Дженни Гарп, любившая брата так, точно он был еще и отец (а он действительно заменил ей отца, Гарпа она не помнила), написала в больнице стихотворение, посвященное брату. Это был первый и последний поэтический опыт юной Дженни Гарп: природа не наградила ее художественными талантами отца и брата. Только одному Богу известно, какие таланты могли бы оказаться у Уолта.
Очень длинный и худой
Лежит первенец больной;
Он без глаза и руки,
Изнывает от тоски;
Должен, братец дорогой,
Ты беречь очаг родной.
Стихотворение, конечно, было ужасно, но Данкен пришел от него в восторг.
— Ладно, буду беречь себя, — пообещал он Дженни.
Молодая особа, только что ставшая женщиной и сторожившая мастерскую Данкена, аккуратно присылала ему из Нью-Йорка открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления.
„С цветами все в порядке, но большая желтая картина у камина слегка покоробилась — думаю, что полотно было плохо натянуто. Я ее сняла и поставила к другим картинам в кладовку, там прохладнее. Больше всего мне нравится голубая картина и рисунки — все до одного! А еще та, про которую Роберта сказала, что это автопортрет. Я от него без ума“.
— О Господи, — простонал Данкен.
Дженни прочитала ему вслух полное собрание сочинений Джозефа Конрада, любимого писателя Гарпа в детстве.
Хорошо, что Хелен опять преподавала; без работы она сошла бы с ума от беспокойства за сына.
— Мальчик поправляется, — уверяла ее Роберта.
— Он уже взрослый мужчина, Роберта, — возражала Хелен. — Он не мальчик — хотя по его поведению этого не скажешь.
— Для меня они все мальчики, — сказала Роберта. — И Гарп был мальчиком. И даже я сама была мальчиком, пока не стала девушкой. И Данкен для меня всегда будет мальчиком.
— Господи, — вздохнула Хелен.
— Тебе нужно заняться спортом, — сказала ей Роберта. — Чтобы расслабиться.
— Умоляю тебя, Роберта, — запротестовала Хелен.
— Начни бегать, — предложила Роберта.
— Бегай сама, я лучше что-нибудь почитаю, — категорически отказалась Хелен.
Роберта бегала каждый день. Когда ей перевалило за шестьдесят, она по забывчивости перестала регулярно принимать эстроген. А человек, изменивший пол, должен неукоснительно принимать его всю жизнь, чтобы женские половые признаки не исчезли. И в результате этого крупное тело Роберты прямо на глазах у Хелен стало менять формы.
— Не могу понять, что с тобой происходит, Роберта, — сказала ей как-то Хелен.
— Все это очень занятно, — ответила Роберта. — Я никогда не знаю, кем буду чувствовать себя через час; не знаю, как буду выглядеть.
Уже после пятидесяти Роберта участвовала в трех марафонах, но с возрастом у нее стали лопаться сосуды, и врач рекомендовал ей перейти на более короткие дистанции. На двадцать шесть миль[54] бывшего правого нападающего уже не хватало. Роберта была старше Гарпа и Хелен на несколько лет и выглядела соответственно. И она опять вернулась на прежний маршрут — шесть миль[55] до Стиринга и обратно, по которому бегала когда-то с Гарпом. И теперь нередко появлялась внезапным гостем на пороге дома Гарпов, бывшего в стародавние времена фамильным гнездом Стирингов; взмыленная, запыхавшаяся, она прямиком устремлялась в душ, на этот случай в шкафу висели большой халат Роберты и несколько смен одежды. Оторвавшись от книги, Хелен вдруг видела перед собой Роберту Малдун в спортивном костюме, с секундомером в огромной, привыкшей к мячу ладони, который стучал как ее сердце.
Роберта умерла той самой весной, когда Данкен лежал в вермонтской больнице. Она отрабатывала рывки на берегу бухты Догз-хед, потом вдруг прекратила бег, поднялась на веранду и сказала, что у нее стучит не то в затылке, не то в висках, где — она точно определить не могла. Роберта села в качалку и залюбовалась океаном; Эллен Джеймс пошла приготовить ей стакан чая со льдом. И минуты через две прислала Роберте записку с одной из подопечных Фонда Дженни Филдз:
„С лимоном?“
— Нет, только с сахаром, — крикнула ей Роберта.
Когда Эллен принесла чай, Роберта залпом осушила стакан.
— Превосходно, Эллен, — сказала она. Эллен пошла за вторым стаканом.
— Превосходно, — повторила Роберта. — Принеси еще один, точно такой же! — крикнула она вдогонку. — Вот так бы всю жизнь!
Когда Эллен вернулась с чаем, Роберта Малдун лежала в качалке мертвая. Что-то стукнуло у нее внутри и оборвалось.
