Представьте себе картину на исходе дня: всеобщая суета, прибытие все новых и новых караванов, крики потерянных детей и детей непотерянных, которым грозит опасность оказаться под копытами верблюдов, воры за работой, продавцы кебаба и шербета, требующие непомерную плату, перевернутые повозки, отчаянные попытки тех, у кого нет в городе гостеприимных родственников, найти жилье. У Марии начались ложные схватки. Иосиф, как и все, кто не мог найти места для ночлега, был в отчаянии. Он протиснулся между кучками богатых людей, чьи слуги вносили вещи во внутренний двор одиноко стоявшей гостиницы, поискал и наконец нашел ее хозяина. Это был надменного вида человек, однако перед понаехавшими богачами он изображал высшую степень подобострастия, выходя им навстречу со словами: «Дорогой господин, дорогая госпожа, ваши комнаты готовы» или же: «Ужин будет подан, как только вы сочтете себя готовым, ваше сиятельство». Иосиф поведал ему о своих тревогах, о том, что он очень беспокоится за жену, которая вот-вот должна родить и у которой уже начались боли, но хозяин ответил:
— Ничем не могу помочь, приятель. Все занято.
— Если дело в том, — Иосиф порылся в своем кожаном кошеле, — чтобы заплатить немножко больше…
— Нет, приятель, не немножко больше, а намного, намного больше, — сказал хозяин, заглядывая в кошель. И тут же: — О, добрый день, ваше августейшее сиятельство, не сочтите за труд проследовать за слугой вот сюда…
Иосиф, очень обеспокоенный, возвратился к жене, которая сидела у обочины возле их пожитков и осла.
— Ничего нет, — произнес он удрученно, — ничего…
В этот момент мимо проходила одна очень толстая женщина из работавших в гостинице — здоровая, как молодая кобылица, тяжелая поклажа постояльцев была ей что перышки. Увидев Марию, которая прерывисто дышала и корчилась от боли, она сказала с сочувствием:
— Бедняжка! Это всегда так бывает. Ищете жилье? В этом городе вы ничего не найдете, точно могу сказать. Этот, на которого я работаю, берет теперь вчетверо больше, чем в обычное время, когда Вифлеем — просто мусорная куча, куда никто не хочет приезжать. Но если вы пересечете вон то небольшое поле, то увидите хлев. Там содержится старый бык, но вам он ничего плохого не сделает, ей-богу. Да и вашему ослу тоже. Места там, конечно, маловато, зато чисто, сухо и довольно тепло. Много свежей соломы. Если удастся, приду попозже — помогу. У моей замужней сестры шестеро детей, и все живы, а я помогала ей с каждым. Шагайте этой дорогой, мимо вон тех отхожих мест для мужчин — ты, госпожа, можешь отвернуться. Поторапливайтесь, а если кто-нибудь попробует вас оттуда выгнать, скажите, что вас послала Анастасия. Большое имя для большой девушки. Анастасия — запомните?
— Я запомню, — пообещал Иосиф и повел Марию и осла дорогой, которую им указала Анастасия.
Не знаю, насколько можно доверять тому, что много лет спустя рассказывали про хозяина гостиницы и про эту толстую добрую женщину, и уж тем более не знаю, можно ли доверять рассказам о жизни их душ после смерти. Но наша жажда наказания и воздаяния такова, что мы не станем с готовностью отвергать историю о гибели хозяина лет эдак через двадцать пять при пожаре, сожравшем его гостиницу, и легенду о его призраке, который ежегодно в январские календы является на место, где стояла гостиница, и кричит: «Очень просторно! Масса места! Чисто и дешево! От всего сердца — добро пожаловать!»
Анастасия же, говорят, по достижении тридцати семи лет вышла замуж за очень богатого, но слепого человека, и у нее был прекрасный дом и слуги. Говорят еще, что добрым женщинам, которые испытывают родовые муки, она является теперь в образе улыбающегося лунного лика и шепчет им слова утешения. Должно быть, в той части мира, где живу я, добрых женщин очень мало.
А теперь мы отправимся к пастухам, которые пасут свои стада на поле, примыкающем к гостинице и хлеву. Мария со своим бременем, Иосиф и их осел устроились, можно сказать, сносно. По пути к хлеву Иосиф за большую цену купил несколько кусочков холодной жареной баранины, буханку хлеба и ковш сладкого маринада. Мария едва притронулась к ужину и непрерывно стонала. Иосиф от волнения грыз ногти. Была уже глубокая ночь, и единственный свет исходил от небольшого светильника, наполненного бараньим жиром. Иосиф дрожащими пальцами подровнял обуглившийся фитиль и запалил его с помощью лучины, которую выхватил из очага в гостиничной кухне. Там Иосифа как следует отругали за это и велели убираться. А тем временем под необъятным холодным небом пастухи продолжали стеречь овец.
