Тот день был в моих планах днем полного отдыха. Предыдущей ночью я засиделся допоздна над окончательной отделкой своего первого рассказа. Утром, на свежую голову, я хотел еще раз пройтись по нему, подработать, где нужно, и отослать в редакцию, а затем отпраздновать это событие. Но история с Анди не выходила из головы. Пятно, наверно, думал я, еще не сошло с лица!
Рассказ я так и не смог прочитать. Поэтому пошел на почту и отправил его, каким он был. Затем пошел в бар.
По дороге мне встретился старый «пикап» дяди Гвен. За рулем сидел он сам, рядом — Анди. Но его лица я не мог разглядеть.
Напротив бара стоял Хауи — пьяница городка. Он стоял как обычно, вперив взгляд в пространство перед собой, никого и ничего не замечающий. Идти в бар и попадаться на глаза Гвен не хотелось, поэтому я встал сбоку от Хауи (он и ухом не повел на мое присутствие) и стал ждать, когда приедет Анди.
Хауи был человеком с величайшим чувством собственного достоинства. Каждый день он покупал бутылку напитка высокой пробы. Не мускателя или черносмородинной бурды за 65 центов, а настоящее виски. Он был ветераном Второй мировой войны, и правительство Соединенных Штатов снабжало его достаточной пенсией, хватающей на ежедневную выпивку. Большего ему было не надо.
Количество употребленного внутрь не влияло на поведение Хауи. Сказать, что он трезв, было нельзя, но тем не менее, сколько бы он ни пил, и пьяным его не видели. Он всегда стоял и смотрел перед собой. Обычно он появлялся на этой улочке (никто не знал откуда) в разгар утра. Занимал позицию напротив бара и стоял молча, не обращая внимания ни на приветствия, ни на события, происходящие вокруг него. Но приход дяди Гвен он все-таки заметил, потому что спустя минуту после смены караула за стойкой Хауи зашел в бар и купил бутылку. У меня или у Гвен он не покупал.
Я смотрел на него, и меня внезапно пронзила мысль, ведь он — тот самый человек, которого я описал доктору Ллойду как абсолютно разъединенного с миром. Как-нибудь потом мне надо будет выяснить его тайну, подумал я.
Анди, ведомый дядей, улыбнулся мне. Пятно на его щеке еще алело. Что об этом подумал старик, я не знал.
У меня не поднимались глаза от стыда. Вскоре Анди забрала Гвен, и они ушли. И опять он улыбнулся мне. «Как он может быть таким добрым?» — подумал я.
Теперь, неожиданно увидев мир глазами малыша, я не мог не думать о нем. У него случилась обычная житейская неприятность — и я должен был хоть как-то среагировать. Когда я наконец спрыгнул со своей лошади взрослости и поговорил с ним с глазу на глаз, он доверчиво открылся мне на общей, равной для всех земле.
Я вспомнил те годы, когда я ждал от своего отца всего лишь нескольких ласковых слов. Как бы я обнял его! Потаенное желание жило внутри меня до сих пор: я до сих пор ощущал его. И все же, когда пришла моя очередь быть человеком, я оставил след руки на щеке Анди!
В тот день покупатели устремились в бар полноводным потоком, выходя и заходя по второму разу. Все казались мне единокровными соплеменниками, ничем не отличавшимися от меня. Даже если они напивались допьяна, погружались в кресла и уходили ото всего, как Хауи, в пьяном молчаливом бреду и выяснении отношений с самим собой, я видел, что оболочка тела скрывает то же, что и у меня, — колокол, бьющийся в тисках душевных проблем и терзаний. Что же еще: в конце концов, удостовериться в этом и составляло конечную цель моих устремлений.
Спустись на грешную землю, Эдди.
Возможно, если я что и понял из своего длинного путешествия по жизни после ухода из «Вильямса и Мак-Элроя» и все еще не мог написать правду о себе, я все-таки мог в каком-то плане говорить о других. Я даже смог бы, в один прекрасный день, сказать что-нибудь и о Хауи, ведь им я тоже когда-то был.
Я подумал, что, когда Гвен пришла ко мне в тот далекий августовский день в «Гринмидоу», я предстал перед ней в том же обличье, в каком Хауи предстал передо мной сейчас: замкнутый на себя одного, опечатанный безмолвием, ничего не дающий обратно, настороже против всего предлагаемого. Ей потребовалось большое мужество, подумал я, предложить мне крышу над головой, человеческое участие и предлагать дары своего сердца и дальше, несмотря на мою холодность, вопреки моим подозрениям, предлагать себя снова и снова, прийти на слушание и привести дядю и взять на себя ответственность за меня, увезти в этот дом, такого вот «Хауи», предоставить жилье, работу, заботу, терпеть мое наглое высокомерие в ответ на нежность, получать в качестве платы за доброту равнодушие и полное отчуждение, мучиться от самого непереносимого — от моей холодности к сексуальной теплоте. Гвен — мужественная женщина.
