Иногда кузнеца навещали вооруженные винтовками и пистолетами всадники. Осмотрев дом, они садились с кузнецом за стол. Хозяйка приносила самогон, кольца перченой охотничьей колбасы, сыр, сваренные вкрутую яйца и жареное мясо.
Это были партизаны. Они часто и всегда без предупреждения приезжали в деревню. Кузнец объяснял жене, что партизаны разделены на отряды «белых», которые воюют, как с немцами, так и с русскими, и «красных», которые помогают Красной Армии.
Разное говорили в деревне. Рассказывали, что «белые» отстаивают частную собственность и капиталистов. Что Советы помогают «красным», которые добиваются земельной реформы. Но каждый отряд требовал помощи от крестьян.
«Белые» партизаны карали всех, кого подозревали в содействии «красным». В свою очередь, «красные» покровительствовали беднякам и наказывали деревни за любую помощь «белым». Кроме того, они преследовали семьи зажиточных крестьян.
В деревню наведывались и немецкие войска. Они допрашивали жителей о партизанах и обычно для острастки расстреливали одного-двух крестьян. Когда приезжали немцы, кузнец закрывал меня в подвале с картофелем, а сам заверял немецких офицеров в лояльности и обещал, что деревня поставит продовольствие в срок.
Иногда партизанские отряды сталкивались в деревне и тогда дворы и улицы превращались в поле боя – строчили автоматы, взрывались гранаты, горели дома, ревел оставленный без присмотра скот, рыдали полуголые дети. Крестьяне укрывались в подвалах, прижимаясь к бормочущим молитвы женам. Подслеповатые, глухие, беззубые старухи, крестясь негнущимися пальцами, шли прямо на автоматы, примиряя сражающихся и призывая на их головы кару Господню.
После боя деревня медленно возвращалась к жизни. Вспыхивали драки за оружие, обмундирование, сапоги, другое, оставленное партизанами имущество. Крестьяне решали где хоронить убитых и кому копать могилы. В спорах проходили дни. Тем временем, трупы разлагались, днем их обнюхивали псы, а по ночам обгрызали крысы.
Однажды ночью жена кузнеца разбудила меня и велела побыстрее уйти в лес. Но едва я выскочил из кровати, как вокруг дома зазвучали мужские голоса. Набросив на себя мешок, я спрятался на чердаке и припал к щели между досками, через которую был виден почти весь двор.
Твердый мужской голос вызвал хозяина и двое вооруженных партизан поволокли полуодетого кузнеца во двор. Он стоял, подрагивая от холода и поддерживая спадающие штаны. Главарь банды, партизан в большой фуражке и с расшитыми звездами эполетами, подошел к нему и что-то сказал. Я услышал только:"…ты помогал врагам Фатерланда.".
Кузнец всплеснул руками и призвал в свидетели своей невиновности Сына Божьего и Святую Троицу. Первый же удар свалил его на землю. Медленно поднимаясь, он продолжал возражать. Один из бандитов выломал из ограды кол и, метнув его, угодил кузнецу в лицо. Кузнец упал и партизаны начали пинать его тяжелыми ботинками. Он стонал, корчился от боли, но они не останавливались. Наклонившись над кузнецом, они выкручивали ему уши, наступали на половые органы, ломали каблуками пальцы.
Когда он затих и обмяк, партизаны выволокли во двор обоих работников, жену кузнеца и отчаянно упирающегося сына. Они распахнули двери амбара и бросили женщину и мужчин, как мешки с зерном поперек оглобель телеги. Потом партизаны сорвали с них одежду и под телегой привязали руки к ногам. Засучив рукава, они принялись стегать извивающиеся тела кусками телефонного кабеля. Кабель звонко шлепал по тугим ягодицам. На глазах, разбухая от ударов, жертвы корчились и скулили, как свора побитых псов.
Градом сыпались удары. Только жена кузнеца еще продолжала подвывать, в то время, как партизаны перешучивались по поводу ее худых скрюченных бедер. Поскольку женщина продолжала стонать, они перевернули ее на спину. Один из мужчин яростно ударил ее. Все чаще и сильнее он сек ее потемневшие от потоков крови грудь и живот. Тела на оглоблях поникли. Мучители прикрыли их одеждой и вошли в дом, опрокидывая мебель и сокрушая все на своем пути.
На чердаке партизаны нашли меня. Приподняв за шиворот, они осмотрели меня и подергали за волосы. Они сразу решили, что я цыганский подкидыш и начали громко обсуждать, что со мной сделать. В конце концов, один из них предложил доставить меня на ближайшую немецкую заставу расположенную километрах в десяти от деревни. По его мнению, так было лучше для всей деревни, которая уже запоздала с поставками продовольствия. С этим согласился еще один партизан, быстро добавив, что из-за какого-то цыганского выродка немцы могут сжечь всю деревню.
