Потребность в деятельности (невыносимо сидеть сложа руки) наконец находит выход: если дождь и они побывали под ним, пусть даже совсем недолго, то срочно надо смыть его следы. Программа следующая: немедленно купать детей, мыться самим, стирать вещи… Хотя бы это, лишь бы не сидеть без дела, не маяться в ожидании, которое неведомо сколько может продлиться.
Горячей воды нет, ее дают только два раза в неделю — по вторникам и субботам, а теперь только четверг. Воду приходится греть маленьким кипятильником, это долго, но другого способа нет.
Вот и суматоха. Гремят ведра, голосят дети (младшая не хочет мыть голову), куда-то запропастилось полотенце, угроза «выдрать» витает в воздухе…
Когда этот этап пройден, все в изнеможении валяются по кроватям. За окном почти совсем темно, дождь, дождь, дождь…
— Боже, когда все это кончится? — всхлип.
Напряжение нарастает.
Долгий проход М. по длинному полутемному коридору.
Обычно именно в эту пору, в предночное сбивчивое время, в пансионате особенно оживленно, из комнат несутся возбужденные голоса, музыка, а теперь — словно вымерло. Двери закрыты, за ними ни звука. Зато в телевизионной людей как сельдей в бочке (третье рыбье сравнение). Все не отрываются от экрана: крутят какой-то очередной сериал. На самом деле все ждут последних новостей, до них минут пять-семь. Однако эти пять-семь длятся нестерпимо долго, особенно в такой духоте (окна задраены, шторы задернуты). Крупные капли пота стекают по вискам, по лицу, по спине… Какой-то женщине в комнате дурно. М. стоически терпит до конца информационной программы, все, о чем говорят на экране, доходит будто сквозь туман, к тому же ничего нового, все по-прежнему покрыто мраком.
Люди вяло расходятся — пожухли отдохнувшие смуглые лица, совсем недавно еще такие жизнерадостные, осунулись, в глазах тревога…
Душно. Что-то вязкое, липкое обволакивает тело, теснит, сковывает, М. пытается высвободиться, торопится, все быстрей, все резче, его тянут куда-то вниз, в кромешную мглу, он отталкивается из последних сил, вскрикивает и… просыпается.
Ночь. Дождь. Сонное посапывание детей. Младшая причмокивает и что-то невнятно бормочет. За шторой белесое пятно одинокого фонаря во дворе, размытые тени деревьев. М. с отвращением пьет из графина теплую затхлую воду. Жена тоже не спит, он видит ее блестящие в темноте глаза. Не волнуйся, все будет хорошо, успокаивает он ее (и себя).
А почему, собственно, все должно быть хорошо? Почему он так уверен в этом (а он разве уверен?)? Просто он так хочет, и все хотят, все комнаты в пансионате пронизаны сейчас одним единым желанием!
Может, и правда обойдется?
Или они просто спят, им снится… Проснутся — все по-прежнему: солнце, море, причудливо изогнутые в противостоянии ветрам прибрежные сосны, веселые детские клики… Подхватывает теплая, баюкающая волна уверенности: обойдется…
Утром будят голоса с улицы.
Дождя нет, хотя небо еще в тучах. Сосед как ни в чем не бывало, подняв капот, возится со своим «жигуленком», рядом директриса с черным кудлатеньким пудельком Джонни на поводке. О чем-то они негромко беседуют.
М. с шумом распахивает окно. Тут же на подоконник вскарабкиваются и дети: ау, Джонни!
Свежие утренние запахи кружат голову. Слышно, как скребется за соснами море.
Ну что, что?
Все то же неопределенное пожатие плеч: вроде повышенная солнечная активность… Землетрясение в Японии. Наводнение в Германии. Ураган в Тверской области. Столкновение танкеров в Индийском океане. Обострение на Ближнем Востоке. Побег рецидивистов под Самарой. Авиакатастрофа на Чукотке. Вспышка холеры в Казани. Взрыв на рынке в Ростове. Забастовка шахтеров в Донецке. Прорыв канализации в соседнем поселке…
А дождь, дождь?
Что дождь?..
В самом деле, что дождь?
Над соснами из серой мутной утренней пелены неуверенно, с кинематографической замедленностью проступает тревожная алая тонкая полоска…
Гений красоты
О красоте сколь ни думай — все загадка.
А главное — как-то уж подвержена она всяким страстям и напастям, так можно умозаключить о ее слишком близком соседстве с роком. А где рок, там и трагедия (не обязательно античная или шекспировская, случается, что и сегодня).
Так что лучше не называть ее красотой — чтобы не провоцировать. Тем более и нет на ней печати, что — красота. Тем более что и сама себя она часто не осознает, а, напротив, даже мучается своим несовершенством, как в нижеследующей истории.
