Замызганная изба осталась далеко позади, и теперь уж пусть она готовится принимать другого хозяина. Интересно, как его встретит Мишка? Все–таки он парень хороший. Отличный парень. И журналист, наверное, неплохой. Хороший по сравнению с другими. А кто другие? Лида вышла замуж…
Валет заворчал, и в кустарнике на берегу что–то затрещало, метнулась огромная тень. Лось. Несколько секунд еще было слышно, как он ломился сквозь кустарник, а потом шум заглушил все. Валет успокоился.
Через час, когда начал брезжить рассвет, Андрей увидел устье Кечуткана. Он выбрался на берег, затащил в кустарник лодку и, выпустив из нее воздух, спрятал вместе с оленьей одеждой и шкурой. Оставшийся десяток километров надо идти налегке – еще никто из русских не научился ходить по тундре в меховой чукотской одежде, особенно летом и осенью.
Андрей зашагал вдоль ручья. Уже стало совсем светло. Срезая дорогу, он вышел на перевал в гряде сопок, подковой окружившей поселок. Весь он лежал внизу, под ногами, дикая смесь из самодельных хибарок, больших палаток на каркасах и шлакоблочных четырехэтажных домов. Домов было еще мало, они только пунктиром намечали улицы, и от этого казалось, что они тоже построены в беспорядке, где попало. Прямо под перевалом протянулась ровная блестящая в холодном рассветном солнце посадочная полоса. Стояли оранжевые ИЛы полярной авиации и вертолеты. Чуть в стороне выстроились цепочкой «Аннушки». Над поселком белыми шапками висели дымки: по первым холодам уже топили печи.
– Вот тут и будешь жить, – сказал Андрей Валету. Тот поморгал и вылизал морду длинным языком. – Предвкушаешь? Ну, ну! Пошли.
На улицах ревели «Татры», громыхали бульдозеры. Пахло смесью смолистых дров, солярки и горелого в масле железа. Так пахнет во всех поселках золотодобытчиков. В таежных поселках. А в тундровых – другой запах. Там топят углем.
Андрей дошел до здания, где помещался урс, и кассир, потребовав паспорт, отсчитал ему пачку четвертных ассигнаций.
– Крупнее нет, – пояснил кассир.
– А на эти что, ничего не купишь? – спросил Андрей.
– Карман оттопыривают.
– У меня рюкзак.
– Тогда я могу рублями выдать.
– Считать долго, а я разучился. Закрывайте свою контору, пойдем в магазин.
– В магазин – это бы хорошо, – вздохнул кассир. – Но! При нашей работе! Недопустимо! А рыбы нет у тебя? Рыбы бы я поел. Знаменитая на твоем озере рыба.
– Есть, – Андрей развязал рюкзак и отдал гольца.
– Ох и спасибо! – запричитал в окошко кассир. – Ну, удружил! Приходи в любое время, если чего надо. Не стесняйся.
– Ладно, – Андрей вышел на улицу.
Он еще раз оглянулся на здание урса. Это был не дом, а именно здание. Срубленное из дерева, с углами, пристройками и отделенной от мира башней–мансардой. В мансарде горел свет. На месте, выходит, бог – хозяин и кит снабженческих дел тысячеверстных пространств Шакунов Семен Игнатьич. Фронтовик и Герой Советского Союза. Вот так–то! Видали ли вы, неизвестно к кому адресуясь, подумал Андрей, – видали ли вы снабженца – Героя Союза? И часто ли вы, часто ли вы вообще видали таких людей? Пространства тайги и тундры пронзает взором Семен Игнатьич. Туда колбаса, сюда картошка, сюда нейлон и перлон. Вот его, Андрея, уговорил на озеро. Не мельчи, говорит, душой. Тебе, говорит, Андрей, надо что: ушам тишину, рукам работу, башке спокойствие. Вот тебе озеро. Лови рыбу. Рыбаки мне нужны. Живем, представляешь, в краю рек и озер, а рыбу самолетами везем за семьсот километров. И, заметь, только на праздники. Там, конечно, не пансионат, но ты справишься. И вообще – почувствуй материальную самостоятельность, успокойся и решай, как тебе быть…
…Нет, не совсем так тогда было. Была весна, и он шел по весенней улице с характеристикой и трудовой книжкой в кармане. Лиственницы на снегу стояли четкие, залитые солнцем. А дорога была черной и мокрой. По этой мокрой черной дороге его обогнал грузовик. Грузовик шел в аэропорт. Сейчас все грузовики катили туда, где круглые сутки ревели пассажи авиационных моторов. Экспедиционное время в экспедиционном поселке. В кузове лежали ребята. Еще без бород, еще по–зимнему бледные. Андрей мельком все это заметил, уступая дорогу. Но грузовик вдруг затормозил, и из кабинки вывалился Федя Валягин, начальник партии, шахматный враг номер один. Федя был в торбасах, на них – калоши. Конопатое лицо его светилось радостью. И Андрей рассмеялся, увидев знакомую драную шапку с полуоторванным ухом, прищуренную вятскую физиономию и эти калоши на торбасах.
