Виктор Голявкин - Избранные

— А это видел? — говорю. — Жабо!

— Жабо?

— Вот именно, — говорю, — жабо, а не что-нибудь!

Он засмеялся и говорит:

— Жаба! Жаба!

— Не жаба, а жабо! — говорю. — Дурак ты!

— Как ты смеешь мне так говорить! — и за шашку хватается.

Потом мы помирились, и он говорит:

— А ну покажи жабо! Хорошее жабо.

— А у тебя, — говорю, — шашка хорошая. Мне твоя шашка нравится.

— Да бурка у меня неважная, все время валится. Поплясать хочется, а нельзя. Можно только ходить, и то медленно…

— Да сними ты ее, — говорю, — и все!

— Какой же тогда, — говорит, — я казак буду!

— Был, — говорю, — казаком, и хватит.

— А ты жабо свое снимешь?

— Зачем мне жабо снимать, если оно не мешает.

— Как хочешь, — говорит, — а я свою бурку сниму. Надоела мне бурка!

Он отдал ее первокласснику. А тот ее бросил. Тогда он позвал Золушку и говорит:

— Вот тебе, держи…

И мы с ним побежали к елке.

У меня стало такое хорошее настроение! Мы так плясали, что даже игрушки попадали. Не все игрушки попадали. Но две-три игрушки упали. Потом их обратно повесили. А какие мы пели песни! Мы пели: «Елка, елка, зеленая иголка», и «В лесу родилась елочка», и «Елки, елки, какие елки!», и «Новый год, Новый год, много счастья принесет»…

Веселый был карнавал!

Обратно мы шли вместе с Мишкой. Он мне про отца рассказывал, про дядю Гошу. Про то, что он хочет уехать куда-то, совсем в другой город, поскольку он здесь засыпался, а как засыпался, Мишка не знал, он только знал, что засыпался. А мать его ехать не хочет. Поскольку она не засыпалась. А Мишка ждет не дождется. Он путешествовать любит.

Мы всю дорогу смеялись. Карнавал вспоминали. Столько я никогда не смеялся. Я про все на свете забыл. Я даже забыл снять колпак. Так и шел в колпаке.

Радостный, я вбежал в комнату. Я все не снимал колпак. С него стекала вода. На улице шел мокрый снег. На столе я увидел записку. Не записку, какую-то просто бумажку. Я стал читать:

…Войсковая часть № 15/40 извещает вас, что ваш муж геройски погиб в боях под Москвой… числа… года. Похоронен в деревне Дубки.

………………………………………………………………………..

Папа мой украшает елку. Сначала мы украшали все вместе — я, мама, Боба и папа, потом мы пошли спать, а папа остался. Он ходил вокруг елки на цыпочках и говорил сам с собой. Но я слышал, что он говорил, хотя он говорил очень тихо, я видел его и слышал: «Вот этот заяц пойдет сюда, нет, пожалуй, сюда… а вот этот шар перевесим вот так… ну, а это уже никуда не годится — три шара вместе! Куда ни шло — два, не три же! Мы их перевесим…» — «Иди спать», — говорит ему мама. «Спите, спите, — говорит он, — я хочу шар перевесить. И вот эту грушу…» Потом он садится на стул. Долго смотрит на елку…

Это было в прошлом году.

Больше я не увижу папу.

Мой папа убит.

Мне казалось, война — это что-то такое, где палят пушки, и мчатся танки, и падают бомбы, и ничего не случается. Просто пушки палят, танки мчатся, бомбы падают, и ничего не случается. Кричат «ура» и побеждают.

Я стою на балконе. Гляжу сквозь ветки на улицу. Вижу снег, и людей, и машины, и мне кажется, я жду папу… Вот сейчас выйдет он из-за угла…

Но мой папа убит.

Папа мой похоронен.

Я ухожу с балкона. Тревога. Воет сирена.

Мама, Боба, я идем в бомбоубежище.

— Папа! Папа! — кричали братья Измайловы.

Дядя Али пришел с войны. Сверкали его ордена и медали. Он обнял меня.

Потом обнял маму.

— Прошу всех на крышу! — сказал Ливерпуль.

Все пошли на крышу.

Была победа. Салют. Радость. Цветы. Солнце. Синее море…

— Ура! — орал Боба. — Ура!

Возвращались домой солдаты.

Но мой папа, мой добрый папа, он никогда не вернется…