9) Пожалуйста, больше не присылайте мне хокку. Пожалуйста, больше не пишите хокку. Я ненавижу хокку. Хокку — абсолютно лежалый товар. Убийца товарооборота. Продать не удалось бы даже хокку про Гарри Поттера. Могу ли я на этом месте напомнить Вам про Ваши погромные речи? Вы же сами говорили в том духе, что хокку — это «крайне переоцененная азиатская псевдолирика, которая заключается в безыскусном нагромождении банальностей».
10) Пожалуйста, не пишите и тирольские трели. Я не могу заранее оценить, как на это отреагирует международный рынок.
11) Что касается Ваших теорий относительно происхождения слова «подпустить», то я не смогла найти в Этимологическом словаре Клюге указаний на верность Ваших явно дилетантских изысканий. Правда, на ошибочность тоже.
12) В этого Августа Вы форменным образом влюбились. Вы что, стали теперь голубым? Разумеется, я ничего не имею против. Сонеты Шекспира тоже обращены к мужчине. Уверена, что здесь, в Берлине, неплохой рынок сбыта для гомосексуальной любовной лирики. В этом смысле: давайте, не стесняйтесь!
13) Пожалуйста, не перебарщивайте, несмотря на всю страсть, прежде всего с метафорами. Фред, образ, где Вас «волокло за ним в потоке, с подветренной стороны его энергии», просто выше моих сил. За такое наша редакторша трижды стукнет Вас по голове словарем Дуден. У энергии нет стороны, тем более подветренной! И волочь может ветер, но никак не подветренная сторона!
14) Пишу лишь потому, что суеверна. Всяческого Вам благополучия. И пишите! Пишите мне! Пишите мне стихи! Я чувствую, Вы приближаетесь к блестящей форме. На свете так много людей, которых Вы смогли осчастливить своими стихами. Подумайте об этом. У художника тоже есть свои обязательства.
15) Жалко макарон, датированных годом «Поворота». Будь у меня юридический отдел, Вам бы пришлось иметь дело с ним) Правда, могу Вас успокоить, я приезжаю в хижину крайне редко.
С самым сердечным приветом,
Сюзанна Бекман
— Сейчас же прекрати, — ругался Август.
— Да я же ничего не сделал, возразил Фред.
— Ты думаешь, я ничего не вижу.
— Но она такая чудесная.
— Если ты так ее любишь, не давай ей шкурку от грудинки.
На столе перед хижиной стояли две бутылки пива и объедки от перекуса — хлеб, грудинка, сыр, масло. Под столом сидела черная собака и ждала милосердных подачек, которые в виде кусочков сала Фред ронял на землю.
— Надо ли понимать это символически? — спросил Фред. — Я имею в виду, можно ли распространить это и на женщин в целом?
— Разумеется, поэт.
— В смысле?
— Да это же очевидно: если ты какую из них любишь, не давай ей шкурку от грудинки.
— Но что это означает?!
Август похлопал Фреда по плечу и засмеялся:
— Поэт! Какой же ты слабоумный. Почему ты веришь всему, что тебе впаривают?
— Э-э-э-э.
— И ты нормально чувствуешь себя без женщины? — спросил Август.
— Нет!
— Что такое, вот и курить ты тоже перестал?
— Курить? — удивленно спросил Фред.
Август достал свой табак и бумагу из нагрудного кармана, положил все это на стол.
— Я совершенно забыл про курение, — воскликнул Фред. — Забыл! Что оно вообще бывает!
— Ты вообще стал немного странным в последние дни. Но мне это знакомо. Когда надолго остаешься один, становишься таким.
Август закурил только что свернутую цигарку. Фред тоже свернул себе одну.
— Ах, как хорошо, — сказал он, сделав первую затяжку. — Как я мог про это забыть?
— Кстати, дорогу чинят. Через три-четыре дня сможешь уехать.
— Я могу уехать?
— Да.
— В Берлин?
— Почему ты спрашиваешь у меня? Как только доберешься вниз до Грюнбаха, можешь ехать оттуда куда угодно. По мне так хоть в Рим, хоть в Гонолулу.
— Я не хочу в Берлин.
— Ну и не езжай. Или ты должен?
— Не должен, — сказал Фред, и после этого они курили молча.
— Поэт, а почему ты вообще здесь очутился?
Фред задумался. Почему он здесь очутился?
