У Марсии — нервный срыв. Ее муж вечно пропадает где-то на работе, и по всем статьям выходит, что живет она фактически одна. Чувствуя, как ее кругозор постепенно сужается до кухонной раковины, она впадает в истерику. Это ее первое появление в романе. Затем — тоже где-то в начале — следует сцена утренних кофейных посиделок с подружками, когда Марсия начинает бредить: она заявляет, что ей безумно нравится процесс мытья посуды, и собирается доказать объективную истинность такого отношения к этому делу не только гостям, но и всему миру. Единственным человеком, способным осознать серьезность ее переживаний, оказывается Розмари. Стоп, минутку: имена нужно будет изменить. Розмари меняем на Рэйчел, Марсия будет Салли, а Филипп — Квентином. В тот день после обеда Рэйчел/Розмари звонит Салли/ Марсии и приглашает ее в гости. Салли приходит, и это первая из многочисленных встреч. Розмари Краббл с большим мастерством показывает, как, руководствуясь советами и наставлениями Рэйчел, Салли — обыкновенная, простоватая домохозяйка — приобщается к новому образу жизни, о котором раньше не могла и мечтать.
Рэйчел меняет Салли прическу, водит ее в гости к умным, интересным людям, знакомит с Марком. С не меньшим изяществом в первом романе Розмари Краббл описывается изменение отношений между двумя героинями: по мере того как Салли растет духовно и интеллектуально, она начинает играть доминирующую роль в паре. Салли завязывает роман с Марком, первоначально — с благословения Рэйчел. Потом, когда их роман перерастает в серьезные отношения, Рэйчел начинает проявлять признаки беспокойства. Марк католик и одержим идеей своей вины, за что и перед кем — нам неизвестно. Квентин/Филипп видит все, что происходит, но этот персонаж не прописан в романе подробно и явно не может серьезно вмешиваться в ход событий. На новогоднем приеме в Камбервелле Рэйчел появляется в обществе молодого человека по имени Джоаким. Это ее брат. В тот же вечер Марк рассказывает Салли о том, что они с Рэйчел состоят в браке, хотя уже давно не живут вместе, а чуть позднее Салли, по пути в ванную, натыкается на Рэйчел и Джоакима, занимающихся любовью на диване. Следует целый коллаж из ярких сцен: переплетение рук и ног, пикник с длинным диалогом, драка в пивной, поездка с Квентином в «скорой» после того, как он принял слишком много таблеток, воспоминание о детских годах Рэйчел и Джоакима — сцена на берегу моря, уход Салли от Марка (больше похожий на побег) и ее безнадежные попытки обрести хотя бы иллюзорный покой, который, как ей кажется, давали ей домашние хлопоты и посиделки с подружками, сильный эпизод — Рэйчел навещает Салли в сумасшедшем доме и, наконец, поистине готическая развязка: Марк идет в гости к своему коллеге по Оксфорду и приглашает с собой Рэйчел и Джоакима. Мужчины пытаются противостоять новой роли освобожденной женщины либо скрываясь за оправданием импотенцией, либо противопоставляя женской активности свою воинственность и агрессивность. Розмари Краббл глубоко и тщательно разрабатывает характеры своих героев, и ее умение руководить их поведением заслуживает всяческих похвал.
Не могу не признать, что была бы абсолютно не против поучаствовать во всем этом, и хотя бы вот почему: в течение всего того (довольно продолжительного) времени, пока у меня тянется роман с Марком, а в перерывах между нашими встречами я гадаю по поводу странных отношений Рэйчел и Джоакима, — в течение всего этого времени я ничего не делаю по дому! Как у Марка, так и у Квентина/Филиппа давно не осталось ни одной чистой рубашки, и никому до этого нет никакого дела! Вот вам новый, спокойный образ жизни людей среднего достатка. Впрочем, все это — эскапизм, и в реальной жизни я не брошу Филиппа, а Розмари, как только она всунет меня в свой роман, тотчас же перестанет приходить ко мне на кофе, потому что ей будет не по себе от соседства с героиней ее книги. Да еще Мукор отомстит ей за то, что она пренебрегает домашними делами ради сочинения романов. Она дорого поплатится.
Я снова оборачиваюсь. На этот раз обе тарелки сверкают, как два прожектора на малках. Они отражают свет, идущий друг от друга, и в этом взаимном отражении я вижу некий образ бесконечности и глубокой взаимной привязанности.
Мэри неожиданно опускает руку, и я успеваю увидеть быструю исчезающую улыбку. Я в ярости.
— Значит, ты не принимаешь меня всерьез?!
