— Точно, — говорю.
— Так вы из колледжа Принстон?
— Ну, примерно.
— A-а… И как там Эдди? — спрашивает. — Это, конечно, странное время для звонков. Господи боже мой.
— Он прекрасно. Просил передать вам привет.
— Ну что ж, спасибо. И от меня ему привет, — отвечает она. — Роскошный он парень. Что он сейчас поделывает? — Тут она вдруг стала вся такая дружелюбная, как не знаю что.
— Ой, ну всяко. То же самое, — говорю. Откуда, нахер, мне знать, что он сейчас поделывает? Я с ним вообще еле знаком. Даже не знаю, по-прежнему ли он в Принстоне. — Слушайте, — говорю, — а вам не было бы интересно со мной где-нибудь встретиться, коктейль выпить?
— А вы случайно не в курсе, сколько сейчас времени? — спрашивает она. — И как вас, кстати, зовут, могу я осведомиться? — У нее ни с того ни с сего английский выговор прорезался. — Голос у вас несколько такой моложавый.
Я рассмеялся.
— Спасибо за комплимент, — говорю, галантно, как не знаю что. — Меня зовут Холден Колфилд. — Надо было какое-нибудь дутое имя сказать, только я об этом не подумал.
— В общем, послушайте, мистер Коффл, у меня нет привычки назначать встречи посреди ночи. Я девушка рабочая.
— Завтра воскресенье, — сообщаю я.
— Ну и все равно. Мне выспаться надо, чтоб хорошо выглядеть. Сами понимаете.
— Я подумал, мы с вами всего по коктейлю могли бы выпить. Не так уж и поздно.
— Ну… Вы очень милы, — говорит она. — А откуда вы звоните? Где вы сейчас вообще?
— Я? Я в телефонной будке.
— А, — говорит она. Затем наступила такая долгая, долгая пауза. — В общем, мне бы ужасно хотелось с вами как-нибудь встретиться, мистер Коффл. Голос у вас очень привлекательный. Похоже, вы и сами симпатичный. Но все равно уже поздно.
— Я мог бы к вам зайти.
— Ну, обычно я бы сказала — здорово. То есть, было бы очень неплохо, если б вы ко мне заглянули на коктейль, но моя соседка по комнате сейчас болеет. Всю ночь глаз сомкнуть не может. И вот в эту самую минуту она их как раз сомкнула и всякое такое. Ну то есть.
— Ох. Какая жалость.
— А где вы остановились? Может, мы бы завтра с вами коктейль выпили.
— Завтра у меня не получится, — говорю. — Выйдет только сегодня. — Вот я бажбан. Не надо было так говорить.
— Ой. Ну что ж, мне ужасно жалко.
— Я от вас передам Эдди привет.
— Правда? Надеюсь, вам понравится в Нью-Йорке. Тут славно.
— Я знаю. Спасибо. Спокойной ночи, — говорю. Потом повесил трубку.
Ух как я напортачил. Надо было хоть насчет коктейля договориться или как-то.
10
Все равно было еще рано будь здоров. Уж не знаю, сколько, но не очень поздно. Вот я ложиться спать, если даже еще не устал, просто ненавижу — как мало что. Поэтому я открыл чемоданы, вытащил чистую рубашку, потом сходил в ванную, помылся и переоделся. Я вот чего думал — я думал, схожу вниз и посмотрю, чего там, нахер, творится в «Лавандовой зале». У них там ночной клуб есть в гостинице, «Лавандовая зала» называется.
Но пока я менял рубашку, я, нафиг, чуть сестренке Фиби не звякнул. Очень зашибись было бы с ней поболтать. Хоть один разумный человек и всяко-разно. Но я не мог рисковать и ей звякать — она ж еще маленькая и уже спит, и явно не возле телефона. Думал, может, повесить трубку, если штрики ответят, но тоже фиг бы вышло. Они поймут, что это я. Штруня всегда понимает. Она телепат. Но вот потрындеть немножко с Фиби — это было б запросто.