Сперва потому, что больше не мог выдержать в своей квартире. А не мог он выдержать, потому что чувствовал себя там как в плену. А чувствовал себя там как в плену, потому что действительно уже не мог выйти наружу. А выйти наружу не мог, потому что на открытом пространстве впадал в панику. А в панику впадал, потому что был одинок, а одинок был потому, что Шарлотта от него ушла. Шарлотта от него ушла, потому что он потерял с ней контакт и больше не стремился к нему. А почему он больше не стремился найти с ней контакт? Самое позднее с этого места у Фреда больше не было ответов на вопросы. Может, он втайне стремился к тому, чего больше всего боялся, то есть к оставленности? Может, он слишком много пил? Было его пьянство симптомом или причиной? Страдает ли он оттого, что не пишет? Он не писал, потому что слишком много пил, или слишком много пил, потому что не писал? Все это перемешалось в одно нестерпимо гнетущее чувство безысходности, и самоирония — всегда такая спасительная — превратилась в ненависть к себе самому.
— У меня был бернаут. — Фреду подвернулось это модное словечко, но тут же до него дошло, что оно может только затруднить его разговор с Августом.
— Что-что?
— Бернаут. Я выгорел до дна.
— Ах, вон оно что, — разочарованно протянул Август.
— Сейчас это у всех, — добавил Фред.
— Притом я считаю, — тут Август сделал долгую паузу, обдумывая, — выгоревшими чувствуют себя в основном люди, которые ничем не увлечены. Когда горишь воодушевлением, энергия не иссякает.
— Легко сказать.
— Но ты же знаешь, как это бывает, когда ты чем-то страстно увлечен? Поэт! Чувствовать мир, вдыхать его и пробовать на вкус напрямую, без стеклянной перегородки! Гореть!
— Разумеется, мне это знакомо. Было знакомо.
— Ну и что, разве ты выгорал, когда был так увлечен?
Теперь настала очередь Фреда задуматься.
— Нет. Это точно.
— То-то же. Нет никакого бернаута. Есть только ноуберн. Понял?
— Все-то у тебя так просто, что аж досадно.
Август рассмеялся.
Сильное сотрясение земли разбудило Фреда рано утром. С колотящимся сердцем и выпученными глазами он лежал в своей постели и смотрел, как дрожит фото в рамочке на бревенчатой стене у изножья его лежанки. На черно-белом снимке отец Сюзанны стоял перед срубом хижины, голый до пояса. Небрежно закинув на плечо топор. Если бы Фред не знал, что там точно топор, сейчас бы он не смог его разглядеть, потому что снимок расплывался перед глазами. Было слышно, как на кухне дребезжат и брякают в комоде чашки.
Землетрясение сотрясало хижину уже несколько минут, и Фреду стало ясно, что причина сотрясения — другая. Он вскочил, быстро оделся и вышел из дома.
Шум напомнил ему о Берлине. Но очень скоро он понял: это работает тяжелая техника, восстанавливая лесную дорогу. Фред прошелся до того места, где дорогу смыло в пропасть. И увидел большие строительные машины, названий которых не знал. Предположительно все экскаваторы. За исключением грузовиков, конечно.
Какой-то человек направился к нему по временной насыпи. Явно руководитель работ, потому что не работал только он один.
Он пожал Фреду руку и спросил, не он ли тот малый, что живет в хижине старого Принца.
Принц — это была девичья фамилия Сюзанны. Бекманом звали профессионального анархиста и маргинала, с которым она познакомилась в университете и после ночной попойки в Гамбурге вышла за него замуж — только ради шутки и, разумеется, чтобы позлить родителей. Когда она приехала в Берлин и основала издательство, ей показалось разумным с ним развестись, чтобы обезопасить себя от непредвиденного. Бекман к этому времени и без того интересовался только мужчинами. При разводе, включая сопутствующую вечеринку, они веселились так же, как при женитьбе. Сюзанна была родом из Ландсхута в Нижней Баварии. Ее мать была дочерью крупного, а в восприятии маленькой девочки — знаменитого на весь мир фабриканта сухариков. Отец Сюзанны, Хельмут Принц, старательный парень из Штутгарта, вошел в семью компаньоном предприятия. Хотя в семье больше были бы рады настоящему принцу, Принц проявил себя как необыкновенно толковый бизнесмен. Он вступил во владение фабрикой хлебобулочных изделий и расширил ее.
Сюзанна (называть себя «Сюзи» она запретила с раннего детства) и ее брат Хельмут (его называли Хелли или Хельмут Второй) выросли практически без отца. Тот был либо в офисе, либо в деловой поездке, либо в хижине. Он в то время взял в аренду всю охоту в этих краях, такого не найдешь во всей Баварии, так он всегда говорил. От него осталось собрание зловещих трофеев на стенах их родового имения в Ландсхуте — и эта хижина.
— А как дела у Хелли? У младшего Принца? — осведомился прораб у Альфреда.
Фред рассказал, что знал. Что брат Сюзанны вступил во владение фирмой, что после болезни он стал буддистом, что теперь он главным образом медитирует, а работает уже только между делом. То есть как отец, только вместо охоты у него — йога. К сожалению, фирма, по слухам, нельзя сказать чтоб процветала.
