сеточкой и желтой ягодой физалиса, а края тарелки были изящно посыпаны ванильным сахаром). Он уже вызвал «скорую», но что-то подсказывало ему, что врачи «скорой» окажутся в такой же растерянности, как и он сам.
Пока врач в ужасе думал, что же делать с манной кашей, которая еще пятнадцать минут назад была Аделиной, Мартин, схватившись за голову, сидел на мокром газоне прилегающего к детскому саду парка. Он был в ужасе от всего происшедшего. Когда же Мартин хоть на секундочку представлял себе, как на него посмотрит Дина, узнав всю эту историю, он просто холодел.
Он был совсем огромным от волнения, и толпившиеся рядом дети могли только гладить его по ноге. Правда, Томас сумел забраться к Мартину на плечо и любимым зеленым полотенцем укрыть его голову от капель, падающих с веток. Обычно Мартин становился меньше, если кто-нибудь гладил его по голове, но сейчас это было бесполезно. Мартин так переживал, что немедленно вырастал снова.
— Миленький Мартин, — сказала Рита, самая высокая девочка в группе, — не переживай, пожалуйста, так ужасно. Мы же знаем, что ты не специально.
— Я нет, — глухо сказал Мартин. — Или да. Я не знаю.
— Глупости, — сказал Том. — Никаких да.
— Но ведь я был на нее зол, — сказал Мартин. — Ужасно зол. Я даже не знал, что это такое — быть злым. Это так… странно. Не знаю.
— По-моему, она сама виновата, — категорично сказал Питер.
— Понимаешь, — сказал Мартин, — бессознательное. То есть я имею в виду, может, я даже не знал, что я специально. Потому что она меня… как бы это сказать…
— Доставала, — подсказала Китти.
— Условно говоря, — с тоской сказал Мартин и закрыл морду лапами. — Ужас.
— Миленький Мартин, — сказала Рита, — послушай меня. Ты должен попробовать расколдовать ее обратно. Ты же волшебный. Ты можешь. Тебе надо просто придумать, как. Я думаю, что…
— Мартин! Мартин! — раздался вдруг взволнованный голос. По детской площадке, огибая горки, шведские лестницы и карусели, бежала старшая воспитательница. В протянутой руке она держала телефон, и лицо ее был очень, очень взволнованным. — Мартин, Аделина нашлась!
Мартин вскочил так резко, что Томас едва не грохнулся с его плеча. Чтобы удержаться, он изо всех сил вцепился Мартину в ухо. Мартин взвыл.
— Нашлась??? — завопил он прерывающимся голосом, и дети даже немножко попятились, потому что когда большущий слон вопит, пусть даже и срывающимся голосом, это никак нельзя отнести к категории «немножко противных звуков». Это очень, очень противные звуки. — Где она? Как она? Как я? Что она?
Старшая воспитательница тоже слегка отпрянула, но быстро справилась с собой.
— Она в полном порядке!! Она едет домой!! — радостно закричала она, и тут все закричали и завопили, и Мартин даже заскакал, так что все старались держаться от него подальше.
— Ах да! — вдруг спохватилась старшая воспитательница и даже перестала скакать. — Я же совсем забыла! Мартин, Вас к телефону! — и она протянула Мартину свой телефон.
— К телефону? — запыхавшийся от скачек Мартин с трудом перевел дух. — Кто сейчас может меня к телефону?
— Господин Премьер-Министр, — сказала старшая воспитательница.
— Гхм-гхм, — сказал господин Премьер-Министр.
Мартин сунул в рот край белой накрахмаленной салфетки и начал ее жевать, но спохватился, аккуратно положил салфетку себе на колени и попробовал разгладить лапами пожеванный край. Ему было очень неловко. Не из-за салфетки, а вообще, в целом. Он очень робел господина Премьер-Министра. Чтобы робеть меньше, Мартин даже начал напевать про себя известный русский романс «Владимирский централ», но пение про себя, если честно, никогда его не утешало. А петь вслух сейчас, по мнению Мартина, было совершенно неуместно. Словом, Мартин изнывал от смущения, чувствуя себя маленьким, незаметным, бесполезным существом, доставившим столько хлопот такому важному и занятому человеку, как господин Премьер-Министр. Мартину, повторяем, было очень неловко.
Ознакомительная версия.
