Леандр съел всё, что осталось, натёр котелок и тарелку песком и вымыл их в ручье. Затем он сел рядом со мной. Я ясно видела, что он хочет мне что-то сказать и что это облегчит его душу, но я не знала, как подвести его к этому разговору. В итоге он прокашлялся, плюнул в огонь, повернулся ко мне и, глядя мне прямо в глаза, сказал:
— Вчера вечером я вёл себя очень мерзко.
— Да, немного. Но это из-за меня.
— Нет, такое бывало и раньше… И даже хуже.
— Ничего, зато то, что вы сделали для меня, — неоценимо.
— Не будем об этом. Теперь ты можешь жить спокойно. С Марселем покончено. И е только благодаря мне. Я узнал, что на нём висит одно грязное дельце, так что в его же интересах залечь на дно.
Больше Леандр не затрагивал темы с Марселем. После долгого молчания он спросил:
— Что конкретно я сказал вчера Марии?
Я подумала и ответила:
— Я не помню точно. Но это было достаточно грубо.
Он низко опустил голову. Мне стало его жаль, но я вспомнила о Марии и добавила:
— Вы не должны столько пить. Я не понимаю, вы же можете так долго не брать в рот ни капли, и вдруг…
Он выждал немного, а потом поднял голову и сказал:
— Это сильнее меня.
— А оскорблять Марию, как вчера, да ещё обзывать её шлюхой — это тоже сильнее вас?
Леандр поклялся, что не помнит, чтобы называл её так. Подумав секунду, он спросил меня, всё ли это, что он сказал Марии обидного. Я поколебалась, зная, как ему будет тяжело, если я скажу правду. Но потом решилась сказать всё. Он вздрогнул и снова поклялся, что на трезвую голову никогда не упрекал за это Марию. Он понимал, что не её вина, если она не может иметь детей. Он догадывался, что она очень страдала, и не меньше его.
Я почувствовала, что он очень несчастен, и чтобы облегчить душу, ему нужно выговориться. Для него слова были, как слёзы для Марии.
В какой-то момент он остановился, вздохнул и тихо сказал мне:
— Знаешь, малышка, Когда понимаешь, что жизнь не удалась, хочется завести ребёнка. Ты начинаешь остро нуждаться в нём. Хочется сделать так, чтоб хотя бы у него всё в жизни получилось.
Он опять замолк, а потом поднял голову и, показав на долину, воскликнул:
— Видишь, мы в тупике. И я тоже! Я сам как тупик! После меня ничего не останется.
И он снова начал говорить. Он долго рассказывал мне, как собирался стать великим актёром. Брассак — это название его родной деревни. На самом деле, его фамилия — Дюран, но, когда он играл в театре, то взял себе псевдоним Антонен де Брассак. Теперь ему всё равно, если его называют Дюраном, но, когда он пьян, то требует именовать ct,z только Брассаком. Это я уже заметила. Также он объяснил мне, что женился на Марии в сорок лет, когда его театральная карьера провалилась окончательно. Он был без денег, без работы. А у неё была своя земля, и он переехал к ней. С тех пор он ездил в Лион только, чтобы напиться и выставить себя напоказ.
В какой-то момент он замолчал, взглянул на меня и опять опустил глаза.
— Самое отвратительное во всём этом то, что всем я обязан Марии. Я имею в виду не только эти земли и дом. Когда я пью, то всегда пью на её деньги. На те средства, что у неё остались, и что могли бы улучшить нашу жизнь. Это ужасно — быть не в состоянии думать об этом, когда это так нужно.
Пока он говорил, пришла маленькая чернявая собачка, которую он принёс накануне, и села у его ног. Леандр стал её ласкать, а, когда закончил говорить, я спросила его, где он её нашёл. Он посмотрел на меня и сказал:
— Я не нашёл её. Я никогда не ищу собак — я беру их из приюта.
Я спросила, зачем он так часто приводит собак, если знает, что это не нравится Марии.
— Не знаю, — ответил он. — Не знаю. Видно, это тоже сильнее меня.
Тут я вспомнила тот день, когда он привёл домой меня, и больше ничего не сказала.
Было уже поздно, и мы поднялись в лес, Леандр собрал связки хвороста и поднял свой нож и топор. Он надел котелок на рукоять топора, а топор положил на плечо, я взяла сумку, и мы пошли обратно в сопровождении скакавших вокруг нас собак.
Ветер дул всё так же сильно и мне снова, как и утром, чудилось, будто меня обнимает чья-то рука. Однако я почти не обращала на это внимания, размышляя обо всём том, что поведал мне Леандр.
