— Просто поразительно, как много они говорят, когда им позволяешь. Их не так уж трудно услышать.
Мужчина усмехается.
— Мы пытаемся сказать вам это с 1492 года.
У мужчины есть вяленое мясо. Ник делит последние фрукты и орехи.
— Скоро мне придется подумать о пополнении запасов.
По какой-то причине его коллега тоже находит это забавным. Мужчина вертит головой, как будто намекая, что в лесу всюду есть пища. Что люди могут жить здесь и умереть, стоит только присмотреться и прислушаться. Из ниоткуда, в мгновение ока к Нику приходит понимание того, что ему говорили голоса Адиантум. «Чудеснейшие порождения четырех миллиардов лет развития жизни нуждаются в помощи».
Не они; мы. Помощь может прийти отовсюду.
ВЫСОКО НАД ТЮРЬМОЙ АДАМА новые существа взмывают на спутниковую орбиту и спускаются обратно на поверхность планеты, повинуясь старым, исконным желаниям, первобытным императивам — смотри, слушай, пробуй, трогай, чувствуй, говори, присоединяйся. Они сплетничают друг с другом, эти новые виды, обмениваются открытиями, как ими изначально обменивался живой код. Начинают сплачиваться, сливаться, соединять свои клетки и создавать небольшие сообщества. Неизвестно, кем они могут стать через семьдесят плюс семьдесят лет.
И вот Нилай выходит и видит мир. Нынче его дети прочесывают Землю с единственным приказом: поглощайте все. Съешьте каждый клочок данных, который найдете. Сортируйте и сравнивайте больше параметров, чем человечество за всю свою историю.
Скоро его ученики увидят планету целиком. Они будут наблюдать за обширными северными лесами из космоса и воспринимать кишащие разнообразием тропики с высоты человеческого роста. Они изучат реки и измерят, что в них водится. Они соберут данные о каждом диком существе, которое когда-либо было помечено, и составят карту его странствий. Они прочитают каждое предложение в каждой статье, которую когда-либо публиковал тот или иной исследователь. Они просмотрят все пейзажи, которые когда-либо снимала камера. Они прислушаются ко всем звукам Земли. Они будут делать то, что заложено в них генами предков, то, что когда-либо делали все предшественники. Сперва — умозрительные рассуждения, спекуляции о том, что требуется для жизни, а потом — проверка выводов на практике. Затем они скажут, чего жизнь хочет от человечества и как она может его использовать.
СВИНЦОВО-СЕРЫЙ ДЕНЬ в суровой глубинке на севере страны; бронированный фургон снова привозит Адама в школу. «Вводный курс психологии». Человека, который знает о людях лишь то, что от рождения они пребывают в замешательстве, проводят через тройной забор из колючей проволоки в новое общежитие, где ему предстоит продолжить свое обучение. Слева от входа возвышается приземистая бетонная наблюдательная башня, в три раза выше, чем клен из его детства. Внутри периметра — нагромождение угловатых бетонных бункеров, похожих на то, что его сын мог бы соорудить из серых кубиков «Лего». Вдалеке, окруженные рвами и утыканной лезвиями проволокой, мужчины в ярко-оранжевой форме — его новые сородичи — играют в баскетбол в агрессивной, обиженной манере, как делал его брат Эмметт, пытаясь загнать мяч в кольцо. Эти люди будут много раз избивать его до потери сознания — не за то, что он террорист, а за то, что встал на сторону врагов человеческого прогресса. За то, что предал себе подобных.
Надзиратель, которому пришлось ехать в фургоне, поворачивается и с улыбкой наблюдает за лицом Адама, пока они следуют по желобу из колючей проволоки, где полным-полно камер наблюдения. Адам представляет, как Лоис насильно привозит сюда маленького Чарли на часовые свидания, сначала раз в месяц, потом пару раз в год, если повезет. Адам видит в покадровой съемке, как растет его сын. Видит себя, жадно слушающего сбивчивые отчеты мальчика и цепляющегося за каждое слово. Может быть, они наконец-то станут друзьями. Может быть, маленький Чарли объяснит ему, что такое банковское дело.