Мы должны их как-то называть, и имена Адам, Авель и Енох (которого арабы называют Идрис) будут вполне подходящими для пастухов — древние имена, соответствующие древнему занятию. Укутавшись в шерстяные плащи, они сидели под звездным небом, охраняя загон для овец.
— И вот тогда он отхаркивает все сразу, — рассказывал Адам, — и говорит: так, мол, ребята, это и происходит. Нипочем не мог проглотить — что-то там, говорят, у него в животе такое, что не пускает внутрь. И все выходит наружу — будто свет падает на пол.
— Заплатил он тогда? — спросил Авель. — Не в тот раз — в другой?
— Это он-то? — вмешался Енох. — Да вы ж его знаете. Таскает свой кошель, будто это пустая рукавица. Было это в тот самый раз — тогда еще ты там был, Адам. Нет, вру — там как раз был я и еще кто-то. Так вот, требует он принести ведро красного для ребят и говорит, что, мол, за все платит, а потом, когда на донышке уже один осадок, делает ноги, и нам только и остается, что раскошеливаться, — вот такой вот шилем[45].
— Подлый негодяй! — возмутился Адам. — А налей ему пригоршню воды, и капли ведь не прольет. Звезды сегодня яркие. Мой старик говаривал, что это книга и, когда сторожишь, ее можно читать. Никогда не устанешь сторожить, говорил он, когда смотришь на старый добрый ракиа[46]. Видите вон ту звезду — большую? Не думаю, чтобы я замечал ее раньше.
Здесь, полагаю, возникает вопрос, на который я должен ответить, если мне позволено будет прервать этот пасторальный коллоквиум, — впрочем, его содержание, согласитесь, не из самых захватывающих. Как может быть, чтобы трое несведущих в астрономии пастухов сумели разглядеть новую звезду, когда, со всей очевидностью, из всех людей ее могли наблюдать только три царя-астролога — и то благодаря постоянным и специальным наблюдениям? Ответ, думаю, в том, что эти пастухи имели обыкновение каждую ночь смотреть на один определенный сегмент небосвода, только на него и ни на какой другой, — вот такая консервативная привычка. А это был тот самый сегмент, на фоне которого торчала труба гостиницы. Пастухи, хотя и не сознавали этого, привыкли к определенному расположению звезд вокруг трубы, и их глаза рано или поздно четко и безошибочно отметили бы новоявленную звезду. Добавьте к этому — пусть даже такое допущение отдает фантазией, — что звезды представляются им неким стадом на небесном поле и что пастухи обладают унаследованной от предков способностью замечать численные изменения в своих шерстистых созвездиях, — и у вас появится достаточно оснований, чтобы поверить: да, пастухи вполне могли бы заметить пророческую звезду, если бы она появилась над трубой гостиницы. А она взошла как раз над трубой.
Авель сказал:
— Звезда слишком большая. — И тут же воскликнул: — Легок дьявол на помине! Смотрите-ка, это он сам, подлый старый ублюдок!
Чуть раньше он заметил, как кто-то, пока еще на некотором отдалении, шел через поле в их сторону.
— Нет, — возразил Енох, — не его походка. По виду — кто-то чужой. Как насчет того, чтобы надавать ему по шеям? Знаете, такой старый добрый шалом. Слишком уж много мамон[47] понаехало. И в городе полным-полно чужих.
Однако незнакомец, несмотря на свою неторопливую походку и значительное до них расстояние, оказался рядом быстрее, чем они ожидали. Это был Гавриил в обличье простого смертного — жизнерадостный, в белом плаще. Усаживаясь рядом с пастухами, он сказал:
— Прекрасная звездная ночь.
— Мы как раз об этом говорили, — осторожно ответил Авель. — А вон та звезда будто лежит сверху на «Винограде».
— На винограде?
— «Виноградная гроздь». Так называется здешний постоялый двор, но ты, видно, пришлый и этого не знаешь.
Адам с интересом разглядывал жизнерадостное гладкое мальчишеское лицо, крепкую шею и широкие плечи незнакомца. «Не хотел бы я встретиться с этим верзилой один на один», — подумал он и спросил:
— Ты издалека?
— Это зависит от того, что ты понимаешь под словом «издалека», — ответил Гавриил. — На расстояния можно смотреть по-разному. — Затем, внимательно окинув всех взглядом, спросил: — А что вы за люди?
— Ничего себе вопросик! Как прикажешь его понимать? — спросил Енох несколько язвительно. — Сам видишь, кто мы такие — пастухи. А эти вон, которые с шерстью, если пнуть их под зад, говорят «бе-е-е». Называются — овцы. Может, слыхал про таких?