— Тебя — всерьез? Что ты имеешь в виду? Ты чертовски хорошо моешь посуду — этого у тебя не отнимешь. Если захочешь, заходи ко мне — я всегда буду рада продемонстрировать тебе, как это получается у меня.
— Да я же не об этом, Мэри! Неужели никому из вас нет дела до этих пустяков, из которых состоит наша жизнь и которые на самом деле так важны?
Все опускают глаза и смотрят на стол — можно подумать, что они разглядывают скопившиеся на его поверхности пустяки. (На столе и вправду лежит несколько достойных внимания хлебных крошек, но я уже не на шутку раздражена безразличием подруг к моим мыслям.)
Стефани делает вид, что пытается заинтересоваться тем, о чем я им толкую.
— Хорошо, Марсия, — говорит она. — Объясни нам, что такого интересного в этих твоих пустяках?
— Бесполезно объяснять, если вы сами этого не понимаете.
— Ну пожалуйста, Марсия. Попробуй.
— Нет, нам действительно интересно.
Я делаю глубокий вдох и начинаю говорить:
— Хорошо. Вот, например… например, когда, сходив в туалет, вы спускаете воду, неужели не бывает так, чтобы вы решили, что нужно успеть выскочить из ванной и спуститься в гостиную до того, как вода перестанет литься, потому что если не успеете, то унитаз в вашем воображении вас сожрет? Неужели вы никогда не присматривались к своим моющим средствам, не замечали разницу между ними? Ведь если одни из них уничтожают грязь, воистину — убивают ее, то другие довольно бережно отделяют грязь от поверхности — в особенности от ткани: фильтруют, смывают, разводят ее, но оставляют в живых. Для меня принципиально важно, средства какого типа я использую в том или ином случае. А как насчет того, чтобы, ложась спать, выключить торшер в гостиной, а затем, уже в постели, начать мучиться от назойливой мысли, что свет остался включенным? И несмотря на то, что ты абсолютно уверена в том, что выключила его, отлично помнишь, как делала это, — ты все — таки встаешь и идешь вниз, в гостиную, чтобы не столько проверить себя, сколько подчиниться воле судьбы, исполнить ее требование, ибо не может быть так, чтобы тебя поднимали с постели без всякой цели, просто так, без какой-либо необходимости заставить тебя подняться и спуститься в гостиную. Или, в конце концов, неужели, когда вы делаете изо дня в день одну и ту же работу — стираете, моете, чистите, гладите белье, готовите и ходите по магазинам, — неужели никто из вас никогда не задумывался о том, что каждый такой день может быть любым другим, что это вообще один и тот же день, который сегодня называется вторником, завтра станет средой, послезавтра провозгласит себя четвергом, и так до бесконечности?
(Отличный набор тем для обсуждения — вот о чем мне следовало бы подумать. Потом можно перейти к Мукору.)
Полная тишина.
Неуверенно, чуть не заикаясь, я спрашиваю:
— Скажите честно, неужели вы никогда с замиранием сердца не следили за бегом наперегонки двух капель по ободку тарелки — вот как здесь, на той, что у меня в руках?
Беспорядочное движение в ответ; постепенно они сбиваются в плотную кучу — ни дать ни взять стадо скотины перед грозой.
Голос Стефани:
— Марсия, то, о чем ты говорила, отличный повод для размышлений. В следующий раз, когда увидимся, обязательно нужно будет обсудить это.
— Да, а на сегодня, пожалуй, хватит. Мне, кстати, уже пора, — сообщает Гризельда и оглядывается в поисках пальто.
Остальные стройной колонной маршируют вслед за нею.
— Спасибо за кофе, Марсия, — добавляет кто-то. — И отдельно — за лепешки. Если, когда будет моя очередь, мне удастся приготовить что-нибудь хотя бы напоминающее их по вкусу, я буду считать, что мне крупно повезло.
— Особая благодарность за интереснейшую демонстрацию технологии мытья посуды.
Даже не хихикая, все согласно кивают.
Уже в дверях я спрашиваю у Розмари:
— Ну как — напишешь обо мне в своей книге?
Розмари в явном замешательстве.
— Понимаешь, — она пытается что-то объяснить мне, — книги пишутся не совсем так. Никакой писатель не станет просто так переносить людей из реальной жизни на страницы своего произведения. У кого-то из знакомых берется какой-нибудь характерный жест, у другого заимствуется манера говорить, а черты лица вообще могут составляться из портретов нескольких человек. Это так — в общих чертах. В любом случае образ получается составной, и в любом из персонажей всегда есть многое от самого автора. Потом, по мере развития сюжета, герои начинают вести себя как вполне самостоятельные люди; каждый — с собственной индивидуальностью. Так что любой персонаж — это плод творческого вымысла, подчас — всего лишь порождение воображения писателя.