К концу дня самоистязаний мне пришло в голову, что одна хорошая штука все-таки получилась. Я закончил и отослал рассказ, и этот рассказ прославлял Флоренс — в нем не было желчи, ненависти, злобы или потаенной мести. Первый рассказ, как я надеялся, один из многих подобного рода. И поскольку был повод, я решил его отметить. Купил бутылку того самого виски, любимой марки Хауи, и открыл ее. И когда в бар зашли несколько моих дружков, я отвел их к себе в подсобку, сказал, что есть повод для выпивки, и предложил это дело отметить.
По ходу празднования — друзей у меня оказалось в достатке — я нализался к закрытию бара до святых огоньков в глазах. И, прибыв на вечеринку в честь Робинсонов, которую давала Гвен, я был в самом что ни на есть прекрасном расположении духа.
Настроение компании было превосходным. Все шло как надо. Кейт в мое отсутствие стал душой застолья, наливал всем и наслаждался вниманием двух женщин.
Его жена, открыл я для себя, была и впрямь алкоголичкой. У нее были неимоверно большие груди и, как у многих пьющих женщин, очень тонкие ноги. Совершенно очевидно было то, что она регулярно прикладывалась к рюмке с самого появления в доме. Муж не отставал, но пил в меньших количествах. Я тоже начал пить. Гвен не пила — по крайней мере, сначала.
Об ужине я ничего не помню, кроме одного: Кейт был сверхвнимателен к жене, очень ласков, очень заботлив. Но один раз, думая, что она не видит, он пытался долить ей бокал. Но у него не получилось это изящно (жена заметила), и я начал подозревать, что, несмотря на всю его напускную заботливость, он аккуратно накачивал свою половину, чтобы та не смогла впоследствии помешать им с Гвен, но и не до такой степени, чтобы ее пришлось тащить домой. Если его задумка была такова, то он осуществил ее успешно, потому что уже через час, как последняя грязная тарелка заняла свое место в раковине, миссис Робинсон растянулась на софе и задремала, вполне удовлетворенная своим положением.
Для Кейта, особенно после моей неудачной попытки положить конец их с Гвен шашням по телефону, я, очевидно, был уже не помеха. Чем больше он пил, тем больше он вел себя так, будто меня не было. Вскоре они с Гвен оживленно чирикали, а я молча сидел в углу в качестве слушателя, а не участника.
Сначала разговор шел вокруг жизни Кейта в искусстве, в течение которого Гвен разорвала на части все его успехи и показала их изнанку, причем сделала это очень и очень доказательно. Нужно быть мазохистом, чтобы спокойно слушать все это. Но, видно, Кейту было мало грязи о нем и о его шоу. Она не уставала приводить примеры, подтверждающие ее слова. А я не уставал видеть себя в нем, себя и Гвен три года назад. Так же как и мне, она говорила ему о его слишком ранимой натуре и о слишком выпуклой честности для работы на телевидении, что у него есть скрытые резервы для иного, чем ТВ. Выражение лица Кейта внезапно изменилось, появилась детская непосредственность и желание поверить! Должен признаться, он был симпатичен. Гвен настаивала, что его истинный талант раскроется, когда он перестанет ублажать дельцов с телесети и начнет творить, что ему самому хочется. Все это уже было: я мог восстановить происходящее кадр за кадром, реплика за репликой. И как обворожительно смотрелась Гвен (тогда и сейчас!), когда объясняла ему (как в прошлом мне!), что негоже проституировать на ниве искусства.
Неужели она напоминала, сколько сил отдала мне?
— Не знаю, не знаю, — сказал я неожиданно из-за кадра. — По-моему, Кейту лучше всего там и оставаться, на телевидении.
И моя ремарка прямо-таки оскорбила их!
— Тебе, Кейт, невдомек, куда тебя сталкивают! — сказал я с острой симпатией.
Кейт пропустил замечание мимо ушей. Но Гвен бросила на меня взгляд.
— Наверно, Кейт творчески бесплоден, я имею в виду то, что он действительно хочет написать! — сказал я. — И ты, Гвен, должна знать, что, толкая людей с дороги, надо быть осторожней!
Первый раз Кейт соизволил обратить на меня внимание.
Гвен, очевидно, задумалась над истинной подоплекой моих суждений, я же был в неведении относительно ее намерений.
— Что ты можешь знать о Кейте, Эдди? — спросила она.
— Я уже здорово нализался, Кейт, правда?