– Новую моду вводишь? Калоши со скрипом или без?
– Тепло, сухо, дешево и практично, – ответил Федя. – До осени, значит.
– До отпуска, – сказал Андрей. – Твоего отпуска. В Москве встретимся.
– В такой день плоские шутки. – Федя сморщил веснушчатый нос.
Андрей молча показал трудовую книжку.
– Та–ак, – растерянно протянул Федя Валягип. – А с кем я шахматную корону делить буду. С кем говорить про прекрасное. В искусстве, в жизни и в женщинах. Брось! Зачезай в кузов. Оформим вчерашним числом. Через час вылетим. Через три будешь ставить палатку, жизни радоваться. «Примула–16» – это мы. Наши позывные. Энтыгейская поисковосъемочная. А?
– Нет, – сказал Андрей. – Не могу. Мне надо…
– А солнце! А весна! Куропатки сейчас с ума сходят. В тайге запах стоит, как будто всю парфюмерию перебили. И «Примула–16» – это мы, писарская твоя душа.
– Домой полечу, – сказал Андрей. – В цивилизацию.
– Ума не надо. Силы тоже. Самолеты ходят, билет свободно. Ты вдумайся. Человеком за лето станешь. А мы, – Федя даже хохотнул, – будем каждый день про тебя в газету очерк писать. Какой ты романтик. Какой у костра задушевный товарищ. Как ты один на один съел медведя. Как не боишься трудностей. Как ты открыл ун–ни–к–каль–ное месторождение, стоял и думал: «Здесь будет город». И счастливая слеза текла по твоей небритой, опухшей от комаров щеке.
Андрей усмехнулся.
– Решай, – уже серьезно сказал Федя. – Два дня можешь думать. Два дня нас еще забрасывать будут. Потом – все.
Андрей шел по поселку и очень хотел остаться один. Тут–то с небес и раздался крик: «Андрей». Он поднял голову и увидел, что стоит перед урсом, а с небесной башни окликает его Шакунов.
– Зайди. Дело есть.
– …Нет дел, – сказал уже в мансарде Андрей. – Не работаю я в газете.
Шакунов прочел характеристику: «Вдумчивый, честный… принципиальный. Отличное журналистское перо…»
Статья в трудовой – «по собственному желанию».
– Ух, – Шакунов с уважением вернул характеристику. – Прямиком в АПН и сразу в загранкомандировку.
– Бросьте, – устало отмахнулся Андрей. – Вы же все знаете…
– Мало ли что я знаю. Дай–ка лучше твою книжку и бумажечку.
Запер Шакунов в сейф и трудовую книжку, и характеристику, а Андрей, «вдумчивый, принципиальный, блестящее перо», стал штатным рыбаком урса.
Мишкин дом он нашел на краю поселка, в конце улицы Обручева.
– Смотри ты, даже звонок! – сказал он Валету. – Тут лапой дверь не откроешь, тут интеллектуальный минимум не поможет – технический требуется. Вот, учись! – он нажал кнопку. За дверью взвыл звонок. Валет ощерился и отскочил к лестничной клетке.
Дверь распахнулась.
– О! – сказал Мишка. – Ух ты!
– Валя, – сказал Андрей, – заходи.
– И Валет здесь! – Мишка ухватил его за уши, втащил в прихожую, потом оставил пса и показал на вешалку:
– Давай раздевайся.
– А ванна?
– Что ванна?
– Я думал, ты из нее не вылезаешь.
– Ха! Там только вечером горячая вода, сам знаешь, как у нас с водой. Ну, проходи. Вот как я теперь выгляжу.
Он распахнул дверь направо: там была большая комната с большим окном без стола и стульев. У стены собранная раскладушка, в углу налево свернутый матрас, и по всей комнате книги и газеты.
– Во! – сказал Андрей. – Смотри, Валя, – литературное стойло литсотрудника районной газеты. Здесь и ты будешь спать. Пошли дальше.
Налево по коридору были ванная и кухня, а дальше, направо, еще одна комната, поменьше. Там у железной односпальной кровати стояла табуретка, и на ней машинка «Москва» с заложенным в нее листом, и по всей кровати валялись исписанные листы. На столе в углу, схоронив под собой электрическую плитку, громоздилась десятилитровая кастрюля. Груда рукописей лежала на чемодане, между окном и кроватью.
В комнате было два стула.
На широком подоконнике телефон.
– Ни дня без строчки, – сказал Андрей. – А где фанера? Сколько я тебя буду учить – журналист не имеет права на вымысел, а уж про обман и говорить нечего. Ты не отрок, но муж, ибо журналист даже районной газеты успевает прожить две жизни там, где остальные еле–еле протягивают одну. Журналист – это солдат на фронте жизни. Так где фанера, солдат?
Они с минуту смотрели друг другу в глаза. Мишка не выдержал первым, и они громко расхохотались. Андрей смеялся и чувствовал, как постепенно рассасывается напряжение, завод на мгновенность ответного действия, что всегда сопровождает одинокого человека в тайге.