Я думала об этом всю дорогу, глядя в спину Леандру, шагавшему впереди меня, глядя на его топор и плечи. Время от времени он останавливался, поворачивался ко мне, чтобы убедиться, что я иду за ним, и улыбался. И хотя я ещё хорошо помнила вчерашнюю ночную сцену и его противную пьяную рожу, несколько раз я ловила себя на мысли, что если бы у меня был отец, я бы хотела, чтобы он был похож на Леандра. Но моя бабушка никогда не рассказывала мне ни об отце, ни о матери, Да я и сама никогда не думала о них и теперь спрашивала себя, отчего, глядя на эту широкую, чуть ссутулившуюся спину впереди меня, я вдруг подумала о них.
Когда мы вышли из лесу, Леандр остановился в том самом месте, куда приводил меня в первый день. Мы немного отдышались и сели на склоне, чтобы укрыться от ветра. Было ещё не очень поздно, но из-за затянутого неба и потемневшей долины казалось, что вот-вот наступит ночь. Собаки слонялись вокруг нас. Маленькая чернявая собачка подходила к Леандру чаще других, чтобы обнюхать его и дать себя приласкать. В конце конов, она улеглась у него в ногах и больше не двигалась. Леандр положил руки ей на голову и сказал мне:
— Видите, она уже хорошо меня знает.
Он словно задумался на время, а потом добавил:
— Забавно, каждый раз, когда я беру собаку, я никогда в ней не разочаровываюсь.
Я снова вспомнила день нашей встречи. И поскольку я не хотела думать об этом, я напомнила Леандру, что он обещал рассказать мне историю этой долины. Он посмотрел на меня и сказал:
— Знаете, это невесёлая история.
Я ответила, что это неважно, и он приступил к своему рассказу.
Когда он, Леандр, приехал сюда — после женитьбы на Марии — то ещё застал большую семью на заброшенной сейчас ферме, которую мы видели сквозь деревья. В другом доме жил ещё совсем юный Роже со своими родителями и четырьмя братьями и сёстрами. Тогда в долине жило много людей, но они встречались только на лугу, не ходили друг к другу в гости и не помогали. Именно Леандру пришла в голову идея об этой игре в шары.
Теперь он говорил со мной очень просто, без красивых жестов и театрального тона. Иногда он замолкал, подолгу глядя на холм с площадкой для игры в шары.
— Поначалу, — продолжал он, — когда я сказал им об этом, они засмеялись. Но поскольку была зима, и работы особенно не было, они согласились попробовать. И уже одно то, что они этим занимались, приносило им, как мне казалось, удовольствие. В игре были задействованы все, включая женщин и детей. Это увеселение продолжалось весь день. Мы расходились только вечером.
Затем Леандр понизил голос. Постепенно мне начало казаться, что он забыл про меня и говорил вслух сам с собой.
— Мы играли каждое воскресенье. Только самая плохая погода могла нас остановить. Каждый приносил что-нибудь с собой, и вместе мы устраивали большой пикник. Мы играли в шары, женщины, болтая, вязали, а ребятишки веселились.
Я решила, что он закончил, потому что долгое время молчал. Он всё так же смотрел то на холм, то на дом Роже, то на заброшенную ферму. Впрочем, после долгого молчания, он вздохнул и, повернувшись ко мне, продолжал:
— Это был пустяк, понимаешь, это не меняло сути вещей, но такова была жизнь. И потом те старики, что были здесь, они же были всего лишь людьми. У нас с Марией не было достаточно земли, чтобы держать лошадь, и поэтому я был вынужден пахать на корове, а это нелегко. И животному на пользу не шло. Тогда-то мне и подвернулся отец Роже со своей кобылой. Я возвращал её ему, когда ему надо было ехать рубить деревья.
Я спросила, почему Роже не делает то же самое. Леандр пожал плечами и сказал:
— Его нельзя упрекать. Он дольше всех продержался после смерти родителей. Когда он остался один, надо признать, что ему было совсем невесело. А потом он, как и другие, нашёл работу на заводе. Он остался один, после смерти стариков других их детей я больше не видел.
Леандр снова вздохнул. Боб лёг между нами и положил голову мне на ноги. Леандр погладил его и добавил:
— А чего ты хочешь, нужно действительно очень сильно разочароваться в этом мире, чтобы жить здесь и так, как живу я… Или быть, как Мария, которая родилась здесь и никогда не видела возможности жить другой жизнью.
Темнело. Я начала замерзать, чувствуя, как тянет от земли холодом. Я поднялась. Мы снова пошли по тропинке, между деревьями, уже принявшими свои замысловатые силуэты ночи.
Леандр больше не разговаривал. Он ступал быстрым широким шагом, отчего котелок у него за спиной мерно покачивался.
Я следовала за ним, не переставая думать об этой небольшой долине, о временах игры в шары и смеявшихся людях.