Как бы тяжело Хелен ни переживала смерть Роберты, ее мысли были заняты Данкеном — хоть какое-то отвлечение. У Эллен Джеймс, которая была стольким обязана Роберте, просто не было времени слишком горевать из-за внезапно свалившихся на нее забот: ей пришлось срочно принимать дела Фонда Дженни Филдз — после Роберты осталось богатое наследство. Младшая Дженни Гарп никогда не была так дружна с Робертой, как Данкен; именно Данкену, прикованному к постели, пришлось тяжелее всех. Дженни не отходила от него, изо всех сил стараясь как-то утешить, но Данкен не мог ни о ком думать, кроме Роберты; он вспоминал все случаи, когда она приходила на помощь Гарпам, особенно ему, Данкену.
Он все плакал и плакал без конца и не мог остановиться. Пролил столько слез, что пришлось поменять гипсовую повязку на груди.
Его квартирантка с измененным полом прислала ему телеграмму из Нью-Йорка.
„Я могу сейчас же уехать. Р. больше нет, если тебя смущает, что я живу у тебя, я сейчас же уеду. Не мог бы ты подарить мне ту фотографию, где Р. снята рядом с тобой. Я думаю, что это ты, в футболке с мячом. На ней стоит № 90. И она тебе велика“.
Никогда раньше Данкен не отвечал на ее открытки с отчетами о цветах и перемещении картин. Но теперь он ответил ей во имя памяти старого друга № 90, этой мальчик-девочке, сбитой с панталыку. Он знал — Роберта ее пожалела бы.
„Пожалуйста, оставайся у меня столько, сколько захочешь, писал он ей. — Но эта фотография дорога мне самому. Когда встану на ноги, сделаю копию — специально для тебя“.
Роберта просила его навести наконец-то порядок в жизни, и Данкену было очень горько, что она не увидит его старания. Он вдруг почувствовал ответственность перед ней, перед отцом; он не переставал удивляться, как это отец за тридцать три года столько успел — стал писателем, обзавелся детьми, родил его, Данкена. Лежа в больнице, Данкен принял много решений; в дальнейшем он почти все их выполнит.
Данкен написал письмо Эллен Джеймс, которая все еще не могла оправиться от шока, который испытала, узнав о случившемся с ним несчастье: видеть его, лежащего в гипсе и утыканного спицами, было выше ее сил.
„Пора нам обоим заняться делом, правда, мне придется кое-что наверстать, чтобы нагнать тебя. Без Роберты наша семья уменьшилась. Давай постараемся больше никого не терять“.
Ему хотелось написать матери, что она еще будет гордиться им, он это ей обещает. Но не стал — слишком глупо; к тому же он знал характер Хелен — она-то как раз и не нуждалась в утешениях. И Данкен устремил весь свой энтузиазм на младшую Дженни.
— Черт побери, в нас должна быть энергия, — сказал он сестре, у которой энергии было предостаточно. — Ты плохо знала нашу старуху и потому не понимаешь, что это такое — энергия. Ты должна аккумулировать ее в себе.
— У меня энергии хоть отбавляй, — ответила Дженни. — Ты думаешь, я только за тобой ухаживаю?
Их разговор происходил в воскресенье после обеда; как всегда, Данкен и Дженни смотрели в это время по телевизору, стоявшему в палате Данкена, футбольный матч. В то воскресенье вермонтское телевидение транслировало игру из Филадельфии, и Данкен счел это еще одним добрым предзнаменованием. Местным „Орлам“, судя по всему, предстояла жестокая трепка от „Ковбоев“. Но Данкена интересовала не игра, а траурная церемония перед матчем. Флаг был приспущен в честь бывшего правого крайнего Роберты Малдун. На табло вспыхивала цифра 90. Как все-таки все изменилось, подумал Данкен, феминистские похороны стали обычным делом; он только что прочитал о таких похоронах в Небраске. А сейчас, в Филадельфии, спортивный комментатор решился объявить, что флаг приспущен в честь Роберты Малдун, при этом ни разу не фыркнув.
„Она была выдающимся спортсменом, — говорил комментатор. — Незаурядным талантом“.
„И незаурядной личностью“, — добавил второй комментатор.
Первый снова подхватил эстафету. „Да, — сказал он, — она так много сделала для…“ — он стал мучительно подыскивать подходящее слово, а Данкен с интересом ждал, для кого же — уродов, чокнутых, сексуально озабоченных? Для отца с матерью, для Эллен Джеймс, для него самого? „Она очень много сделала для людей сложной судьбы“, — произнес наконец комментатор, удивив и Данкена Гарпа и самого себя, что сумел с честью выйти из такого затруднительного положения.