Речь о юной изящной девушке выдающейся, скажем так, привлекательности (глаза, брови, нос, губы, стан, кожа и прочее). Случается же такое счастливое сочетание черт, дающее и тонкость, и приятность, и вообще гармоничность! Даже и имя Маша подходящее (плюс некоторая округлость к имени, что и в натуре отозвалось — мягкостью), не какая-нибудь там худышка, ножки-соломинки…
В общем, все замечательно — глядеть не наглядеться. И все, конечно, засматриваются, потому что красота на окружающих действует соответствующе (чарующе).
Сама Маша, впрочем, в красоте своей уверенности не испытывает.
Школьницей она, серьезная, получая на уроках любовные записки от одноклассников, в стихах воспевавших ее красоту («как гений чистой красоты»), стеснялась и сердилась: дескать, отстаньте со своими глупостями!.. (Хотя, конечно, и приятно, другие такого не удостаивались, подружки завидовали.)
Девушкой же, вполне сложившейся, тоже не слишком задавалась: ну да, смазливая, миловидная, таких немало. И если на нее начинали заглядываться, она не столько исполнялась самомнением, сколько, напротив, раздражалась и тревожилась. Вроде от нее чего-то хотят, чего у нее нет, ждут для нее непосильного — заблуждаются, короче.
Не могла соответствовать.
Сколько раз рассматривала себя в зеркале, выстаивая часами (когда родителей не было), все пыталась понять, где же то, что другим кажется (тем же родителям) красотой.
Ну да, глаза, брови, нос, губы, кожа, стан и прочее, а все вместе — ничего особенного, вполне тривиальная милота, которая, конечно, как объяснил ей брат отца, журналист, тоже считавший ее красивой и с которым она любила разговаривать, дорогого стоит. Может, даже больше, чем красота, потому как красота — что?
Красота — опасность, она не просто влечет и искушает, но порой даже травмирует окружающих, чего-то от нее невольно ждущих, не на уровне сознания, понятно, а где-то в недрах существа, в глубинах тоскующей (у человека она всегда тоскует) души: что-то неведомое она сулит, счастье не счастье, но очень важное, высокое, или о чем-то напоминает, довременном, вечном, о бесконечности, не исключено, о Боге даже. Красота желанна, как лакомый кусок, к ней всякий жаждет причаститься, хоть так, хоть (не будем пугать) эдак, на нее посягают, за ней охотятся, к ней ревнуют, на нее обижаются… Если не присвоить, то все равно что-то такое сделать. Прильнуть.
М-да, задумчиво толковал дядя-сердцевед, прикрыв глаза большими веками и пальцами прищелкивая, красота, гм, суть бремя, от нее не столько радость, сколько одно беспокойство, в ней чудится нечто вроде как даже доступное — протяни только руку, приложись устами (или чем?)…
Нет, лучше не надо!
Другое дело — милота, что-то такое домашнее, тихое, мирное, утешительное, согревающее.
Красота аристократична, деспотична, требовательна, жестока, милота демократична, душевна, уютна, располагающа…
В общем, проще с ней, как если б ты купался в озере, где под легкой нежной рябью самая хищная рыба — карась, а не в океане с акулами и медузами, со штормами и цунами. Или резвился на солнечном лугу с ромашками и кашками, а не смотрел завороженно в рыжие тигриные глаза пустыни с ее песчаными бурями и знойными миражами.
Маша жадно внимала дядюшке, которого уважала: да-да, так и есть, а все равно мало ей, все чудилось: еще чуть-чуть — и дотянется она до той самой планки, которую ставили ей восхищенные поклонники. Ну если не до красоты, то до чего-нибудь в этом роде.
Собственно, она согласилась бы и с милотой (пусть!), если бы что-то в ней не говорило, что и милота ее не совершенна (хотя вроде и не претендует): есть, увы, ущербина, которая всему мешает — и красоте, и милоте, глупое препятствие, больше похожее на недоразумение, нескладицу, нежели на что-то серьезное. А устрани, так, может, сразу и красота, и милота — в общем, все станет на свои места, колесики сцепятся, и нигде не будет сбоить.
Загвоздка же была (как вы думаете, в чем?)… в не совсем правильном прикусе. То есть все зубы (важный компонент и красоты, и милоты) ровные, белые, красивые, а два верхних — почти в середине — не совсем, чуть заходят друг за друга, отчего получается неровность. Если не приглядываться, то и не заметишь, к тому же Маша, зная об этой неправильности, научилась улыбаться так (чуть внатяг придерживая верхнюю пухлую губку), что ничего и не видно.