Вы бы ее видели. Вам в жизни не попадалось малявки такой симпотной и такой умной. По-честному котелок очень варит. В смысле, как в школу пошла, так на отлично только и учится. Вообще-то я один такой тупой в семье. Брательник мой Д.Б. - писатель и всяко-разно, а братец Олли, который умер, я вам рассказывал, — он вообще был гений. Я только один по-честному тупой. Но видели б вы эту Фиби. У нее такие волосы как бы рыжие, немного на Олли смахивают, а летом — очень короткие. Летом она затыкает их за уши. И ушки у нее нормальные, симпотные. Хотя зимой волосы носит длинные будь здоров. Иногда штруня их заплетает, а иногда нет. Но ничего так себе смотрится. Ей всего десять. Вполне тощая, как я, только путёво такая тощая. Роллерски тощая. Однажды я на нее в окно смотрел, когда она в парк шла через Пятую авеню, и вот она такая — роллерски тощая. Вам бы она понравилась. В смысле, Фиби такой что-нибудь скажешь, и она точняк поймет, чего ты ей пуржишь. В смысле, ее даже можно с собой куда-нибудь брать. Возьмете ее на паршивое кино, к примеру, так она сразу поймет, что кино паршивое. Поведете в кино ничего так себе — поймет, что оно ничего кино. Мы с Д.Б. водили ее на это французское, «Жену булочника», в нем Рэмю еще играет.[13] Она чуть не сдохла. А любимое у нее — «39 ступеней» с Робертом Донатом.[14] Весь, нафиг, фильм наизусть знает, потому что я ее смотреть водил раз десять. Когда этот Донат появляется на шотландской ферме, например, когда от фараонов убегает и всяко-разно, Фиби прямо в зале выдает громко — точно когда шотландец в картине спрашивает: «А селедку едите?» Все базары там она знает наизусть. А когда этот профессор в картине, который на самом деле немецкий шпион, показывает Роберту Донату мизинец, на котором не хватает двух фаланг, Фиби такая его опережает — в темноте сует свой мизинец мне прямо под нос. Путёвая она. Вам бы понравилась. Засада только в том, что иногда чересчур мамсится. Слишком возбужденная для малявки. По-честному. И еще вот чего делает — она все время книжки пишет. Только никогда не дописывает. Все про какую-то пацанку по имени Хэзел Уэзерфилд — только Фиби такая все время пишет «Хэзл». Эта Хэзл Уэзерфилд — девчонка-детектив. Вроде как сирота, но везде ее предок все время возникает. Предок ее — всегда «высокий симпатичный джентльмен лет 20-ти». Ну вообще. Во Фиби дает. Чесслово, она бы вам понравилась. Даже совсем еще кроха была — и у нее котелок варил. Когда она была совсем кроха, мы с Олли брали ее в парк, особенно по воскресеньям. У Олли такой парусник еще был, братец с ним возился по воскресеньям, и мы Фиби с собой брали. Она такая белые перчаточки надевала и шла прямо между нами, как леди и всяко — разно. А когда мы с Олли о чем-нибудь вообще разговаривали, Фиби такая нас слушала. Иногда забудешь, что она тут рядом — ну все-таки малявка еще совсем, — а она сама возьмет и напомнит. Перебивала нас все время. Пихнет Олли или меня и говорит: «Кто? Кто это сказал? Бобби или дама?» Мы ей скажем, кто сказал, а она говорит: «А-а», — и дальше давай слушать и всяко-разно. Олли тоже с нее помирал. В смысле — она ему тоже нравилась. Теперь ей десять, и уже, в общем, не совсем малявка, но с нее все по-прежнему помирают — ну, у кого котелок варит хоть немного.
В общем, с такими, как она, всегда в жилу по телефону потрындеть. Но я слишком боялся, что трубку снимут штрики и тогда поймут, что я в Нью-Йорке, что меня из Пеней выперли и всяко-разно. Поэтому я просто рубашку донадевал. Потом весь так собрался и спустился на лифте в вестибюль, поглядеть, чего там такое.
В вестибюле, считай, никого и не было, кроме нескольких сутенерского вида типусов да пары шлюшистого вида блондинок. Но банду из «Лавандовой залы» слышно, поэтому туда я и двинул. Толпы немного, только мне все равно паршивый столик дали — сильно сзади. Надо было зеленым перед носом метрдотеля помахать. В Нью-Йорке ух гроши дело, нафиг, двигают — я не шучу.
Банда была гнойная. Бадди Сингер. Сквозняки, но не путёвые сквозняки — фофаны. К тому же мало народу моего возраста. Вообще-то никого моего, возраста там и не было. В основном старичье, пижонистое такое, со своими девками. Кроме столика рядом. За столиком рядом сидели эти три девки, лет по тридцать где-то. И все три — уродины будь здоров, и на всех такие шляпки, что сразу просекаешь — не местные, хотя одна, блондинка, вроде ничего. Вроде миленькая такая даже, блондинка эта, и я только стал на нее косяка уже давить, как возник официант. Я заказал скотч с содовой и велел не смешивать — быстро причем сказал, как не знаю что, потому что если начнешь бекать и мекать, сразу решат что тебе еще нет двадцати одного, и никакой опьяняющей жидкости не продадут. Но с ним все равно ни шиша не вышло.
— Простите, сэр, — говорит, — но имеется ли у вас какое — нибудь подтверждение совершеннолетия? Водительские права хотя бы?
Я на него этак холодно глянул, будто он меня оскорбил, как не знаю что, и спрашиваю:
— А что, похоже, что мне еще нет двадцати одного?
— Простите, сэр, но у нас полагается…
— Ладно, ладно, — говорю. Потому что прикинул: ну и черт с ним. — Тащите колу. — Он уже пошел прочь, а я его назад позвал: — А рому туда можете плеснуть или еще чего? — спрашиваю. Очень нормально так спрашиваю и всяко-разно. — Я же не могу сидеть в таком фофанском месте и трезвый намертво. Набодяжьте туда чутка рому, что ли?