Меня связали и вынесли во двор. Партизаны привели двоих крестьян и, указывая на меня, что-то им подробно объяснили. Услужливо кивая, крестьяне покорно выслушали их. Меня положили в телегу и крепко привязали. Крестьяне устроились на передке и мы поехали.
Сначала партизаны верхом сопровождали телегу и, покачиваясь в седлах, делили найденные у кузнеца припасы. Когда телега углубилась в лес, они еще раз переговорили с возницами и, пришпорив лошадей, скрылись среди деревьев.
Устав от солнца и неудобной позы, я задремал. Мне снилось, что я стал белочкой, и из темного уютного дупла насмешливо рассматриваю мир подо мной. Неожиданно я превратился в кузнечика и поскакал куда-то далеко на длинных пружинистых ногах. Как сквозь пелену в мои сны пробивались голоса крестьян, ржание лошади и повизгивание колес.
К полудню мы приехали на железнодорожную станцию. Нас сразу окружили немецкие солдаты одетые в выгоревшую униформу и стоптанные ботинки. Крестьяне поклонились и отдали им написанную партизанами записку. Пока караульный ходил за командиром, несколько солдат подошли к телеге и, разговаривая, рассматривали меня. Я улыбнулся одному из них, уже немолодому мужчине, измученному жарой так, что, казалось, вспотели даже его очки. Он наклонился над телегой и внимательно рассматривал меня. Я посмотрел прямо в его спокойные светло-голубые глаза и хотел сглазить его, но потом пожалел и отвернулся.
Из-за здания станции к телеге подошел молодой офицер. Солдаты быстро оправились и стали навытяжку. Не зная куда деваться, крестьяне тоже подобострастно вытянулись.
Офицер отрывисто приказал что-то одному из солдат. Тот подошел ко мне, больно потрепал по голове, оттянул веки, заглянул в глаза и осмотрел шрамы на коленках и икрах. Затем он доложил обо всем офицеру. Офицер повернулся к солдату в очках и, что-то приказав, ушел.
Солдаты разошлись. Из помещения станции доносилась веселая мелодия. На высокой сторожевой вышке, где был установлен пулемет, солдаты примеряли каски.
Солдат в очках подошел ко мне, молча отвязал веревку от телеги и, обмотав ее вокруг своего запястья, знаками приказал мне следовать за ним. Я оглянулся и увидел, что крестьяне уже забрались в телегу и понукали лошадь.
Мы миновали здание станции. Солдат зашел на склад, взял там небольшую канистру с бензином и мы пошли вдоль железнодорожного полотна к темнеющему неподалеку лесу.
Я знал, что солдату приказано пристрелить меня, облить труп бензином и сжечь. Я не раз видел, как это делалось. Я помнил, как партизаны казнили крестьянина, обвиненного в сотрудничестве с врагами. Тогда, приговоренный, сам выкопал яму в которую затем упало его тело. Еще я видел, как немцы добили пытавшегося укрыться в лесу раненного партизана и, как над его трупом взметнулся столб пламени.
Больше всего я боялся боли. Наверняка, когда пуля попадет в меня, будет очень больно, но еще больнее будет, когда вспыхнет бензин. Но я ничего не мог поделать. У солдата была винтовка и он крепко держал привязанную к моей ноге веревку.
Я шел босиком и разогретые солнцем шпалы обжигали мои пятки. Я подпрыгивал, когда наступал на рассыпанные между шпалами острые камешки. Несколько раз я пробовал пройти по рельсу, но, привязанная к ноге веревка, мешала удерживать равновесие. Мне было трудно подстроить свои частые короткие шажки к широкой размеренной поступи солдата.
Он наблюдал за мной и слегка улыбнулся при моей попытке пройтись по рельсу. Улыбка была слишком слабой – он шел убивать меня.
Мы миновали последнюю стрелку и вышли за пределы станции. Вечерело. К лесу мы подошли когда солнце уже садилось за верхушки деревьев. Остановившись, солдат поставил канистру с бензином и взял винтовку в левую руку. Присев на краю дороги, он вздохнул и вытянул ноги вниз по насыпи. Он спокойно снял очки, вытер рукавом пот с густых бровей и отстегнул от ремня саперную лопатку. Он достал сигарету из нагрудного кармана, прикурил ее и тщательно затушил спичку.
Солдат молча наблюдал мои усилия ослабить узел растершей ногу веревки. Потом он достал из кармана брюк маленький складной нож, открыл его, и, пододвинувшись ближе, взялся за мою ногу и аккуратно разрезал веревку. Он смотал ее и, широко размахнувшись, забросил далеко под насыпь. Я благодарно улыбнулся, но солдат не ответил. Мы сидели рядом – он затягивался сигаретой, а я смотрел, как развеивается голубой дымок.