Они останавливаются в зоне разгрузки, чуть поодаль от охраняемого входа. Надзиратель и водитель извлекают его из фургона и проводят через детекторы. Стекло толщиной с Библию. Ряды мониторов и решетки с электронным замком. За контрольно-пропускным пунктом — бронированная арка, а дальше коридор с отдельными камерами, который благодаря оптической иллюзии как будто убегает в вечность.
Грядущие годы превзойдут все, что он может себе представить. По сравнению с предстоящими вымираниями и катастрофами чума бронзового века покажется ерундой. Тюрьма может стать убежищем от того, к чему приговорен весь мир.
Из всех будущих ужасов Адам больше всего боится времени. Он подсчитывает, сколько вариантов жизней ему придется пережить, секунда за секундой, пока не истечет отпущенный срок. Будущее, в котором наши предки исчезнут еще до того, как мы назовем их имена. Будущее, в котором потомки-роботы будут использовать нас в качестве топлива или содержать ради нескончаемой забавы в зоопарках, таких же охраняемых, как тот, в который сейчас заселяется Адам. Будущее, в котором человечество сойдет в братскую могилу, уверившись, что во вселенной нет других говорящих существ. Огромные, пустые просторы, где нечем заполнить досуг, кроме воспоминаний о том, как он и горстка друзей с зелеными душами пытались спасти мир. Но, конечно, не мир нужно спасать. Только то, что люди называют этим словом.
Сидящий за пуленепробиваемым стеклом человек в хрустящей белой рубашке с эмблемой надзорной инстанции спрашивает его о чем-то. Может, об имени или серийном номере; может, предлагает попросить прощения. Адам рассеянно хмурится. Смотрит вниз. К манжете его неонового комбинезона что-то прицепилось. Круглое, маленькое, коричневое — шарик, покрытый хваткими колючками. Заключенный прибыл прямо из мрачного кирпичного изолятора, его запихнули в фургон, привезли и выгрузили на эту пустошь из камня и бетона. У жизни не было ни малейшего шанса им воспользоваться. Но безбилетник как-то добился своего. Так вот чем все обернулось для него, для всех пятерых, для ослепленного человечества — жизнь их использовала так же беспардонно, как этот репейник использует манжету комбинезона.
Тогда-то и начинается тихая пытка, которая хуже, чем все, что власти могут применить к Адаму. Тоненький голосок, настолько реальный, что может исходить из верхнего яруса койки, шепчет начало истории, которая будет мучить его дольше, чем тюремное заключение: «Ты был избавлен от смерти ради величайшего из свершений».
ПО ВСЕМ БИОМАМ, на всех высотах ученики наконец-то оживают. Они узнают, почему боярышник никогда не гниет. Учатся различать сто видов дуба. Когда и почему пенсильванский ясень отделился от американского. Сколько поколений живет в дупле тиса. Когда красные клены меняют цвет листвы в зависимости от высоты, на которой растут, и насколько раньше это происходит с каждым годом. Они начинают осмысливать реки, леса и горы. Они понимают, что листик травы не меньше подёнщины звезд. [92] За несколько коротких сезонов, просто поместив миллиарды страниц данных рядом друг с другом, новый вид научится переводить с любого человеческого языка на язык зеленых существ. Сначала переводы будут грубыми, как первые опыты ребенка. Но вскоре появятся первые предложения, в которых слова заструятся, созданные, как и все живое, из дождя, воздуха, каменной крошки и света.
«Привет. Наконец-то. Да. Здесь. Это мы».
НИЛАЙ ДУМАЕТ: «Так и должно случиться. Будут катастрофы. Ужасные неудачи и кровопролитие. Но жизнь куда-то движется. Она хочет познать себя; она хочет иметь право выбора. Ей нужны решения проблем, с которыми пока не в силах справиться ничто живое, и она готова использовать даже смерть, чтобы их отыскать». Он не доживет до завершения этой игры, в которую играют бесчисленные люди по всему миру — игры, где участники оказываются в центре живой, дышащей планеты, наполненной потенциалом, который они только смутно могут себе представить. Но он подтолкнул ее развитие.
